Бенор Гурфель - Волшебный фонарь
...Была ещё одна нить связывающая их с Парижем.
Младшая сестра отца в незапамятные времена, в 20-ые годы прошлого века, вышла замуж за молодого гимназиста Гришу Берлацкого и уехала с ним в Париж. Там гимназист окончил Инженерное училище (Ecol Normal) и стал инженером. Зарабатывал он хорошо и у тётки не было необходимости работать. Детей у них не было. Она вела их несложное хозяйство и наслаждалась Парижем. Была она весела, энергична и привлекательна - любимица семьи. Все ей гордились: ещё бы - жить в Париже. И их редкие наезды в провинциальную Бессарабию походили на блеск кометы.
В июне 1940, вместе с десятками тысяч парижан, они ушли из Парижа с двумя чемоданами в руках. Этот исход хорошо описан многими и в частности Эренбургом, Ремарком и др. Пробирались на юг. Спали в окрестных полях, на фермах, в придорожных садах. Обувь скоро износилась, удалось купить крестьянские башмаки на толстой подошве. Так со сбитыми и кровоточащими ногами, грязные и голодные через месяц оказались они в окрестностях Лиможа, в деревне Сен-Жюньен, неподалеку от Орадура. Там удалось зацепиться. Инженер, по счастью, получил работу местного электрика а тётка стала прибирать дом префекта. Так, относительно спокойно, они прожили до июня 1944, когда произошла трагедия Орадура.
Деревня Орадур разделила судьбу чешской Лидице и белорусской Хатыни. Расположенная на берегу реки Глан она безмятежно просуществовала около тысячи лет не испытывая серьёзных потрясений. Так было до жаркого июньского дня 1944, когда в Орадур вступили войска дивизии СС "Рейх". Они уничтожили поголовно всех жителей деревни - более шестисот человек. Уже в старости дядя потрясённо расказывал о том как горела церковь и оттуда доносился вой сжигаемых заживо женщин.
- Эта деревня до сих пор остаётся мёртвой - рассказывал дядя.
Обгоревший остов машины, из которой немцы вытащили и расстреляли
сельского врача, так и стоит до сих пор на пустынной деревенской улице. В обгоревших развалинах лавки мясника и сейчас стоят весы, а в доме напротив можно увидеть сломанную швейную машину...
По окончанию войны они вернулись в Париж. Работы не было и дядя, сменив профессию, стал консультантом по подготовке налоговых деклараций. Тётка умерла молодой. На её похороны, к удивлению близких, пришло много людей, включая мэра Парижа. Оказалось она тратила всё своё свободное время и скромные средства на обустройство беженцев, бегущих из Алжира от гражданской войны.
Оставшись без жены и страдая от одиночества, дядя старался каждый год приезжать в Россию на встречу со своми мночисленными родственниками. Он приезжал в составе туристской группы, но проводил все свои дни в маленькой коммунальной квартирке, где жила одна из его сестёр. Мы все: его сестры, кузины и кузены, племянники и племянницы с семьями, из разных городов и весей России приезжали в Москву и собирались в этой грязноватой и мрачноватой квартире. Все почему-то старались говорить шёпотом и ходили на цыпочках. То ли соседей опасались, то ли надеялись обмануть КГБ. В центре комнаты у стола сидел холённый, хорошо выбритый и пахнущий француским одеколоном дядя и курил трубку, наполненную ароматным француским табаком. Вокруг парижского дяди стояли и сидели его советские родственники и жадно ловили каждое его слово.
Многое из дядиных рассказов оставалось непонятным. Так никак не могли понять, чем же дядя занимается и что такое - налоговая декларация. Не могли понять почему бастуют уборщики мусора и чем отличается программа партии де-Голля от социалистической. Но это было и неважно. Важно было посмотреть и услышать человека оттуда. И не просто оттуда, а из Парижа.
Дядя привозил подарки. Шубки из искусственного меха и французские духи для женщин. Галстуки, спортивные куртки и плащи для мужчин. Будучи человеком небогатым, эти подарки покупались на развалах, в дешёвых магазинах, типа Тати. Нам они казались неслыханной роскошью. О них говорилось и вспоминалось долго после его отъезда.
Казалась странной его любовь к русской кухне. Он с удовольствием ел борщ и котлеты, принесённые из соседней столовки, запивая всё это русским квасом. В отличие от нас, молящихся на импрессионистов, он подолгу и с удовольствием разглядывал картины передвижников. В Большом театре наслаждался музыкой "Хованщины" и "Садко".
Вот такой был наш парижский дядя. Потом он умер и был похоронен рядом с тётей на городском кладбище Асниерс. Когда мы были первый раз в Париже, мы посетили их могилу. Я прочитал заупокойную молитву - "Кадиш", жена положила цветы. А когда мы снова оказались в Париже и снова приехали на Асниерс, их могилы мы уже не нашли. Как объяснила нам администратор, по истечению двадцати лет, могилы за которыми не ухаживают, подлежат ликвидации.
Так закончилась ещё одна жизненная история и оборвалась ещё одна нить.
Birth is a beginning, and death a destination
But life is a journey, a going - a growing
From stage to stage.
What can we know of death, we who cannot understand life?
......................................................................
