Даниил Гранин - Однофамилец
Прекрасно устроена человеческая помять, всё неприятное удаётся напрочь забыть, сохраняется милая ерунда - носки, копчушки... Без забывания нельзя. Забывание - это здоровье памяти. И он постарался поскорее забыть эту историю...
Нурматову задавали вопросы. Рыжеусый француз, выбежав к доске, застучал пальцем, заверещал, несколько раз выпалив "Ку-у-сьмин" с прононсом и буквой "с", так что фамилия вспыхнула латинским шрифтом, загорелась неоновой рекламой...
За председательским столиком Несвицкий односложно переводил пересказывал самую суть французской речи, отделяя разными улыбками своё мнение, и про Кузьмина тоже проницательно усмехнулся. Ясно, что Несвицкий всё знает, сейчас он с усмешечкой покажет пальцем на Кузьмина и начнётся...
Давний молодой стыд охватил Кузьмина, как будто предстояло пережить всё сначала, - сейчас это было бы ещё тяжелее, чем тогда. Он хотел встать, выйти, - и не двинулся с места. Оцепенев, он смотрел, как Нурматов наступал на француза, выкрикивая:
- ...Простите, не решает, а позволяет решать! Позволяет!
Это они говорили о методе Кузьмина.
Кажется, Кузьмин начинал понимать, что происходит нечто обратное, совсем иное, чем двадцать с лишним лет назад. Он не верил себе, внутри стало холодно и пусто, не было ни радости, ни удивления, только щёкам было жарко.
Взгляд Несвицкого почему-то остановился на нём. Может быть, Кузьмин открыл рот, или приподнялся, или ещё что.
- Пожалуйста, у вас есть вопрос?
- Нет... то есть да.
К нему обернулись. И Зубаткин обернулся.
- Эта работа... Кузьмина опубликована? - спросил он, слегка запнувшись на фамилии, всё ещё надеясь на какую-то ошибку, путаницу.
- Конечно. В Трудах Политехнического института. - Нурматов назвал год, выпуск.
- Спасибо, - сказал Кузьмин.
Он сел. "Ах, так твою перетак", - бесчувственно повторял он, больше ничего не слушая.
Когда объявили перерыв и слушатели потянулись в коридор, Нурматов остановил Кузьмина, протянул фотокопию статьи.
- Простите, это вы интересовались?.. Вот, пожалуйста. Теперь многие на неё ссылаются. После того, как я запустил её на орбиту. - Нурматов посмеялся над своей хвастливостью. - Я тоже случайно обнаружил её. Кое-что устарело, есть и ляпы, но сама идея - вполне.
- Я посмотрю. Разрешите?
Он прошёлся по коридору за поворот, в застеклённый сверху донизу эркер. Там было прохладно и тихо. Статья на твёрдой фотобумаге выглядела неузнаваемо. Сборник Кузьмин давно утерял при своих частых переездах и сейчас недоверчиво смотрел на длинные выкладки, недоумевая, как он мог когда-то во всём этом разбираться.
"Функция правдоподобия..." - правдоподобия, что бы это могло значить?
"Исследовать хи-квадрат нет оснований" - откуда он мог знать, есть основания или нет их? Сколько уверенности! Он с уважением погладил холодный глянец, перевернул страницу, собственные знания изумляли его.
Он как бы разделился и не мог совместить того мальчишку Кузьмина с собою, то есть всерьёз отнестись к тому сосунку.
Вот они, критерии... Господи, неужели он всё это написал своей рукой и мог вычислять, решать? А сейчас ничего, ни бум-бум. Грустное зрелище. Кроме фамилии, ничего общего не осталось. Только фамилия их и связывает.
- А я вас ищу, - раздался за спиной голос Зубаткина.
Мускулы Кузьмина напряглись, он ответил, не оборачиваясь:
- Знаю, что ищете, потому и укрылся.
Сбитый с заготовленной фразы, Сандрик потоптался, но не ушёл.
- Ага, знаете!.. Он зашёл сбоку, чтобы видеть лицо Кузьмина. Интересуетесь статьёй?.. А как вам доклад Нурматова? Произвёл?
- А я в этом ничего не смыслю.
- Так, так, - весело приплюсовал Зубаткин к чему-то. Значит, не смыслите? И всё это случайность?
- Что именно?
- Да всё это... так сказать, совпадение. Надо же. Какое стечение случайностей.
- Бывает, - осторожно сказал Кузьмин.
Не понимаю, передо мной-то вы зачем? - задушевно спросил Зубаткин.
Кузьмин помахал перед собою оттиском, обдувая лицо, потом, подозрительно оглянувшись, спросил:
- А вам он известен, вы разве знаете?
Зубаткин невозмутимо кивнул и, тоже понизив голос, сказал:
- Догадываюсь... Очевидно, это ваш брат?
- Почему же брат? - вырвалось у Кузьмина. - А может, это я?
Тогда Зубаткин отступил, чтобы увидеть Кузьмина полностью, не только лицо, но и руки с оттиском статьи, и ноги в рабочих ботинках, заляпанных цементом, и, как бы сличив его с некоторым образцом, Зубаткин успокоился.
- Нет, не вы... - Зубаткин рассмеялся. - Какой же вы математик!
- Значит, не похож?
Извините... - Зубаткин развёл руками. - Но разве вас это обижает? Не должно обижать. А? Да и сами вы сказал, что ничего не смыслите в этом.
- Мало ли что сказал...
Кузьмин отвернулся - кто бы мог предположить, что недоверие Зубаткина так уязвит его.
- Ого! Настаиваете, что вы и есть этот... Забавное допущение, - и в подтверждение Зубаткин энергично потёр руки. - Понимаю. Примеряете как бы на себя корону, и как, нравится? То-то же! Все хотят быть талантливыми. Но... не у всех получается. Тогда начинают говорить о нравственности и тому подобной фигне. Да, да, фигне. Мне, например, неважно, кто этот Кузьмин, неважно! - подчеркнул Зубаткин. - А важно, что он сделал! - И громко прищёлкнул пальцами, как бы окончательно изобличая Кузьмина.
Большая голова Кузьмина согласно кивала, но вдруг он, будто вспомнив, округлил голубые свои глаза и сказал тихо:
- А инициалы-то сходятся.
- То есть как?
- Видите "пэ"? И я "пэ" - Павел Витальевич.
- Да, да, Павел Витальевич, - обрадовался, вспомнив, Зубаткин. Точно, Павел Витальевич. Но как же так?.. Мало ли... Нет, не представляю. Позвольте, это же какая-то ерунда, - бормотал он, всё более растерянно глядя на Кузьмина, как будто тот поднимался в воздух, превращался в дракона, становился двухголовым.
- Фантазии у вас маловато, - грустно сказал Кузьмин. Я так и думал: чего-то вам не хватает.
Он вздохнул и пошёл назад, к аудитории, Зубаткин за ним, ошеломлённо и молча, не смея отстать, не в силах оторваться.
У дверей аудитории стояли Нурматов, Несвицкий и ещё двое. При виде Кузьмина они замолчали. Он замедлил шаг, и Зубаткин тоже замедлил шаг.
- Спасибо, - сказал Кузьмин и протянул Нурматову оттиск.
- По критериям у Кузьмина это единственная работа, - произнёс Нурматов, как бы приглашая его высказаться.
Кузьмин молчал. Что бы он ни ответил, всё могло оказаться странным, глупым после того, как Зубаткин скажет: "А вот и автор, познакомьтесь". Со страхом и восторгом. Или с недоверием: "Павел Витальевич утверждает, что он и есть тот самый Кузьмин". На это Кузьмин пожмёт плечами: да, было дело. Конечно, сначала никто не поверит, но он и не станет доказывать, скажет спросите у Лаптева. И оставит их в полной загадочности. Уйдёт, не отвечая на расспросы... Дальше было неясно, виделся только этот первый страшновато-сладостный миг общего изумления, своего торжества, пристыжённость Зубаткин, безмолвная сцена и уход...
- ...Больше я ничего не нашёл, - говорил Нурматов. - Жаль, что он бросил этим заниматься.
- Где он теперь? - спросил кто-то.
Сбоку, над плечом Нурматова, поднялось лицо Зубаткина, в глазах его гудело пламя, как в прожекторах.
- Не знаю, - сказал Нурматов.
Кузьмин приготовился. Наступило самое время вмешаться Зубаткину. Самый наивыгодный, самый эффектный момент. Но Зубаткин прищурился, сочные губы его сжались в тонкую задумчивую полоску. Он решил выждать. Он упёрся глазами в Кузьмина, как бы требуя, понуждая его самого открыться, то есть назваться.
Кузьмин молчал.
Не то чтобы раздумывал или колебался, нисколько. Он понимал, что ему придётся признаться. Нет, тут было другое: он вдруг ощутил приятный вкус этих последних мгновений и поигрывал ими.
Как будто он держал палец на кнопке. Такое же острое и сладостное чувство приходило перед пуском нового цеха или агрегата, когда напряжённые месяцы монтажа и наладки, вся эта канитель, безалаберщина, из которой, казалось, не выбраться, наконец завершается вот этим нажатием кнопки, и сейчас лязгнут пускатели, загорятся лампочки, взвоют моторы, и цех впервые оживёт, задвигается. Все глаза устремлялись к его пальцу, к этому последнему движению, с которого начнётся существование всего организма станков, соединённых кабелями, щитами, наступит летосчисление работы цеха, с горячкой планов, срочных заказов, авралов и прочими страстями производственной жизни, уже неизвестной монтажникам. Всякий раз было весело и чуть страшновато, хотя, вообще-то, уже привычно.
Сейчас же приятнее было не нажимать эту кнопку, а тянуть. Растягивать эти нити, пока он стоит перед всеми, и никто не догадывается, что это и есть тот самый Кузьмин. Даже Зубаткин ещё не верит. Можно признаться, а можно и не признаваться, остаться в безвестности, - он был хозяин, и он смаковал чувство своей власти.
Сойдясь глазами с Зубаткиным, он через его удивление ощутил на своём лице явно неуместное выражение довольства.
