Океан мечты - Владимир Евгеньевич Псарев
– Не хочу! – кричал.
Лица не исчезали, только лезли еще больше, как родители к подростку. Отвращение и уничтожающая все любовь. Любовь под алкоголем и наркотиками. Это вообще любовь? А если не было ничего, кроме этого?
Илье вспомнилось, как они с Леней и Ваней закрывались в гараже и курили «камень» через запасной воздушный фильтр двигателя автомобиля, который запитывали от его же «прикуривателя». Глупая идея, но чтобы смириться с жестокостью окружающего миру нужно было делать хоть что-то. Картинка плавала, вроде бы смешно. Нет? Прошлое растворялось, а будущее ускорялось настолько, что конец жизни, который раньше казался очень близким – только выпей таблеток с коньяком – вдруг исчезал. Либо он уже здесь, либо смерти не существует. Есть лишь музыка и танцы. Танцы под техно до утра. Одна и та же песня? Неважно. Шесть часов танцев.
Илья вспомнил как после одного из таких «трипов», буквально через пару дней, он узнал, что его брат по несчастью умер. Остановилось сердце. Естественно, это дело отметили в лучших традициях тех, кто выбирает быструю жизнь путем медленного суицида. Ад продолжался целых пять лет. Именно отвращение от всего привело его на тот хутор и к тому офицеру. Лишь полная изоляция дала возможность жестоко себя перезагрузить.
– У нас было… Как там в «Страхе и отвращении…»? Вот, у нас было все. Девчонка такая приятная, знаешь, дочь депутата, и по уши в этом во всем. Просто классика. Красивая квартира в центре Твери. Я приезжал к ней, привозил.
– А потом что? – переспрашивал чеченский.
– А потом она на машине разбилась.
– У тебя есть хорошие истории?
– А у тебя?
– Нет.
– И за что они нас так не любят?
– Кто не любит?
Время от времени изоляцию приходилось прерывать и выходить к человеческому обществу в центр села. Там был магазин, и бегали то ли бездомные, то ли просто отвязавшиеся собаки – не отличить. Ну как магазин – магазинчик, сельпо. Покупал самый минимум, экономил деньги. Да и много ли надо? Со временем привыкаешь не только к роскоши, но и к аскезе. Вырвавшись из мира, где взрослые устали, а подростки наивно считают, что времени много, и дано оно им для разного рода приключений, сменив бетонные коробки на брус, начинаешь что-то да понимать. Умиротворяешься. Выбегаешь в пшеничное поле, по-есенински, хоть может никогда его и не читал, и просто кричишь.
В село приводил не только голод, но и разного рода «шабашки». Там бабушке дров наколоть, здесь воды поносить. Брал символические копейки – в такой провинции денег не было. То есть совсем, как бы смешно это ни выглядело.
– Любой город лишь саркофаг, если ты уже мертв внутри, – твердили Илье. – Не беги. Не сможешь никогда.
Но место, где он сознательно оказался, давало ему сил и надежду. Надежду, что мир можно исправить. Свой мир. В таком капкане уже не до глобальных проблем. Личное будущее вытесняет будущее хоть какого-то коллектива. Такова человеческая психология. Но в итоге именно здоровый коллектив возвращает на место.
Был уже конец августа. По утрам слегка холодало, но Илья все равно ушел в магазин за продуктами в одной футболке и шортах. Ежился, спотыкался, курил, на ходу затаптывая «бычки». Даже быстрым шагом здесь больше часа, а он не торопился. Солнце давно встало, но еще красиво освещало пшеничное поле слева, которое вот-вот должны были убрать. Золото переливалось, свивалось в интересные узоры на ветру. Жалко, если в следующий раз уже не получится увидеть.
Старое потемневшее дерево сельских домов, «луковка» часовни, горевшая как лампа над столом с книгами, и собаки. Любовь к ним была у Ильи вечна. Казалось, он знает, как называются эти существа на всех языках.
– Уставшие и никому не нужные. Как мы с тобой, правда?
– Правда, братишка, – говорил, едва отрывая опухшее лицо от стола, старый друг.
– Весь день мечтаем, как затушим сигарету дома в пепельнице.
А теперь Илья брел один и вспоминал. Нет того друга. Нет прошлой жизни уже – она где-то за полями и селами. Там общество переваривает каждый день людей, словно желудок кита, поглощающий тонны планктона. В маленьких селах все друг друга знают. И если вы не любите, чтобы вас узнавали на каждой улице, словно вы «селеба», не переезжайте за город. Никогда. Растворяйтесь. Здесь все очень живое и реальное. Даже птицы не раздражают, как чайки на «Парнасе» в Питере. Илье рассказывали – спать не дают. Люди так устали, что их крик просто раздражает. А тут – часть пейзажа. Зимой их ждут. С птицами в деревню возвращается жизнь.
Деревни в России не немецкие – палисадники вдоль всей улицы в одну идеально ровную линию не выстроены. По ним время суток не определишь, как шутили местные. Зато есть свой колорит. Неповторимый, родной. И воздух. Даже в Твери он не такой, хоть и небольшой город. Но Советская власть, стараясь обеспечить всех рабочими местами, неаккуратно посадила экологию по всей стране. Воздух пьянит – его глотать нельзя. Медленно вдыхаешь, расправляешь плечи. Вокруг ничего кроме полей, через которые никому не пробраться. И старенькие дома, дома, дома.
Сельпо после церкви было, наверное, единственным кирпичным зданием во всей округе. На крыльце топталась молодая девушка в джинсах и фиолетовой толстовке. Совсем молодая девушка. Стояла и смотрела в телефон – в помещении интернет уже вообще не ловил. Илья приоткрыл дверь:
– Прошу.
Девушка посмотрела на него, как на что-то инородное. До неприличия просто одетый даже для села, худой, щеки впали, под глазами синяки. Они не проходили, хотя Илья не употреблял и пил редко уже несколько месяцев подряд. Просто тонкая кожа, которая оголяла все проблемы с сосудами. Илья повторил свою просьбу. Девушка прошла, не оборачиваясь. Илья ухмыльнулся и перешагнул гнилой порог. Обшитая металлом дверь громко хлопнула за спиной.
Девушка попросила килограмм сахара и полкилограмма колбасы.
– Для бабушки, – уточнила она.
Илья переминался с ноги на ногу, покашливая. От сигарет в трахее скопилась мокрота и постоянно скоблила, жадно отплевываться он не любил – некультурно. Такой вот элемент культуры посреди совершенно пошлого образа жизни и обшарпанных «панелек».
– Для меня интеллигентная Россия – это люди страдающие, – говорил когда-то Илья.
Девушка обернулась на выходе. Каштановые волосы неаккуратно легли на левое плечо:
– Вы мне?
– Да, я спросил, сколько тебе… Эм, вам, лет.
– Восемнадцать.
Девушка продолжила свое шествие. Илья не стал ничего покупать, а лишь кинулся за ней. Скифы тысячу лет назад не могли подумать, что они могут породить через много поколений такую красавицу с
