Те, кому никто не верил - Мария Блинкина-Мельник
«Мой занимается, – возражает Анат Розенталь, – но на турниры не ходит, принципиально не ходит. Говорит, что это «ярмарка родительского тщеславия». «Мы ведь не заставляем их играть», – обижается папа Даниэля. «Я своего заставляю, – откровенничает мама Фредерика. – А что поделаешь, он такой способный, а кругом столько соблазнов: компьютерные игры, наркотики, хоккей». «Мой играет в хоккей и в компьютерные игры, – парирует папа Даниэля, – не вижу связи». Мама Авивы смеется.
Марк является посреди дискуссии, примерным отцом, который «не только занимается, но еще на турниры ходит». Стефани «отстреливается» первой, выходит в отличном настроении. Фредерик Паньо в проигрыше невозмутим. «За выход в полуфинал ты мне обещала двадцать долларов», прилюдно объявляет он матери, по ходу дела удваивая ставку. «Хотя бы огорчился, а ему как с гуся вода», причитает Фабьен. Проигравшая Авива спокойно ход за ходом пересказывает маме партию. Стефани, уже открывшая для себя в предыдущем туре всю силу женских слез, ожидает от Авивы похожей реакции на проигрыш. «Ты разве не расстроена?» – спрашивает она. «Я играю для удовольствия», – отвечает та, но в уголке одного из ее огромных глаз выступает предательская слеза. Перед финалом возраст и усталость берут свое: Стефани теряет самообладание. «Я проиграю, – повторяет она за обедом, сидя между родителями в кафе с видом на озеро. – У меня практически нет шансов». «Тем интереснее, – подкалывает ее Марк. – Скучно все время выигрывать». «А почему ты решила, что у тебя нет шансов?» – спрашивает Инес. «Мама, ты видела, какой у него рейтинг?» – обреченно отвечает Стефани. «Рейтинг – это ведь просто число, доченька, это почти случайность. Не все измеряется числами. Любовь, например, или красота, или воля к победе, для них рейтинга не придумано». Стефани слушает, Стефани светлеет. «Банальности, – терзается Инес, – сплошные банальности, зачем я ей это говорю?»
Страх быть банальным, страх быть смешным – какая фора у тех, кто не ведает этого страха. А окрыленная Стефани между тем идет выигрывать. Происходит это быстро и почти незаметно. В старших группах еще вовсю идет игра, а Стефани уже ждет награждения, и на этот раз мается вовсю, как положено нормальному ребенку. Маленький Даниэль, научившийся шахматам прежде иных наук, ничего не понимающий в рейтингах и потому радующийся предстоящей серебряной медали, мается вместе с ней, в то время как его папа утешает плачущую маму.
На церемонии все поздравляют Инес, будто это ее, а не дочкин выигрыш. На Марка никто не обращает внимания. Ей было бы легче, если бы он, месяцами отсутствующий отец, поспешил разделить ее лавры, но он, по обыкновению, скромно отходит в сторону. В этом весь Марк: в нелепости и неудаче он всегда рядом, а в торжестве и победе оставляет ее одну. Тот, кто любит, так не поступает. Все его пресловутое благородство в эту минуту она бы с радостью променяла на толику страсти.
Они выезжают вечером. Стефани снимает медаль и убирает в рюкзачок, а нормальный ребенок неделю бы спал с медалью. «Моя маленькая ненормальность, мое неправильное чудо, моя Стефани! Было бы легче, если бы все мои жертвы оказались напрасны, если бы ты выросла неблагодарной. Я бы тогда всласть наплакалась о своей тяжкой женской судьбе». «Мамочка, без тебя я бы ни за что не выиграла!» – неожиданно выпаливает Стефани и почти мгновенно засыпает. Нескончаемый поток случайных чисел проносится мимо по скоростному шоссе.
Поговорим о детях
Нет, вдвоем нам туда лететь незачем. Ты их все равно не знаешь. И девочки будут маяться. Нет, с детьми никого не будет, и с женами – тоже. О чем ты говоришь? У нас на весь класс было пять девочек! Математический же был класс.
Не придумывай, пожалуйста, они гораздо тебя старше, стали тетками бесформенными давно! Лана, выйди и закрой за собой дверь, нам с мамой надо поговорить. Дорогая, не выставляй меня идиотом. Именно так это и будет выглядеть, что ты прилетела за мной надзирать! И девочек еще тащить! Настя, иди в свою комнату. А сами вы не можете разобраться? Ну, значит уступи ей, ты же старше! Все, я не буду это больше обсуждать. Я все решил.
Злой на себя, за то, что сорвался, на упрямство жены, на нелепость всей затеи – три часа лету ради единственной встречи, – он выбегает в последнюю минуту, едва не опаздывает на рейс. Еще неизвестно, будет ли Она там. Ей ближе многих, ехать часа два, но вдруг ей все это давно неинтересно. И непредсказуемо, какой Она стала. Трое детей! Возможно, пустой матроной. Если бы не Она, он так бы, вероятно, и остался по ту сторону океана. Их вновь обретенная географическая близость была абстракцией, гревшей его последние шесть лет. Большего он уже почти и не желал.
И если бы можно было все переиграть, если бы не вмешались ее бестактные родители, если бы они тогда, в шестнадцать, почти семнадцать, лет, стали любовниками, не оказалась бы Она одной из многих, вожделевших и преследовавших его так же, как он вожделел и преследовал ее? Не превратилась бы из хрупкой непрактичной красавицы в хваткую, спортивную, хозяйственную девицу, так не похожую на его прелестных подруг. Именно на такой он, в конце концов, женился, потому что очутился вдруг в меньшинстве, почти в одиночестве, потому что у друзей, менее успешных и популярных, у всех вдруг обнаружились жены и дети, потому что Вита проявила настойчивость, а другие, более достойные, из деликатности не смели. И в любом случае, Она к тому времени уже давно была для него потеряна. Ну, от мужа, допустим, можно увести, но от детей ведь не уведешь!
Было бы самообманом все жизненные неудачи сваливать на Виту. Он получил то, чего заслуживал. Нельзя жениться на стерве в одностороннем порядке: вероятно, для другой просто не нашлось места. В ту выемку, которая образовалась в его жизни, могла пролезть только Вита, со своими приземленными, раз и навсегда понятными запросами, со своими нехитрыми принципами, состоявшими, главным образом, в близости к природе, заботе о теле и торжестве здоровья. Принципов было немного – тем тверже Вита на них настаивала. Овощи следует закупать только на фермерском рынке, курицу варить в трех водах, спать не менее девяти часов.
С ней было удобно, она избавляла его от повседневности, не посягала на главное. Мировоззрение, сложившееся раз и навсегда, органический ужин, неизменно готовый (будто тоже раз и навсегда) к его приходу с работы, устоявшийся набор одобренных снизу «гармоничных» поз, распланированные на два месяца вперед уик-энды – семейная жизнь, не таящая
