Приглашение на выставку - Петр Немировский
Давид помог Глебу с жильем, пристроив у одного своего знакомого, владельца дома. За проживание в полуподвальной комнатушке Глеб должен был чистить снег у дома, мыть лестничные клетки и выносить мешки с мусором. Вонь, грязь, химикаты. Зато теперь была крыша над головой и даже небольшая зарплата, которой хватало на еду, бумагу и краски. А главное – был Давид.
Студия Давида напоминала монашескую келью. Да и сам он, вечно небритый, молчаливый, на вид – спокойный и безразличный, но в глубине души страдающий от вечного недовольства собой, был похож на аскета из какого-то горного армянского монастыря. Давид уже вышел на тот уровень, когда мог зарабатывать на жизнь искусством. Ему заказывали портреты богатые американцы, его картины висели в престижных галереях. Однако ко всем этим своим достижениям Давид относился без особого пиетета, даже с некоторым презрением. Еще и злился, потому что был вынужден заниматься черт знает чем, вместо того, чтобы завершить «картину своей жизни».
«Последнее пришествие Христа» – вот полотно, над которым Давид бился, по его словам, уже третий год: закончив отделку последних деталей, внимательно смотрел на законченную работу и... Неожиданно взяв скребок, нещадно срезал с холста все три фигуры – Христа, Иоанна и Богоматери. Через минуту на холсте средь огненных молний и грозовых туч темнели три бесформенных пятна.
– Па-анимаешь, Христос должен внушать не только страх, но и надежду. Даже на Страшном Суде человеку нужна надежда! Я видел такое «Пришествие» на одной иконе в Ариче... – Давид брал в руки тряпку, лил на нее смывку из бутылки. Вытирая грязные руки, продолжал хмуро глядеть на изуродованное полотно.
Глеб, в это время сидевший в уголке на кушетке, под молитвенные армянские песнопения из магнитофона уносился куда-то – то ли в древние церкви Воронежа, то ли в Арич, на Кавказ. Пытался запомнить эту композицию: Давида, в черных спортивных штанах и майке, на фоне картины Страшного Суда сжимающего скребок. А потом дома, в своей комнатушке, делал эскизы...
Глава 3
– По-честному, я пока окончательно не решила, чем буду заниматься и на сколько приехала в Штаты. У меня студенческая виза, она кончается в сентябре. Но мне в лом возвращаться в свой педагогический. Посмотрим, может, удастся зажечь что-нибудь в Нью-Йорке.
– Что сделать?
– Зажечь. В смысле устроить что-то такое, необычное. Так сегодня в Москве молодежь выражается. Вы здесь, в Америке, совсем отстали от жизни, законсервировались, – сказала Неля, входя в квартиру.
– Вот стеной шкаф, там вешалки для одежды, – он опустил на пол ее сумку с вещами.
– А как вас правильно называть – Глеб или Глен? Мама говорила, что в оригинале вы Глеб, но когда мы вас разыскивали, потратили кучу времени: в «Гугле» вы пишетесь как Глен. Какой вы конспиратор, однако.
– Называй как тебе удобно. Что Глеб, что Глен – один хрен, – усмехнувшись, ответил Чернов и поймал себя на мысли, что с этой девочкой почему-то чувствует себя крайне неловко, не в своей тарелке. Впрочем, виду не подал. – Проходи в комнату. Здесь я живу.
Неля ходила по двум просторным комнатам:
– Вот это я понимаю: модерново и без претензий. Мне тоже нравится, когда в квартире мало мебели и нет ничего лишнего. Это кто?
– Мои родители, – Глен остановился возле книжной полки, где в рамочках стояли две фотографии мужчины и женщины. – Они умерли.
– А вы немножко похожи на свою маму... У-ух, какая клевая панорама, – подойдя к окну, Неля отвела прозрачную занавеску.
Если бы не угол соседнего дома с глухой стеной, то вид на Манхэттен отсюда был бы действительно великолепным.
Прибитый к оконной раме виселo, мордой вниз, чучело декоративного крокодила. – Привез его из Флориды, там крокодилий террариум, целое крокодилье царство.
– Вы, наверное, объездили полмира. А в России за все эти годы так никогда и не были?
– Был дважды. Когда хоронил родителей.
– Почему же вы к нам не заехали? Мама была бы вам очень рада. Она, когда о вас вспоминает, говорит, что знакомство с вами было настоящим чудомв ее жизни. Вы и в самом деле гений?
Вопрос был задан с такой непосредственностью, что Чернов даже растерялся:
– Да какой к черту гений. По молодости, знаешь, все мы гении, Рафаэли. Но потом, как говорится, жизнь берет свое: амбиции потихоньку уходят, бытовуха заедает. И все Рафаэли разбегаются кто куда, как мокрые петухи, – он хмыкнул. – Впрочем, тебе это знать пока не обязательно, всему свое время. Давай лучше обсудим правила общежития, – тон Глена стал подчеркнуто деловым.
– Давайте. Вы только сильно не переживайте, я послушная и аккуратная. Вы моего присутствия даже не заметите, гарантирую. Ой, какой любопытный портрет. Это вы? – она остановилась у висевшей на стене картины, выполненной в духе стрит-арт. – Вы тут на себя не очень похожи. Или нет... – наклонила голову набок. – В общем-то, похожи, но... какой-то страшный, какой-то дикарь.
– Да, интересный портрет.
– Кто же его написал? Вы сами?
– Нет. Был у меня когда-то приятель – Давид, талантливый художник. Умел видеть суть вещей, а не просто ямочки на щеках. Где он сейчас, что с ним, даже не знаю... Ну, да ладно, поболтать об искусстве у нас еще будет предостаточно времени, – Глен замолчал: разговаривать о живописи ему явно не хотелось. Напустив на лицо холодно-приветливую улыбку, прошел в другую комнату:
– Это твоя норка. Ящики комода я освободил, пользуйся. Постельное белье, полотенца. Кондиционер, – он нажал кнопку, и комната наполнилась мерным жужжанием. – Компьютер в твоем распоряжении, Интернет подключен, только загружай поменьше мусора. Договорились? Кровать, – произнес совершенно безразличным тоном.
– Все поняла, олл райт! Да вы не волнуйтесь, я вас не обременю. Буду супы варить и жарить картошку, если, конечно, время позволит. Я ведь намерена здесь заработать кучу денег. Мне нужно вернуть долг за билеты и привезти в Москву еще тысяч пять-семь. Вы считаете, это реально?
– М-м. В Америке устроиться на любую работу очень трудно. Но нужно пробовать.
