Собрание сочинений. Том 8. Чертово болото. Она и он. Исповедь молодой девушки - Жорж Санд
Таким образом, мне не пришлось заботиться о перемене имени: о нем не спрашивали, а если и спрашивали, то оставались ни с чем. На расспросы обо мне и Женни Джон отвечал – «это дамы», а если кто-нибудь решался любопытствовать и дальше, он вообще замолкал. Его холодное, учтивое, бесстрастное лицо внушало безотчетное уважение. Не уверена, стал бы он отвечать даже мне, явись у меня соблазн узнать что-либо о Мак-Аллане. Он произносил это имя так, что оно звучало как некая мистическая, священная поэма, но при этом не позволял себе ни единого лестного эпитета, точно не было на человеческом языке слов, достойных выразить доблести и совершенства его хозяина.
Короче говоря, Джон создал нам такую удобную и приятную жизнь, что я с удовольствием вернулась к прежним занятиям. Я радовалась тому, что если еще и не забыта целым светом, то, во всяком случае, укрыта от чужих глаз и недосягаема для наветов. Может быть, моя необычная история и наделала шуму, но я об этом не знала и смело могла думать, что за пределами капфортовской кухни никого не интересую. Так как письма ко мне шли на имя Джона, я показала ему почерк Галатеи и попросила сжигать, не распечатывая, послания с мельницы. По своему обыкновению, он не стал мне возражать, но с этого дня откладывал их, не вскрывая, чтобы я могла прочесть всю кипу, приди мне в голову такая фантазия.
Сардинская полиция, разумеется, знала, кто мы такие, но так как Джон взял на себя все переговоры с ней, нас с Женни никакими допросами не тревожили.
Эта уединенная жизнь, где занятия чередовались с приятно заполненным досугом и чудесными прогулками, пошла мне на пользу. Я забыла Фрюманса, вернее – он перестал быть источником болезненных мечтаний и выдуманных угрызений. Как только Женни благоразумно прекратила разговоры о Мак-Аллане и ничто вокруг уже не казалось мне настойчивым напоминанием, что пора принять решение за или против него, мои мысли сами собой все чаще стали обращаться к нему. Теперь я думала о нем спокойно, и более всего этому способствовала редкостная сдержанность его писем. Его словесные излияния в любви казались мне иной раз чересчур самонадеянными, но в письмах он в совершенстве владел своими порывами: никто не вычитал бы в этих безукоризненно учтивых и ласковых посланиях что-либо, кроме дружеской приязни, полной нежности и уважения.
Со дня нашей ссоры Женни все время немного грустила, и мои старания развлечь ее ни к чему не приводили. Я раскаивалась, что огорчила ее, но ни за что на свете не вернулась бы к разговору, вызвавшему размолвку.
Однажды она повергла меня в глубочайшее удивление.
– Я должна поведать вам тайну, – сказала она. – Джон сделал мне предложение. Не возмущайтесь – ничего обидного в этом нет. Он мне ровня, как я, из простолюдинов, и корни у нас одинаковые: его отец тоже рыбак, только с острова Мэн. Как я, он пошел в услужение не для денег, а из привязанности. Господин Мак-Аллан взял его к себе, когда он был совсем еще юнцом, и с тех пор он не менял хозяина. Они так же любят друг друга, как мы с вами. К тому же теперь он стал независим, у него свой дом. Конечно, он в любую минуту побежит хоть на край света за своим господином, но и в любую минуту тот отпустит его и поможет зажить в собственном углу: существование достойное и приятное.
– Хорошо, но к чему ты это ведешь?
– К тому, что если вы выйдете за Мак-Аллана…
– Это что, косвенный вопрос? Нет, Женни, я еще не могу ответить на него.
– Вы перестали мне доверять?
– Да, с тех пор, как перестала внушать доверие тебе. Но послушай, не собираешься же ты замуж за Джона?
– Почему бы и нет?
– Ты просто издеваешься надо мной! Ведь все-таки на свете существует Фрюманс!
– Он отказался от меня.
– Женни, ты лжешь!
– Хотите убедиться? Вот читайте.
Я прочла следующее:
«Да, Женни, вы правы, я еще долго, может быть, никогда не смогу быть вам поддержкой. Судьба, которую я должен возблагодарить, вернула силы аббату, и он снова заключил контракт с жизнью. Я согласен с вами, что моя унылая деревушка была бы могилой для вас и Люсьены, и настаивать теперь на нашем совместном будущем граничило бы с преступлением. Значит, я должен или желать смерти своему благодетелю, о чем и помыслить невозможно, или отказаться от недоступного счастья. Так говорите вы, и я не смею спорить с вами – я ведь и считал, и считаю вас самой разумной и нравственной женщиной на свете. И я не жалею, что так долго питал эту надежду: ей я обязан чистотой своей юности, развитием умственных сил, склонностью к возвышенным мыслям. Мечта улетела, но оставила мне в наследство драгоценное сокровище, поэтому я не только не кляну ее за разочарование, но, напротив, – благословляю за щедрость. Как я признателен вам за то, что вы не отняли ее у меня слишком рано и слишком быстро! Теперь я зрелый человек, зрелый, пожалуй, даже умом, привыкший находить счастье в исполнении долга, не тяготящийся одиночеством, нечувствительный к лишениям, спокойный, как разделяющие нас недвижные горы.
Спасибо, Женни, благородная женщина, всем этим я обязан вам. Позвольте мне сказать вам еще одно: какой бы жребий вы ни избрали, будете вы жить совместно с Люсьеной или отдельно от нее, я навсегда останусь вашим деятельным и верным слугой, если буду свободен, верным и неколебимым другом, если буду связан».
– Женни, – воскликнула я, – тебя обманула душевная сила Фрюманса! Он невыносимо страдает, ты убиваешь его! Откуда у тебя эта прихоть? Неужели ты дала ему понять, что собираешься замуж за другого? Нет, нет, это уму непостижимо! Как ты можешь предпочесть человека, которого знаешь всего несколько месяцев, тому, кто любит тебя уже столько лет?
– Кто ж говорит о предпочтении или браке, – сказала Женни. – Просто я решила сохранить независимость – мне она по вкусу, да я и заслужила ее. Фрюмансу я ничего не давала понять, Джону ничего не обещала, но никто не запретит мне думать, что, будь я на пятнадцать лет моложе, разумнее было бы выбрать Джона, чем Фрюманса. Фрюманс слишком образован для меня.
– Неправда! Ты понимаешь все на свете!
– Понимать-то понимаю, но этого мало. Нам вдвоем не пробиться в жизни. И потом, он чересчур молод: ему может захотеться любви, а я на это уже неспособна и сама себе буду казаться смешной. Или
