Даниил Гранин - Однофамилец
Никогда ещё ему не приходилось видеть сразу столько математиков. Невозможно было даже представить себе такое их количество, собранное вместе, а уж тем более понять, зачем их столько и что они делают. Это было то же самое, как если бы он попал, например, на конгресс дирижёров или укротителей. Тысяча дирижёров... В глубине души его сохранилось детски почтительное отношение к специальности математика как к необыкновенной и редкой, потому что люди, способные всю жизнь вычислять, возиться с понятиями невещественными, неощутимыми, со знаками и линиями, должны иметь головы, устроенные иначе, чем у обыкновенных людей.
- О, кого я вижу! - обрадованно пропел кто-то над Кузьминым. Это был молодой, гибко-тонкий, пружинистый, смутно знакомый Кузьмину инженер-расчётчик из Управления, с фамилией на "бу" или "бы" - никак не вспомнить. - Какими судьбами вы здесь, вот не ожидал... - Фраза повисла неоконченная, стало ясно, что он забыл имя-отчество Кузьмина, а по фамилии назвать не решился. Потому что если по фамилии, то надо было приставить "товарищ" - "товарищ Кузьмин", что уж звучало неприлично, поскольку Кузьмин был не просто старше его, но принадлежал к начальству.
- Случайно я тут, случайно, - успокоил его Кузьмин. - А вы?
Я-то не случайно, я делегат, - и на песочном в крупную клетку пиджаке его блеснул эмалированный значок. - Я ведь соискатель. А вы как думали.
- Никак не думал, - сказал Кузьмин. - Не успел.
Инженер рассмеялся, соглашаясь на подобную шутку. Значок его казался больше и ярче других значков.
- Разрешите к вам? - И, не дожидаясь ответа, позвал: - Витя! Давай сюда. Виктор Анчибадзе, - пояснил он. - Звезда первой величины, слава грузинской школы.
Округлый, мохнато-чёрный, похожий на шмеля Витя, нагруженный тарелками, поздоровался с Кузьминым без особого интереса и увлечённо продолжал про чей-то доклад, называя инженера Сандриком.
Говорили они непонятно, было заметно, что Сандрик красуется перед Кузьминым этим особым языком посвящённых.
- Проблема разрешения разрешима с одним аргументным местом, - звучно произнёс он, и крепкие зубы его впивались в бело-розовую ветчину.
-Вы уж нас простите, - перекинулся он к Кузьмину с улыбкой, - у нас, математиков, всё не как у людей. Для постороннего это, наверное, дико. Меня вот сегодня венгры атаковали. Они по-нашему ни бум-бум, я по-ихнему с той же силой. И что вы думаете? Потолковали за милую душу... - А зубы его работали, и руки, и глаза, и то и дело он вскакивал, кому-то приветственно махал, здоровался, не прерывая разговора ни с Анчибадзе, ни с Кузьминым. ...Наша наука - единственная научная наука. Госпожа всех наук! У нас что сумел, то и сделал, ни от чего не зависишь. Только от этого! - и он энергично постучал себя по лбу.
Бахвальство его начинало раздражать Кузьмина.
-Значит, госпожа, а я-то думал, что вы помощники, - сказал он.
Пусть не госпожа, пусть служанка, пожалуйста, - нетерпеливо и обрадованно подхватил Сандрик. - Только служанки бывают разные. Есть такие, что несут сзади шлейф, а есть и другие, что несут впереди факел. Понятно? И он от удовольствия даже прижмурился.
Особенно нахально прозвучало у него вот это "понятно?". Никогда в Управлении он не посмел бы в таком тоне разговаривать с Кузьминым.
- Служанка с факелом - это нужнее госпожи. А? - поддразнивая, сказал Анчибадзе. - А если без факела? Ещё лучше. В темноте вообще не разобрать, who is who. А? - И он рассмеялся озорно, с подмигом.
Кузьмин почувствовал себя старым, вернее устаревшим, для таких игр. Да и слишком неравны были силы.
- Хорошо бы к такой закуси стопаря опрокинуть, - вдруг сказал он.
Анчибадзе выкатил на него пылко-чёрные глаза, усваивая этот поворот, и одобрил:
- Годится. Сандрик!
Не успел Кузьмин проследить, что откуда, как перед каждым стоял бумажный стаканчик с коньяком.
- Поехали, - сказал Кузьмин и выпил без особой охоты.
- Вы на какую секцию идёте? - спросил Анчибадзе.
Кузьмин сделал загадочное лицо:
- У меня здесь совсем иная миссия.
На мгновение ему удалось вызвать их интерес. Но тут же Сандрик зашептал с восторгом:
- Перитти! Гениальный мужик! Глава миланской школы.
Кузьмин и не повернулся. Плевал он на этого Перитти. Маленькие голубоватые его глазки, устремлённые на Сандрика, медленно темнели.
- Между прочим, как у вас с пересчётом пускателей? - спросил он.
Сандрик дёрнул плечом.
- Нашли, что называется, время и место.
- А всё же? - чуть поднажал Кузьмин.
- Вы, значит, сюда приехали выяснять насчёт пускателей? - Сандрик обиженно хохотнул и сказал с некоторой злорадной скорбью: - Боюсь, что наши мужи отказались пересчитывать. Увы!..
Кузьмин так и полагал, что откажутся. Хоть и обязаны. Знают, черти, что нет у него времени добиваться. Монтажникам всегда некогда качать права. У них сроки сдачи. И без того съеденные строителями, нарушенные поставщиками. Всякий раз его прижимают к стенке...
- Эх, вы, какие из вас факельщики, - сказал Кузьмин в сердцах. Халдеи вы. Вам лишь бы защититься, степень схватить.
Сандрик покраснел.
- А вы как думаете? - озлился он. - Неужели вам за столько лет не обрыдло: коммутаторы-аккумуляторы, сердечники-наконечники... господи, как вспомнишь, так вздрогнешь. Чем занимаемся, а? Нет уж... Да, да, скорей бы защита и привет! Чао!
...Наконечников не досылали второй месяц. Из-за этого пустяка фронт работ перекосило, график рухнул. На каждом объекте повторялось, в сущности, одно и то же. То наконечники, то муфты, то пускатели... "У нас серьёзные неприятности бывают только из-за пустяков", - говорил Кузьмин. Годы тратили на эти пустяки. Этот Сандрик довольно метко ударил в больное место: "Сердечники-наконечники". Набор повседневных забот Кузьмина прозвучал у этого мотылька так пренебрежительно, так убого, что Кузьмину стало себя жаль. Он вспомнил было недавнюю премию за компоновку распредустройства. Провозился почти год, пока ему удалось ужать эти ящики на двадцать сантиметров. Но что значили его старания, его премия для этих пижонов, занятых вопросами Вечными и Всемирными? Да что там - Вселенскими!. Что для них проблема железной воронки, которую надо затиснуть под разъединитель. Их мир свободен от бракованного кабеля, от загулявшего сварщика, от инспектора Стройбанка...
- Конечно, отвлечёнными материями куда как приятнее заниматься. И доходней. Сёмгой кормят. Да только пользы от вас...
- Ну, это вы зря, из отвлечённых материй самые практические вещи выходят, назидательно поправил Сандрик. - Возьмите Эйнштейна...
- Не надо Эйнштейна. Чуть что - Эйнштейн, - неожиданно буркнул Анчибадзе. - Оставь, пожалуйста, его в покое. Ты собственной жизнью пользуйся.
Сандрик словно поскользнулся, он не ожидал удара с этой стороны.
- Витя... чудак, Эйнштейна я ж для доходчивости... А себя что ж приводить... Какая у меня жизнь? Если хочешь знать - нет у меня жизни. Я для них знаешь кто? - Он вскочил, наставил палец на Кузьмина. - Карьерист! Человек, который хочет остепениться. Такой-сякой, ищет лёгкой жизни. А вы спросите - почему ты, Зубаткин, хочешь уйти? - И он с чувством ударил себя в грудь. - Да потому что надоело. Никому мои способности в этой конторе не нужны. В прошлом году толкнули мы идею одну по сетям. И что? А ничего! Под сукно. Кабеля, говорит, нет. Талант у нас не нужен. У нас исполнители нужны.
Палец его указывал на некие высшие сферы, которые умотали их проект, задробили, спустили в песок, и в то же время ввинчивался в Кузьмина, который олицетворял перестраховщиков, дуболомов, мамонтов, хранителей этого идиотского порядка, когда, экономя на куске кабеля, выбрасывают миллионы киловатт-часов.
А Кузьмин вспомнил, как управляющий метался, добывая этот кусок, чтобы пустить готовый химкомбинат... "На бумаге легко резвиться! - кричал управляющий. - Идей много, а я сейчас все идеи отдаю за тысячу метров кабеля!.." И Кузьмин понимал его лучше, чем этих грамотеев вроде Сандрика. Они считали управляющего консерватором, Кузьмина это смешило, в сущности, если разобраться, ему, Кузьмину, никогда не приходилось встречать настоящего консерватора. Если руководитель держался за старое, значит, его вынуждал план, лимиты, премиальные, словом какие-то серьёзные обстоятельства. Когда ему удавалось побороть эти обстоятельства, он считался новатором. Кузьмин и сам бывал и тем и другим; чтобы протолкнуть новое, приходилось обычно так или иначе нарушать инструкции, правила, а это не всегда хотелось.
Объяснять всё это было бесполезно.
Зубаткин - чистоплюй, Кузьмин давно раскусил эту публику: сидят, пьют чёрный кофе в баре напротив Управления, щеголяют друг перед дружкой своей принципиальностью и культурой и, конечно, уличают начальство в невежестве. Им что, они не отвечают за пуск объектов, им не приходится крутиться между местными властями и министерством, улаживать отношения с поставщиками, унижаться перед банком...
Кузьмин дожевал последний бутербродик, раздавил языком последнюю икринку, вздохнул:
