Истории Фирозша-Баг - Рохинтон Мистри
Через стекло лампы было видно, как нерафинированное кокосовое масло оставляет на жидкости золотистый круг. Фитиль плавал, давая чистое, не коптящее пламя, точно маленький плотик на золотой поверхности. Давлат, ища ответы на трудные вопросы, остановившимся взглядом смотрела на огонь. Рожденный этим пламенем-плотиком, в ее памяти медленно возник случай с коробкой из-под сухого молока «Остермилк». Дело было несколько месяцев назад. Ее воспоминание не сопровождалось ни злобой, ни отчаянием, которые она испытала тогда; оно пришло к ней в совершенно новом свете. Сейчас она не могла сдержать улыбку.
На тот день пришелся ежемесячный осмотр постельного белья на предмет клопов. Исключительная важность задачи добавляла Давлат энтузиазма, который в других случаях не требовался. Она работала бок о бок со служанкой. Миночера удобно устроили в кресле, его матрац перевернули. Служанка одну за одной снимала планки кровати, Давлат же, вооружившись фонариком, осматривала каждую щель, каждый уголок, каждое возможное убежище насекомых. Она уже готова была разбрызгать смесь «Флит» и «Тик-20» и взялась за рычаг дозатора.
Но, не успев нажать на поршень, она заметила на полу между столбиком кровати и стеной большую банку из-под сухого молока «Остермилк». Служанка полезла за ней под кровать. Банка была плотно закрыта, поэтому пришлось поддеть крышку ложкой. Как только крышка отскочила, из банки пошла такая сильная вонь, что могла бы поразить нюх любого бывалого ассенизатора. Давлат быстро захлопнула крышку и стала энергично разгонять воздух рукой. Миночер вроде бы дремал, так что его обонятельные нервы не пострадали. Не пытался ли он подавить улыбку? Давлат не могла бы сказать наверняка. Но банку со снятой крышкой выставили за дверь черного хода в надежде, что так или иначе запах выветрится.
Поиски клопов продолжились, и опрыскивание завершилось без дальнейших помех. Кровать Миночера была вскоре застелена, и он в ней уснул.
Когда запах банки из-под «Остермилк» начал ослабевать, Давлат, сморщившись, заглянула внутрь: серая масса чего-то жидкого и твердого, но узнать по форме, что это такое, не представлялось возможным. Давлат взяла палку и стала исследовать влажное, чавкающее содержимое. Постепенно начали появляться знакомые вещи, пережившие удивительную трансформацию, но сохранившие остатки первоначального облика, и это ее потрясло. Теперь Давлат смогла разглядеть кусок яичницы, эксгумировать поджаренный тост, выудить косточку от апельсина. Так вот, значит, что он делал со своей пищей! Как он мог поправиться, если ничего не ел! Возмущение вновь привело ее в спальню. Она отказывается за него отвечать, если он собирается и дальше так себя вести. Неважно, больной он или нет, она все равно все ему выскажет!
Однако Миночер крепко спал, мерно похрапывая. «Прямо как ребенок, – подумала она, и ее гнев улетучился». Ей не хватило решимости разбудить мужа. Всю ночь он ворочался, пусть хоть сейчас поспит. Но с этого дня ей придется внимательно следить, как он ест.
Сидя у масляной лампы, Давлат вернулась в сегодняшний день. О таких эпизодах рассказывать визитерам нетрудно. Но им станет неловко, потому что они не будут знать, что делать: смеяться или сохранять выражение скорби, подобающее для визита с соболезнованиями.
Пусть банка «Остермилк» останется их секретом, ее и Миночера. Так же как и суп из бычьих хвостов, которому тоже пришел черед бесшумно уплывать в прошлое на огненном плоту по золотистому кругу лампадки Миночера.
В мясной лавке Давлат и Миночер вечно спорили из-за бычьих хвостов, которых оба они никогда не ели. Миночер хотел попробовать, а она, содрогнувшись, говорила: «Ты только посмотри, как они висят, прямо как настоящие змеи. С чего ты решил, что такое можно есть? Не к добру это. Я их готовить не буду».
Он называл ее суеверной. Бычий хвост, однако, оставался мечтой Миночера. После того как он заболел, Давлат ходила по магазинам одна и как-то раз на мясном базаре вспомнила о склонности Миночера пробовать что-нибудь новенькое. Она осторожно пробиралась по мокрому, скользкому полу, лавируя среди узких проходов между мясными лавками и избегая назойливых рук, сующих ей плечи, ноги и котлеты. Она заставила себя остановиться перед висящими предметами своих страхов и устремила на них долгий тяжелый взгляд, словно хотела подавить их этим взглядом, преодолеть к ним свое отвращение.
Давлат постоянно испытывала искушение купить бычий хвост и удивить Миночера – новое блюдо могло возродить его почти совершенно угасший аппетит. Но всякий раз мысль о вреде и несчастье, связанная с любым извивающимся предметом, не давала ей это сделать. Наконец, когда для Миночера наступила пора псевдовыздоровления, он проснулся однажды после спокойной ночи и попросил: «Сделаешь мне одолжение?» Давлат кивнула, а он лукаво улыбнулся: «Свари суп из бычьих хвостов». И в тот день они ели на обед то, что заставляло ее морщиться многие годы. С тех пор как болезнь перевернула всю их жизнь, это оказался первый сытный обед для обоих.
Давлат поднялась из кресла. Пришло время осуществить то, что она задумала вчера, когда шла домой из храма огня мимо парсийского Дома престарелых. Если бы Миночер мог, он попросил бы ее так поступить. Он часто просматривал свой гардероб, отбирая вещи, которые больше не носил или которые были ему не нужны, заворачивал их в оберточную бумагу, перевязывал бечевкой и относил в Дом престарелых для раздачи нуждающимся.
Давлат начала разбирать его одежду на каждый день: судры, нижнее белье, два запасных кушти[79], пижамы, легкие хлопчатобумажные рубашки для дома. Она решила сразу же их упаковать – зачем ждать положенный год или полгода и не помочь нуждающимся старикам в Доме престарелых, если она могла (и Миночер, безусловно, тоже мог бы) отдать их сегодня?
Когда первая гора одежды была сложена на расстеленной на кровати оберточной бумаге, что-то внутри ее сжалось. То же самое случилось, когда врач сказал, что Миночер умер. Потом отпустило, как и в тот раз. Она сосредоточилась на одежде. Надо положить в каждый сверток по одной из похожих вещей: судру, трусы, пижаму, рубашку. Так потом будет легче распределять свертки.
Склоненная над кроватью, Давлат трудилась, не замечая на стене собственную тень, падавшую от мягкого света масляной лампы.
