Сергей Семенов - Катюшка
Дня за три того, как мы хотели рассчитаться от хозяина, вечером народу в гостинице никого не было, да ждать никого было нельзя. Темь такая стояла, шел дождь. Илюшка мне и говорит:
– - Пойдем, говорит, на последках погуляем.
– - Куда?
– - В чужую гостиницу.
– - Хорошо ль?
– - Первый сорт, робеть нам теперь нечего, все равно нам здесь с ним не детей крестить.
– - Я бы пошел, говорю, да у меня денег нет.
– - У меня, говорит, есть рубль, а там опосля времени авось сочтемся.
Сейчас салфетки к чорту, оделись, надели картузы и марш с заднего крыльца. Приходим в одну гостиницу. Илюшка полбутылки. Подали. Я водки до тех пор не пил. Он начинает меня уламывать выпить. Я выпил. Выпил и он. Заиграло у нас в голове! Сидим как настоящие гости: куражимся. Служащие глядят на нас, посмеиваются, мы огрызаемся с ними. Илюшка еще стакан. Выпил я и сделался сразу пьяный. Хоть песни петь, хоть плясать, хоть кверху ногами ходить! Стала во мне храбрость, как у генерала на войне. Илюшка глядел, глядел на меня и говорит:
– - Ты Катюшку прачку знаешь?
Катюшка была мещанка тамошняя, круглая сирота. Осталась у ней после отца хатка, она в ней и жила, белье стирала. Девка она была не очень чтобы казистая. Бывало, как придет к нам за бельем, ребята над ней смеются, заигрывают, а она и рта не откроет.
– - Я, говорю, знаю Катюшку.
– - Пойдем, говорит, к ней.
– - А она примет? говорю.
– - Со мной примет, я ей приятель. А тебе чтоб не было скучно, и еще раскрасавицу какую-нибудь найдем.
Вино во мне расходилось. Не долго думавши, я говорю:
– - Идем.
Взяли мы с собой полбутылки, белых хлебов, колбасы и пошли. Жила Катюшка в пригородной слободке; разыскали мы ее хатку, постучались. Она еще не ложилась. Сейчас выскочила она и спрашивает: кто там? Илюшка сказался, она впустила. Дома она в одном платье да простоволосая-то поприглядней казалась. Хатка у ней маленькая, беленькая, тепло в ней таково, на столе лежит чье-то белье, чинила она его должно быть. Сейчас она рубашки эти со стола долой да в корзинку. Илюшка на стол полбутылки, хлеб с закуской. Хошь, говорит, кутить? Катюшка улыбается. "Отчего, говорит, не погулять, не все работать, работа навсегда при нас, а приятную компанию не всегда найдешь*. Уселись мы вокруг стола, опять выпили. Катюшка сразу раскраснелась, глаза разгорелись. Откуда ее приглядность взялась? Стала она такой хорошей, какой ее никогда не видал. Илюшка отозвал ее в сторону и что-то пошептал ей. Потом он схватил картуз. "Ну, говорит, посидите тут, я на минутку выйду". Заперла за ним Катюшка, ворочается это ко мне.
– - Куда, спрашиваю, он вышел?
– - Не знаю.
– - А скоро притти обещался?..
– - Може и совсем не придет…
– - Как не придет, а я куда ж денусь?
– - Ночуешь у меня…
От этих слов меня индо покоробило всего. Пришло мне в голову, что Илюшка нарочно оставил меня у Катюшки, а я с шальной-то головой хоть и радоваться этому. Помолчал я немного, пока не улеглось все во мне, и говорю:
– - Ночевать-то, говорю, ништо, коли Илюшка не осердится.
– - На что ж, говорит, ему сердиться?
– - Мало ль, говорю, на што…
А сам подвинулся к ней и облапить ее норовлю; она от меня в сторону.
– - Что ж ты?.. говорю.
– - А ты что?
– - Я, говорю, хотел обнять тебя.
– - А я этого не желаю.
– - Отчего?
– - Оттого, что не полагается.
– - Как, говорю, не полагается. Вино пила, закуску ела -- понимай свое дело.
Она поглядела на меня и говорит:
– - Какое дело?
– - Ну, вот, говорю, нешь не знаешь?
Вздохнула она и говорит:
– - Знаю, говорит, и вижу я, что не следовало бы тебя ночевать оставлять.
– - Почему?
– - Потому…
– - Ну, так, говорю, я уйду.
– - И уходи.
– - А ты не лицемеришь?
– - Чего мне лицемерить?
– - Да ты, говорю, с Илюшкой-то путаешься?
– - Ну, что ж такое? Я, говорит, его люблю; с ним я путаюсь, а с другим не хочу, пусть он в сто раз лучше. Неужто, говорит, потому, что я бедная, со всяким валандаться должна? И без меня, говорит, немало из нашей сестры потаскушек, а я такой быть не хочу.
У меня сперва от хмеля-то в голове-то шут знает што стояло, а потом, чувствую я, начинает во мне улегаться. Слушаю я ее речи, вникаю в них, вижу -- от сердца она говорит, и таким я сам себе дураком кажусь! Хорош, думаю, я гусь, нечего сказать! Правда бы, меня за дверь выпихнуть надо. А Катюшка все говорит: "Я, говорит, и работой проживу. Одна голова не бедна, а коли бедна, так одна. Была бы, говорит, работа, а то я прокормлюсь; угол у меня свой, никто мне не мешает, никто надо мной не стоит"…
– - Все это, говорю, очень хорошо, да Илюшка-то тебе не пара, он тебя погубить может.
– - Ну, что, говорит, будет, я ведь тоже, говорит, зевать не стану; обижать и ему без толку себя не дам.
Что ни слово, то золото. Говорили, говорили мы долго, и хмель мой прошел, и дурь из головы вышла. Наговорились досыта, пришло время на покой ложиться.
– - Ну, говорит Катюшка, я тебе на сундуке постелю.
– - Все равно, говорю, хоть на полу.
Лег я и чем больше думаю о Катюшке, тем она лучше кажется. Только больно не подходяще, а то хоть и жениться бы на ней. Такая жена ведь золото… Заснул я… Утром просыпаюсь, светло уж: вспомнилось все вчерашнее. Спрашиваю: "Приходил Илюшка?" -- "Нет" -- "Что он за чудак, думаю, когда же он придет?" Стал я опять с ней разговаривать. Спрашиваю, за что она Илюшку любит. Она говорит, что росли вместе, а потом он, как по гостиницам пошел, работу ей сыскал. Говорим мы с ней так, а Илюшки все нет. Вижу я, что надо уходить, а уходить не хочется. Стало скверно мне и досадно. "Куда, думаю, я теперь пойду?" Надел картуз, вышел. Иду, а сам не знаю, куда. Зашел в ту гостиницу, где мы вчера с Илюшкой сидели, спрашиваю, не был ли он там. Говорят: не был. Пошел я к себе в гостиницу, хоть и знаю я, что робеть нечего, а подкашиваются ноги. Ну, все-таки кое-как взошел я. За буфетом хозяйский сын, в зале пьют чай только два булочника, а служащие все собрались около буфета, словно меня ждут. Гляжу, и глазам своим не верю. Стоит посреди них Илюшка в чистой рубашке, умытый, причесанный, и лукаво посмеивается на меня. Только вошел я, все ребята как загогочут. "А, говорят, молодой идет: как спал, ночевал? Хорош ли ночлег оказался? Илюшкино место, говорят, занять захотел? И Илюшка смеется не меньше других. Огрызнулся я, а сам не знаю, что говорить и что мне теперь делать. Вдруг входит за буфет сам хозяин, угрюмый, как голодный медведь. Взглянул на меня из-под бровей, прошел прямо за буфет, открывает конторку. Ну-ка, говорит на меня, поди сюда. Я подошел. Он вынимает мой паспорт да жалованье и кидает мне. На, говорит, получай да убирайся, чтобы и духу твоего не было, мне, говорит, таких негодяев не нужно. Меня это как обухом. Потом прошло немного. Чего, думаю, он ругается? Набрался я храбрости и говорю:
– - Какой же, говорю, я негодяй? Что я вам плохо сделал? Служил, говорю, как нельзя лучше.
– - Ты, говорит, мальчишка, поэтому я с тобой и разговаривать не хочу.
Отвернулся и ушел к себе в комнаты. Ну, думаю, ладно, мне все равно. Подошел я к столу, сел, подзываю Илюшку.
– - А ты, говорю, заявил расчет?
– - Нет.
– - Как нет?
– - Да так: нет и нет.
– - А как же мы сговорились вместе в Харьков итти?
– - Я, говорит, раздумал; иди один, меня хозяин и здесь продержит.
– - Так ты меня подвел, говорю, мерзавец!
Вскочил я с места, да ему плюху. Он, было, сдачи -- я ему другую. Наскочили на нас ребята, розняли, стали меня выпроваживать из гостиницы. Ушел я, очутился на улице. Куда, думаю, итти? И решил к Катюшке отправиться. Пришел. Она инда удивилась.
– - Что это, -- говорит, -- ты такой?
– - А то, -- говорю, -- такая проэтакая, зачем, -- говорю, -- ты меня подвела?
– - Как подвела?
– - А так подвела. Отчего ты не сказала, что Илюшка опять в гостиницу пошел?
Она божится, что ничего не знала.
– - Врешь, -- говорю, -- ты нарочно ему в руку сыграла: он меня одурачить хотел, а ты ему помогла.
– - Как так?
– - А так.
И рассказал ей все дело. "При чем, -- говорю, -- я теперь остался?" Выступила моя девка из лица, глаза как огоньки горят. Заговорила и опять по-вчерашнему -- от всего сердца.
– - Верно, -- говорит, -- он все это нарочно проделал, идол! Он на это способен. Ах он, мерзавец! Ах он, подлец! Его самого нужно подвесть.
– - Как, -- говорю, -- его подведешь?
– - Я, -- говорит, -- знаю как. Постой: он у меня будет знать, как товарищей в яму сажать. Ты, -- говорит, -- ему как приятелю доверился, а он тебя как Иуда подвел.
Бросилась она к сундуку, погремела там чем-то, вынула что-то из него, потом накинула на себя кофточку, платок. "Посиди, -- говорит, -- тут, а я минуткой ворочусь".
Ушла она, остался я один, и такая меня тоска взяла. Что мне теперь делать? Куда деваться. Пропаду я, думаю, как червяк. Думал, думал, ничего не придумал. Вдруг возвращается Катюшка.
– - Ну, -- говорит, -- отплатила я ему за себя.
– - Как так?
– - А так. Были у меня ложечки чайные, ножик с вилкой да две салфетки Илюшкины. Принес он мне их на сбереженье, а верно украл у хозяина. Принесла я их в гостиницу, гляжу -- сам хозяин за стойкой. Выложила я это перед ним и говорю: передайте это Илюшке и скажите ему, чтобы он вперед ко мне не ходил и таких вещей не носил, я ему больше не знакома. Ну, хозяин видит вещи свои, сдвинул брови, подозвал Илюшку да в волоса ему. Трепал, трепал, съездил по щеке, не оставил без внимания и загривок, потом выкинул расчет и из гостиницы выгнал. Иди скорей к нему, расскажи, как было дело, он тебя опять возьмет.
