Екатерина Краснова - Сон наяву
Уж он готов был перешагнуть через заветный порог навстречу красавице, уже ему казалось, что вот-вот она сама выступит из-за золотой драпировки…
Внезапно около него раздался гневный мужской голос.
Ему показалось, что хрустальный индиец свирепо засверкал стеклянными зрачками. Дверь с шумом захлопнулась, и он снова очутился в полумраке пустынного зала, освещённого луной.
VII
Несколько минут он бродил по тёмным залам и опять очутился в саду.
Он тихо провёл рукою по лицу. Ему казалось, что он просыпается после долгого сна, исполненного чудных сновидений.
Но музыка? Но красавица?.. Во сне или наяву?
Южная ночь наступила.
Всё тихо; только сад дышит и перешёптывается. Всё темно; только луна льёт серебряный свет на цветы и на плечи мраморных богинь…
Нет, нет — это был не сон! Он ещё чувствовал на себе огненный взгляд. Прекрасный образ ещё стоял перед ним как живой.
Он смотрел на дворец; он жаждал пронизать его взглядом, увидать её ещё раз. Но непроницаемо и мрачно было великолепное жилище; безмолвно хранило оно дивную тайну.
Он спустился к озеру среди гранатовых деревьев с пламенными цветами, убранными бриллиантами росы.
Заснувший баркайол встрепенулся при его приближении и отвязал лодку. Они поплыли.
VIII
Всю ночь он не мог заснуть. Он просидел у открытого окна, всматриваясь в серебряную даль, — туда, где темнели острова на лоне сверкающей воды.
Он прислушивался к шуму волн, набегавших на песчаный берег. Вдали тихо звенели колокольчики, привязанные к сетям, заброшенным на ночь рыбаками. Всё спало.
Он думал. Мысли его витали в новом, очарованном мире, и центром этого мира была она — красавица с огненными глазами…
Где вы, нежные голубые глаза северной девушки? Вы так часто, с такой глубокой любовью останавливались на нём и никогда не волновали его, не пробуждали в нём страсти. Ты спишь, бедная милая девушка, и видишь его во сне… Родные липы, под которыми вы гуляли рука об руку, заглядывают к тебе в окно из старого, запущенного сада, где цветут первые ландыши.
Спи спокойно, пока он не спит под кровом южной ночи и видит свой сон наяву!..
IX
Солнце было высоко, когда он проснулся.
Сон не успокоил и не охладил его. Сердце его переродилось и узнало жгучую тоску страсти. Все его помыслы и желания сосредоточились на таинственной красавице. Ему казалось, что он умрёт, если не увидит её снова.
Он вернулся на свой любимый остров при ярком свете полуденного солнца. Сады изнывали от зноя; безмолвнее, чем когда-либо, казался дворец.
Старый, глухой садовник ничего не понял из его взволнованных расспросов.
Во дворце никто не жил. Кто мог там жить? В конце мая уже начинается «мёртвый сезон»; графское семейство теперь не приедет раньше сентября.
Он в нерешительности стоял на пристани.
В саду захрустел песок под лёгкими шагами.
Он вздрогнул. Неужели?..
Из аллеи вышел красивый молодой человек, обыкновенного итальянского типа. У него было одно из тех лиц, которые всегда нравятся женщинам севера.
Он не спеша спустился к пристани и фамильярно осмотрел иностранца, не подозревая, как антипатична показалась ему вся его фигура, живописная, несмотря на костюм денди.
Садовник привычным жестом приподнял края своей соломенной шляпы; итальянец улыбнулся ему и прыгнул в ожидавшую лодку. Она отчалила.
— Может быть, синьор спрашивал про этого?
Старик кивнул вслед удалявшейся лодке.
— Этого? Да разве это не был посетитель, осматривавший сады?
— Нет, какой посетитель! Это так себе, никто особенный — художник, из приятелей молодого графа. Он вчера приехал. Как же, как же, — синьор Риккардо. Верно про него и спрашивал синьор?
— Нет, совсем не про него. Синьор желал знать, кто была дама.
— Дама? Какая дама? — садовник посмотрел на него с недоумением и пошёл прочь.
Где же она? Когда же увидит он её?
X
Время шло; остров молчал как немой. Сады цвели и благоухали, но ароматы их душили влюблённого. Тоска разгоралась в его сердце. Он ждал, и ждал напрасно.
Однажды ночью, когда за ним уже затворилась калитка сада, когда лодка уже готова была отчалить от острова — до него донеслись ещё раз звуки знакомой гитары и чудного, могучего голоса. Но он пел задумчиво и печально; он умолял об отдыхе в тёмной могиле, где успокоилось бы отверженное сердце. Грустно звучала песнь за стеною высоких деревьев, за высокой железной решёткой; а калитка была заперта изнутри!
Он прислушивался с тоской и унынием, и до зари в его ушах раздавались печальные слова:
In questa tomba oscura Lascia mi riposar… [3]
XI
Утром он встретил синьора Риккардо на пароходной пристани местечка Стреза. Итальянец хлопотал среди небольшой группы рабочих. Они жестикулировали, волновались и, наконец, направились к большой лодке с тяжёлым ящиком, окрашенным чёрной краской. Ящик поместили в лодке; художник вошёл в неё вместе с рабочими; лодка отчалила и поплыла к Борромейским островам.
Было жарко и душно. К вечеру разразилась гроза, и небо покрылось облаками. Озеро заволновалось и приняло стальной оттенок. Но как только замолкли последние раскаты грома, лодка унесла его на остров Мадре.
Вечер быстро наступал. При облачном небе быстрее сгущались сумерки. Он прошёл прямо к дворцу и нашёл стеклянную дверь входа открытой.
Машинально он переступил через порог и уже собирался подняться по лестнице, когда странный звук долетел до него сверху. Он прислушался. То были мерные, частые удары молотка: так стучат гробовщики, заколачивая гробовую крышку. Затем послышались глухие голоса, шаги — они приблизились и стали спускаться по лестнице.
Он едва успел стать за высокие перила и прижаться к стене. Четверо рабочих несли продолговатый чёрный ящик, напоминавший большой гроб. С ними шёл синьор Риккардо, не спускавший внимательных глаз с ящика, который он поддерживал одною рукою. Они удалились по направлению к пристани.
Он вышел из своей засады, взбежал по лестнице и устремился в глубину длинной анфилады, по которой уже проходил однажды. Он достиг знакомой двери — она была полуотворена. Он вошёл.
Хрустальная фигура по прежнему сторожила вход; но свечи не горели над её головой, статуи и драгоценные вазы теснились во мраке и безмолвии. В зале было совершенно темно — ни признака окна; он не мог даже найти ниши, из которой красавица на него смотрела.
Он сделал несколько шагов; под его ногой что-то слабо зазвенело. Это была гитара.
Прорвавшись сквозь облако, яркий одинокий луч месяца заглянул в дверь, скользнул по мозаичному полу и задел хрустальную фигуру. Холодно блеснули её стеклянные глаза.
И вдруг ему вспомнились печальная песнь, глухой стук молотка и мрачный чёрный гроб… Страх объял его среди этого мёртвого уединения.
Он поспешил на свежий воздух, на лоно ласковых садов, туда, где тихо плескалась вода…
Небо очистилось и засияло серебряными огнями.
Чёрная туча омрачила его душу.
XII
Синьор Риккардо исчез, и с ним исчезли все признаки жизни на острове Мадре.
Нимфы и горлицы, розы и фавны царили в пустынных садах.
Зачем приезжал этот Риккардо? Отчего никогда не было слышно чудного голоса после его исчезновения, и отчего он так печально звучал в последний раз? Какое отношение красавица имела к художнику? Очевидно, он увёз её… А этот чёрный гроб? Что было в нём? Боже!.. Итальянец должен знать, где прекрасная певица? Тут скрывается какая-то тайна, а синьор Риккардо не чужд этой тайне.
Он решился отыскать синьора Риккардо.
Ему сказали, что художник уехал в Венецию.
Он отправился вслед за ним.
XIII
Была тёплая лунная ночь. Венеция пробудилась от тяжёлой дремоты под знойным солнцем; её ночная жизнь закипела.
Он стоял на площади св. Марка.
Освещённая луною сверху и газом с боков, вымощенная мраморными плитами, обставленная колоннадами прокураторий, — великолепная площадь казалась громадным бальным залом. Всё довершало эту иллюзию.
Сквозь зеркальные стёкла кафе лились потоки газового света; посреди площади гремел военный оркестр. Пёстрая, нарядная толпа двигалась сплошной массой от королевского дворца к собору св. Марка, от старых Прокураторий к Палаццо дожей. Изящные, щёголеватые венецианцы, красавицы-венецианки в чёрных кружевных мантильях, бедуины в белых бурнусах, турки и нубийцы в белых и зелёных чалмах, рыбаки в красных колпаках, офицеры в блестящих мундирах теснились на площади и сидели весёлыми группами за столиками перед кафе. Кокетливые фиорайи с корзинками цветов, продавцы газет и карамелей сновали всюду.
