Девять этажей вниз - Елена Северная
Смотришь на нее, на эту одинокую высохшую бабульку из середины веселой пьяной компании сквозь оптический прицел страйкбольной винтовки, которую принес с собой один из сотрудников.
И вдруг становишься близкой к ней. Как будто можешь прикоснутся к ней руками.
И вдруг представляешь, что эта бабулька – это ты сама в глубокой одинокой старости, из которой уж точно нет выхода.
И начинаешь плести венок из коньячных одуванчиков.
И петь грустные заунывные песни о несчастной любви.
И бродить босиком по асфальту в толпе и одиночестве.
А потом встречаешь в запотевшей уставшей маршрутке пьяного, то ли от пива, то ли от работы, незнакомого мужчину, который только по взгляду, не по искусственно нацепленной улыбке, разгадывает твое одиночество, как детскую загадку о елочке.
Поднимает на меня свои пьяные глаза и вдруг спрашивает:
–
И давно тебе начала сниться спящая старуха?
В недоумении поднимаю брови (Откуда?), отталкиваюсь от перил, делаю шаг назад.
–
Мне никто не снится!
На секунду отводит глаза,
–
Может быть, – отвечает он, и сразу добавляет, – а может быть и снится.
И потом вдруг выплескивает:
–
Я знаю, что тебе снится старуха со стеклянными глазами. И очень давно. И тебе кажется что эта старуха – это ты, и ты не знаешь, что с этим делать, потому что чем дальше, тем снится она тебе все чаще и чаще. И тебе от этого никогда не сбежать. Знай…
Я внимательно слушаю его.
Странно, в маршрутке никто даже не реагирует. Не смеется, не обращает внимания. Вокруг нас как будто образовывается прозрачный непроницаемый пузырь.
И в последний момент я выпрыгиваю на ближайшей остановке.
–
Подожди! – кричит мне вдогонку Пьяный мужчина. – Я теперь знаю, что ты есть! Я тебя найду!
***
Потом за окном пойдет дождь: многочисленные торопливые капли, как из открытого полностью душа, хлещут по хрупким дрожащим стеклам, грозят ворваться в полупустую накуренную кафешку и смыть эту дымную атмосферу разговоров ни о чем.
Сонная официантка тихо будет перешептываться с барменом и иногда подходить к нам: то поменять пепельницу, то принести новый графин водки.
Это мы с Пьяным человеком сидим за столиком рядом с окном, пьем водку и молчим, потому что уже не о чем говорить.
Он курит сигарету за сигаретой, пачку за пачкой и пускает дым в пьяную студенческую компанию, которая что-то рьяно обсуждает рядом с нами. Мешает. Создает напряженный контрапункт с нашим молчанием.
Раздражает.
Смотрим на них, а потом одновременно говорим:
–
Может, кинем в них чем-нибудь?
–
Нет, лучше выльем… – добавляю я.
Смеемся.
Он опять стряхивает пепел в пепельницу, и, поблескивая стеклами очков, предлагает:
–
Давай, я расскажу тебе историю.
–
Опять?
–
У меня их много.
–
У меня их тоже много.
И опять проваливаемся в пьяное молчание.
–
Знаешь, эта бабуля, про которую ты мне рассказала, снится тебе не просто так.
Восемь
Кто-то больно бьет в бок в плотно забитой утром маршрутке.
Это люди едут на работу.
С расплывшимися сонными лицами, стеклянными глазами и наросшими целлюлитными мозолями на задницах. Зевают, втыкают в окна своими сонными жабьими глазками, спят на неудобных пластмассовых сиденьях троллейбуса.
Трухлявый, но сильно бодрящийся дедушка с палочкой стоит, всей тяжестью своего тела опершись на поручни, свободным локтем ткнув мне в ребра.
Почему?
Потому что люди еще не проснулись, люди уже устали, это просто невозможно подорвать свои целлюлитные задницы и уступить ему место.
Он же молодой, он – выдержит…
Еще две остановки до выхода.
***
–
Сегодня надо будет лечь пораньше, – очередной раз говорю себе сквозь пустоту головы. Зная, что все равно лягу поздно.
Засыпаю на ходу.
Это как молчаливый протест организма против насилия ежедневной работы, в которой не находишь ни цели, ни смысла.
И устаю сразу же после утреннего подъема.
Уставшей заранее, проспав полдороги и весь переход от остановки к офису, прихожу утром на работу.
Вхожу из дождя навстречу знакомым незнакомцам – коллегам по работе.
Дарю искусственные улыбки.
И становлюсь в очередь за тумаками и моральным насилием.
Медленно вхожу в социум.
–
Привет! – говорю коллегам по работе.
–
Привет! – говорят коллеги по работе мне.
–
Как дела? – спрашиваю я у них,
–
Нормально! – отвечают мне они.
И вдруг я начинаю понимать, что где-то в чем-то я ошиблась, и это ошибка не обычная, будничная, а роковая. Та, что повлияет на всю мою жизнь.
Только вот не могу понять, в чем именно я ошиблась. И когда.
Не помню.
Не знаю.
И они спрашивают меня:
–
Ты будешь на корпоративе?
А, я опять забыла об этом корпоративе. Не хочу. Не пойду. Ни за что!
А вслух говорю:
–
Конечно, пойду! Повеселимся!
А потом говорю:
–
Не знаю еще. Домой надо, после работы могу не выдержать – отвечаю я и погружаюсь в кредитную документацию,
как в дым горящего дома.
Они охают, ахают, дуют в чашку с горячим утренним «праздничным» чаем, и возмущаются, и ныряют в работу вслед за мной.
***
“Праздничный чай" – утреннее утешение. Тут даже чаю прозвище, чтобы не сойти с ума. "Праздничный чай", "рождественский перекур", "выходное пособие" – иначе, зарплата.
"Печенька бы к чаю.”
Но никто не догадался сбегать перед работой в магазин хотя бы за небольшим пакетиком, чтобы хотя бы по одному на человека.
И теперь сидишь, как яйцо кукушки в чужом гнезде.
Хотя, да, лучше не печенько.
Самое вкусное – это яйцо всмятку, сырое тесто для рулета и облизывать стенки тазика с салатом оливье.
Яйцо варится 3 минуты, потому что за меньшее время – не затвердевает белок, а за большее – проваривается желток.
Ставишь его в специальную рюмку для яйца всмятку, серебряную, бабушкину, тупым концом вверх, потому что симпатизировал тупоконечникам в “Гулливере”, и просто, потому что так удобнее проходила ложка.
Легко ударяешь по тупому концу серебряной ложкой, потом еще раз ударяешь, на этот раз сильнее, чтобы разбилась скорлупа.
Она трескается, и потом бьешь еще и еще, чтобы весь верх покрылся мелкими трещинами, как паутиной.
А потом непослушными пальцами удаляешь яичную скорлупу, солишь, сосредотачиваешься, и начинаешь вкушать Пищу Богов.
Полными ложками заносишь драгоценный желток себе в рот.
Яйцо быстро заканчивается, и с великим разочарованием сошкрябываешь со стенок остатки белка, облизываешь ложку, и выкидываешь разбитый яичный сосуд в мусорку, сожалея о том, как быстро проходит счастье и настает безрадостное будущее.
Это яйцо в прошлом.
Но не все потеряно!
Впереди еще одно яйцо!
И можно еще минут 10 наслаждаться драгоценной жидкостью, насыщаясь так, что уже невозможно съесть что-нибудь еще, хотя бы еще одно яйцо.
Как давно в детстве.
Да, время идет. Уже не залезешь пальцем ни в миску с тестом, ни в тазик с салатом оливье.
Время.
***
Эх. Время в другом.
Что за идиотская мечта сделать что-то значительное в жизни, чтобы не остаться в глазах своих современников обычной канцелярской крысой.
Да что там!
Подняться в собственных глазах, почувствовать себя пусть не конченым неудачником, ну пусть кем-то еще, та просто, чтобы интереснее было жить. Придумывает себе Мечту.
Ирония рекламного слогана: Кредит приближает мечты. Чужие.
И сидишь, и раздаешь эти мечты другим людям.
Кому-то приятно, а кого-то еще и уговаривать надо: «ну возьмите мечту, а
