Юрий Тынянов - Малолетный Витушишников
- Скотина!
и более не слушал доклада. Но трепетал, как смолянка 1, чувствуя приближение императора. Войдя в его кабинет, он становился меньше ростом, бледнел, усы поникали, он видимо таял. Говорил хриплым страстным шепотом, когда же находил обыкновенный голос, - это был тонкий, детский дискант. Близость императора имела на Клейнмихеля чисто физиологическое действие: когда император сердился, генерала начинало тошнить. Отойдя в угол, он некоторое время с трудом удерживался от спазм. Император знал за ним эту слабость и уважал ее.
1 Смолянка - воспитанница Смольного института.
- Сам виноват, - говорил он генералу, когда тот терялся.
Вместе с тем эта слабость была силой генерал-адъютанта Клейнмихеля. Она внутренне подстрекала его быстро исполнять приказания по строительной части, а с другой стороны, доказывала полное уничтожение перед волею своего государя.
Постепенно он научился избегать гнева. Будучи дежурным генералом, он каждое утро являлся с экстренным докладом ко дворцу. Его лошади были скоры как ни у кого, что он считал особо необходимым для начальника путей сообщения. "Пух и прах!" - таков был его обычный наказ кучеру.
Ровно к двенадцати часам он прибыл во дворец, привезя с собою в санях черный, плотный, как гроб, портфель.
Мелкими шагами, запыхавшись, с беспечностью на розовом лице, он прошел к императору и на пороге побледнел.
Сдвинув ноги в шпорах, издал тихий звон. Произнес приветствие. Сразу же стал доставать из портфеля различные предметы - и вскоре разложил перед императором желтый шнур для выпушки, пять отрезков темнозеленого мундирного материала разных оттенков, маленькую, нарочно сделанную для образца, фуражечку путейского ведомства и жестяную, плотно закрывающуюся баночку с черной краской.
Это были образцы.
Император посмотрел на них непредубежденным взглядом; он взял со стола шнур и, поглядев на графа, намотал на указательные пальцы. Генерал выдержал взгляд. Император рванул шнур. Шнур выдержал испытание. Приоткрыв баночку, император понюхал и спросил брезгливо:
- Это что?
- Краска, представленная для покрытия буток, государь.
Император понюхал еще раз и отставил.
- Новую смету приготовил?
- Приготовил, государь.
- Сколько?
- Пятьдесят семь миллионов, ваше величество.
- Сорок пять - и ни полслова более. У меня деньги с неба не падают.
Дело шло о сметных деньгах по новой Николаевской железной дороге. Первоначальная смета была отклонена. Работы же вообще производились по справочным ценам.
Император посмотрел пристально на Клейнмихеля.
- Я прикажу быть инженерам честными, - сказал он. - Тумбы у тебя поставлены?
От здания таможенного ведомства вдоль по Неве тумбы имелись только с одной стороны. Со стороны набережной был переход прямо на холодный невский гранит. Стремясь к симметрии не только во внутренних вопросах государства, но и во внешнем устройстве столицы, государь, проезжая, обратил на это внимание генерала.
- Стоят, ваше величество, - грустно ответил генерал. Государь указал на шнур, фуражечку и баночку.
- Возьми.
Прием был закончен.
6
Выйдя из дворца, граф Клейнмихель сел в сани и закричал отчаянным голосом опытному кучеру: - Гони, скотина! В управление! Пух и прах!
Три прохожих офицера стали на Невском проспекте во фрунт. Чиновники чужих ведомств снимали фуражки. По быстроте проезда все догадались, что скачет граф Клейнмихель по срочному делу.
Он пробежал в свой кабинет, не глядя ни на кого.
- Позвать скотину Игнатова, - сказал он. Скотина Игнатов, статский советник, явился.
- Тумбы! Где Еремеев? Брандмейстер! Брандмейстер! - кричал генерал.
"Брандмейстер" было прозвище статского советника Еремеева, смотрителя уличного благоустройства, неизвестно откуда происшедшее.
Дело объяснялось так: генерал-адъютант Клейнмихель забыл отдать распоряжение о тумбах.
Чувствуя во рту сладкий вкус - предвестие тошноты, - генерал Клейнмихель распоряжался. Тумбы оказались заготовленными, но еще не поставленными. Через пять минут была послана на место производства работ рота строительно-инженерных солдат. Каждые пять минут прибывали с рапортом лица внешнего отделения полиции. Они рапортовали, что все в порядке; ничего особенного по месту производящихся работ не произошло. Слабея, генерал ходил по кабинету и все реже хриплым голосом кричал:
- Я прикажу им быть честными!
Через четверть часа тумбы воздвигнуты в установленном порядке, а следы недавнего внедрения, насколько возможно, скрыты щебнем. Император в местах производства работ не замечен.
Генерал Клейнмихель опустился в кресла.
- Пух и прах, - сказал он.
7
Именно в это утро, более чем когда-либо, император ощущал потребность в государственной деятельности. Образцы, среди них маленькая фуражечка, не удовлетворили его. Ни одной минуты не должно быть потеряно даром. Разве заехать к вдове полкового командира Измайловского полка и сказать потрясенной горничной девке:
- Доложи: приехал генерал Романов... - ?
Старо и не следует повторять более разу. Можно устроить чрезвычайный смотр Преображенского полка. Обревизовать внезапно конюшенное ведомство. Затребовать план нового кронштадтского форта, составленный Дестремом. Заняться делом о краже невесты поручиком Матвеем Глинкою.
Он приказал заложить лошадей и поехал внезапно ревизовать С.-Петербургскую таможню.
Он прекрасно знал город как стратегический пункт. С того времени, когда в городе случились неприятные беспорядки при его восшествии, он привык по-разному относиться к частям города. Так, например, не любил Гороховой улицы, не ездил по Екатерингофскому проспекту и всегда подозревал Петербургскую часть. Прекрасно зная план своей столицы, он, однако, выезжая, испытывал иногда чувство удивления, как улицы в их грубом пригородном начертании, усеянные постороннею толпою и зрителями, мало походили на план. Любил поэтому знакомые места - Миллионную, правильный Невский проспект, бранное, упорядоченное Марсово поле.
С Васильевским островом мирился за его немецкий и забавный вид - там жили большею частью булошники и аптекари. Он помнил водевиль на театре Александрины, этого, как его... Каратыгина, где очень смешно выводился немец, певший о квартальном надзирателе:
И по плечу потрепетал.
Он тогда сказал Каратыгину: очень неплохо.
- Недурные водевили сейчас даются на театре. Глаз да глаз.
А до таможни проездиться по Невскому проспекту.
Прошедшие два офицера женируются и не довольно ловки.
Фрунт, поклоны. Вольно, вольно, господа.
Ах, какая! - в рюмочку, и должна быть розовая... Ого!
Превосходный мороз. Мой климат хорош. Движение на Невском проспекте далеко, далеко зашло. В Берлине Linden 1 - шире? Нет, не шире. Фридрих решительный дурак, жаль его.
Поклоны; чья лошадь? Жадимировского?
Вывески стали писать слишком свободно. Что это значит: "Le dernier cri de Paris. Modes" 2. Глупо! Сказать!
Кажется, литератор... Соллогуб... На маскараде у Елены Павловны? Куда бы его деть? На службу, на службу, господа!
У Гостиного двора неприличное оживление, и даже забываются. Опомнились наконец. А этот так и не кланяется. Статский и мерзавец. Кто? Поклоны, поклоны; вольно, господа.
Неприлично это... фырканье, cette petarade 3 y лошади - и... навоз!
1 Unter den Linden (нем.) - буквально "Под липами" - одна из главных улиц Берлина.
2 "Последний крик Парижа. Моды" (франц.)
3 Эта трескотня (франц.),
- Яков! Кормить очищенным овсом! Говорил тебе! Как глупы эти люди. Боже! Черт знает что такое! Нужно быть строже с этими... с мальчишками. Что такое мальчишки? Мальчишки из лавок не должны бегать, но ходить шагом.
Поклоны, фрунт.
А эта... вон там... формы! Вольно, вольно, малютка!
Въезжая на мост, убедился в глянце перил. И дешево и красиво. Говорил Клейнмихелю! Вожжи, воздух. Картина! Какой свист, чрезвычайно приятный у саней, в движении. Решительно Канкрин глуп. Быть не может, чтоб финансы были худы. А вот и тумбы... Стоят. Приказал, и тумбы стоят. С тумбами лучше. Только бы всех этих господ прибрать к рукам. Вы мне ответите, господа! Никому, никому доверять нельзя. Как Фридрих-дурак доверился - и aufwiedersehen 1. - Стоп.
Таможня.
1 До свидания (нем.).
8
Он заметил, как покачнулся толстый швейцар и как сразу выцвели и померкли его глаза в мгновение перед тем, как упасть корпусом вперед в поклоне. И он вступил в здание.
Он любил внезапное падение шума, чей-то отчаянный шепот и затем, сразу, тишину. И появляется - он.
Его глаз замечал все - писец за столиком вдруг перекрестился, как бы шаря у пуговицы.
Он отдал громко приказ:
- Продолжать дела!
Шел обычный досмотр вещей, и чем обычнее были вещи, тем яснее чувствовалось значение происходящего. Его присутствие придавало смысл всем досматриваемым вещам, даже ничтожным; произносились названия. Он стал у весов.
