Федор Кнорре - Акварельный портрет
В углу белела узенькая кроватка, застланная чистым тканьевым одеялом. На стенке, среди фотографий, больших и маленьких портретов, из одной общей семейной рамки глядели, точно два брата, Чайковский и Чехов, сильно поблекшие от времени.
На крышке пианино, у которого черный лак по углам совсем стерся от времени, так что проглядывало некрашеное дерево, за стопкой нотных тетрадей валялись среди пятен белой известковой пыли кем-то позабытые брезентовые рукавицы.
- Ну так вот! Устраивает тебя?
- Просто роскошь! - искренне сказал Митя. Ему действительно здесь было гораздо интереснее, чем в безликом номере какой-нибудь гостиницы. - А окна у вас открываются?
- Окна не открываются, а форточки открываются. Умывальник на кухне, а остальные удобства во дворе за смородиной, там увидишь... А теперь пойдем, время чай пить.
Хозяйка накрыла столик на терраске, и они вдвоем до самой темноты пили чай, присматриваясь друг к другу, и разговаривали. Хозяйка попросила называть ее теперь, когда они уже познакомились, Ольгой Ивановной, рассказала о себе, что живет она одиноко, близких родственников у нее почти нет, а с теми, кто есть, она не "поддерживает отношений". Со всеми подробностями она описала, какие именно квартиры ей предлагали для переезда, и объяснила, что спешить ей ни к чему, раз есть еще время выбирать...
Потом она стала расспрашивать Митю. Узнав, что он ездит и снимает для журнала фотографии, она пожелала узнать, почему одни фотографии печатают во всю страницу, а другие совсем мелко, где-нибудь в уголке, попутно выяснила, хороший ли человек у них редактор и есть ли у него дети, сколько получают сотрудники и не ссорятся ли они между собой, а также и разные другие, иногда довольно неожиданные подробности редакционной работы.
Наконец во дворе стукнула калитка. К Ольге Ивановне пришла какая-то пожилая женщина, и Митя, пожелав хозяйке спокойной ночи, ушел в свою комнатку.
Натыкаясь в темноте на мебель, он на ощупь нашел выключатель. Лампа со стеклянным резервуаром для керосина и абажуром в виде тюльпана залила мягким розовым светом кусок стены с портретами и открытую на ночь постель с чистым бельем.
После целого дня ходьбы по улицам чужого города, после пыльных строительных площадок с их шумными, громыхающими механизмами Митю охватило необыкновенно приятное ощущение чистоты и покоя. Он неторопливо начал раздеваться и все время, пока снимал ботинки и потом доставал папиросы и спички из кармана пиджака, который он только что перед тем повесил на спинку стула, старался вспомнить, что же такое хорошее у него сегодня было и, кажется, ожидает его впереди.
Он зажег спичку и с папиросой в зубах откинулся на подушку. Теперь вся стена с портретами была у него перед глазами - и он разом вспомнил. Конечно же, то хорошее, что ожидало его, был этот вот небольшой акварельный портрет девушки в старомодной широкополой шляпе, мельком замеченный им, когда он в первый раз заглянул в комнату вместе с хозяйкой.
Из узенькой старомодной рамочки, оклеенной зубчатой золотой бумажкой, сквозь розоватый туман абажура внимательно смотрели серые глаза девушки. И такая чуткая настороженность, такая счастливая готовность вот-вот увидеть прямо перед собой что-то необыкновенно радостное была в ее взгляде, что Митя вдруг засмеялся и проговорил вслух: "О, ты милая какая!"
Позабыв закурить, он бросил в пепельницу спичку, встал и, подвинув немного лампу, поспешил опять лечь, закинув руки за голову, и снова стал не отрываясь смотреть на лицо девушки, точно окрасившееся легким живым румянцем.
Долгов время спустя он нарочно заставил себя зажмуриться. "Конечно, мне это просто кажется, - думал он, лежа с закрытыми глазами. - Наверное, и портретик этот самый обыкновенный. Может быть, это розовое освещение играет роль?.."
"Вот уставился-то!" - иронически сказал он немного погодя самому себе. Нарочно отвел глаза и посмотрел на стену, левее портрета. Здесь, обрамленный спасательный кругом с надписью "Привет из Порт-Артура", сидел, уперев руки в бока, усатый матрос в форме царского флота рядом с фотографией девочки лет двенадцати в переднике и ботинках на пуговицах. Разглядывая матроса и девочку, Митя боковым зрением одновременно видел и точно чувствовал на себе пытливо прихмуренный взгляд девушки с акварельного портрета. Он снова в ненасытным интересом стал разглядывать милое, серьезное лицо, сероглазое, так удачно схваченное художником как раз в то мгновение, когда уголки губ уже начали, еле дрогнув, первое движение улыбки...
Сквозь тонкую стенку из соседней комнаты давно уже доносилось монотонное, то почти замирающее, то вдруг усиливающееся жужжание голосов хозяйки и ее гостьи.
Из форточки в комнату вливался сильный запах цветущего под окнами табака. Издалека, с Волги, доносились перекликающиеся гудки пароходов.
Время шло, а Митя все лежал, со слипающимися веками, глядя на портрет. За стенкой послышалось как будто приглушенное всхлипывание, и снова пошло однообразное жужжание. Митя заснул и почти сейчас же увидел во сне двух сонно жужжащих пчел, летавших перед розовым лицом наконец улыбнувшейся девушки...
Утром, когда Митя пил чай на крошечной, покосившейся терраске, полутемной от листьев дикого винограда, застилавших свет, он стал хвалить кривую терраску, и комнату, и постель, пытаясь как-нибудь подвинуть разговор к интересовавшему его вопросу насчет портрета.
- Удивительно приятно тут у вас! - мечтательно говорил Митя. - Воздух этот... Листья!..
- Уж чего приятнее! - язвительно подхватила хозяйка. - С ведрами за водой на угол по грязи шлепать!..
- Гм... Вот оно как? - слегка озадаченно проговорил Митя. - Вы что же? И не жалеете, значит, что придется насиженное место бросать?
- Пропади оно пропадом! - с ожесточением отмахнулась хозяйка. Посидел бы ты тут на моем месте, как Робинзон Крузо, на старости лет... А там все-таки хоть водопровод. Люди кругом, пускай чужие, а все живые люди...
Чувствуя, что разговор сворачивает совсем не туда, куда ему хотелось бы, Митя махнул рукой на тонкие подходы и громко проговорил:
- У вас там, между прочим, я поглядел, отличный висит портрет. Акварельный, знаете... Девушка... А рядом девочка в фартучке и еще матрос такой усатый из Порт-Артура. Небось все родственники?
- Да, - сказала хозяйка, - девочка, я девушка, и матрос. Все ты разглядел!.. Гм... Это сестренка покойная моя и дочка ее. А матрос - наш отец, тоже покойный. Только родственников и осталось что на картинках... Кроме Лелечки, конечно, да и с той мы давно врозь...
Она сурово уставилась взглядом в стену и, несколько раз быстро моргнув, вздохнула.
- Вчера видал, ко мне приходила одна?.. - Она capкастически усмехнулась, скривив губы. - Якобы посидеть! Якобы сама от себя! А на самом деле ее Лелечка подсылала разведку делать. Уговаривает к Лелечке переезжать. Якобы Лелечке это очень желательно. Так я и поверила!.. Она скоро получает квартиру за выслугу отличной работы. Как строитель, значит. А мне, само собой, дают ордер взамен моей развалюшки. Ей отдельно, мне отдельно. Сам посуди: зачем же ей брать меня, старуху, на свою заработанную площадь?
- Что ж такого, если она сама вам предлагает? - примирительно заметил Митя.
- Мало ли что! Она девочка благородная и сердечная. Ее дело - мне предложить. А мое дело тоже - совесть иметь, отказаться!.. Сейчас она вольный казак, так вдруг, навязать себе на голову старуху, со всякой хворью да дурью... Нет уж!
Ольга Ивановна вырвала из руки Мити стакан и стала наливать ему чай из самовара, сердито хмурясь и моргая покрасневшими веками.
Митя представил себе невзрачную девочку в башмачках на пуговицах и в передничке, чья фотография висела рядом с акварельным портретом девушки, сочувственно вздохнул и спросил:
- А вы что же? В ссоре с этой... племянницей-то вашей, Лелей?
- Ну не знаю я, как это там называется у людей, в ссоре или в раздоре... А я ведь вроде ее воспитала, когда сестренка моя, Моря, померла. И жили мы дружно. А как подросла, у нее стал характер свой, а у меня свой. И она по своему характеру ушла от меня в общежитие, и поступила на работу, и училась только по вечерам. А я по своему характеру была против и этой работы недевичьей, и такого учения. И были у нас жестокие попреки и всякое рыдание, но никто из нас не уступил... Что же, она учение окончила, своего добилась. И время прошло, и ссора наша полиняла и выдохлась. Ни горечи, ни сладости в ней не осталось... А жизнь разошлась у нас врозь.
- Это печально, что так у вас получилось, - не чувствуя никакой особенной печали, вежливо сказал Митя. - Хотя при таких характерах это бывает...
- Да, характеры у нас - это действительно! - с какой-то гордостью подтвердила хозяйка. - Тут дело так получилось: сперва, когда ей приходилось трудней, у меня к ней была снисходительность, а у нее ко мне одна гордость... А теперь, когда она на ноги стала, а я тут сижу, как этот... на необитаемом переулке, теперь у меня гордость, а у нее ко мне больше снисходительности. Так никогда и не сговорим...
