Мальчик из контейнера - Виталий Кирпиченко
— Ну, когда самолет падает и разбивается… Так, наверное? — Тут и Коля задумался над этой разницей, хотя раньше, когда по телеку передавали о происшествиях, все было понятно.
— Ты ответил на первую часть вопроса правильно, а есть еще продолжение. Слушай. Если разбился самолет и погиб хоть один из членов экипажа, то это катастрофа. А если самолет в драбадан, но все живы, то это…
— Авария?
— Молодец! Но и это не все.
— Что еще?
— Может быть и такое, когда кто-то после, казалось бы, аварии вдруг взял и помер, как теперь считать это происшествие?
— Катастрофой?
— Не всегда! — Сашка так увлекся этой темой, что незаметно превратился в какого-то наставника-педагога. — Не всегда! — повторил с поднятым пальцем. — Все дело в проклятых сутках. Десять суток протянул летчик — авария, не дотянул несколько часов — катастрофа.
— Ну, и что с того, катастрофа это или авария? В чем разница? Чего тут часы и минуты высчитывать? — Коля был искренне удивлен, что малозначащей вещи уделяется такое внимание.
— Потому что аварии, катастрофы, предпосылки к летному происшествию — это результат работы всего полка или армии. За катастрофы могут попросить командира освободить стул; за аварии и предпосылки — пожурить, подсказать, поучить. Вот так!
— Ну, брат! — с восхищением воскликнул Коля, — ты уже готовый командир!
— А то! — вскинул подбородок Сашка.
21 сентября день выдался солнечным, ясным. Курсантам скучно было сидеть в классах, тянуло на простор, на свежий воздух. С непривычки сидеть девяносто минут с малым перерывом было страшной мукой. До субботы и воскресенья, до увольнения — целая неделя. Только вторник. Начало дня. Преподаватель у доски пишет формулы, смотрит на них долго, а потом ровным монотонным голосом объясняет написанное. Хочется понять и запомнить, а не получается. Вдруг появляется кто-то из школьных друзей и подруг. Ты с ними, и тебе хорошо, весело.
«Подъемная сила крыла зависит, как видим из формулы, от коэффициента подъемной силы це-игрек, плотности воздуха — ро, квадрата скорости движения и, конечно же, от площади крыла — эс, — бубнит подполковник. — Це-игрек, в свою очередь, зависит от угла… Выглядит поляра так…»
«Адель… Где она, эта дурочка? Как ей, бедняжке, одной среди чужих? Хорошо, если подружка окажется рядом хорошая, а не какая-нибудь, каких сейчас полно. Доверчивая, взбалмошная, не знает ничего, кроме своих танцев. Не пишет, хоть адрес есть. Значит, хвалиться нечем…»
Обед проходил в каком-то непонятном ощущении чего-то тягостного, чего раньше не было. Тишины было много и молчания. «Странно, — думал Коля, — все как всегда, и в то же время что-то не так!»
На самоподготовке подошел Сашка. Посмотрел по сторонам, и тихо сказал:
— В Москве что-то похожее на бунт или революцию. Танки на площадях и улицах, по Дому Советов стреляют из пушек.
Коля долго смотрел на Сашку, так долго, что тот возмутился.
— Что стоишь, как каменная баба с острова Пасхи! Свои по своим стреляют из пушек!
— Зачем?
— Перед сезоном охоты тренируются, — Сашка убийственным взглядом уперся в Колю. Тот по-прежнему не был похож на человека с быстрой мыслью. — Я ведь тоже не Эйнштейн, но не до такой же степени!
Сержант Наянов, помощник командира взвода, подошел к ним, постучал пальцем по столу.
— Прекратите разговоры, — сказал тихо, но внятно.
«Какая еще революция, — терялся в догадках Коля. — Она победила, чего еще ей надо? Против кого теперь эта революция? Кажется, все одинаковые? Опять Литва и Латвия хвост задирают?»
Просмотра программы «Время» не получилось — телевизор не работал.
Сашка популярно объяснил, что в Москве не поделили власть Ельцин и Хасбулатов. Идет борьба — кто кого. Ельцин где-то прячется. На площадь вывели войска и танки, штурмуют Дом Советов с обороняющимися там депутатами и теми, кто за Хасбулатова.
— А почему они против друг друга? — спросил Коля и с опаской посмотрел на друга.
— Фиг их знает, почему! — удивил Колю ответ всезнающего друга. — Наверное, Хасбулатов не хочет видеть Ельцина в качестве главы государства, а тому это позарез надо! Хобби у него такое — поуправлять кем-то.
— Ну, и пусть бы управлял. До этого они все управляли.
— Доуправляли, что страну по миру пустили! Если по совести, то революцию надо в России было организовать лет на десять раньше.
— Почему так рано?
Сашка потерял надежду увидеть в друге разумного политика, потому без всяких возмущений и претензий, как знал и умел, стал объяснять.
— Понимаешь, революция — дело тонкое. Ее замышляют романтики, осуществляют доверчивые и наивные массы, а плодами пользуются проходимцы…
— Так что, одних проходимцев сменяют другие?
Сашка на миг задумался, долго смотрел на Колю и согласно кивнул:
— Почти так.
— Тогда…
— Почти так. Но… понимаешь, пока проходимцы захватят власть в свои руки, массы, верящие в идею революции, придуманную романтиками, успеют что-то сделать. Хорошее или плохое, потом прояснится, но оно будет сделано! Вот так! — Сашка, довольный своими объяснениями сути революции, взглядом победителя посмотрел на друга.
— Зачем они отдают власть проходимцам? — Коля смотрел на Сашку наивными глазами, но с какой-то подковыркой, вроде, такое простое дело, а догадаться люди не могут.
— Власть не отдают, ее завоевывают! — выдал Сашка афоризм на тему власти.
— Если наивные, как ты говоришь, массы сумели раз победить, то почему не могут побеждать всегда?
— Я же тебе сказал, что они наивные и доверчивые. Им скажут, что надо сделать так, и тогда будет всем хорошо. Ура! — кричат массы и бегут, куда им показали проходимцы, и делают то, что они им сказали. Понял?
— Понял. Только…
— Что только?
— Неужели из массы никто не видит, как
