Те, кому никто не верил - Мария Блинкина-Мельник
Родителей просят покинуть зал. Родители выплывают в холл на волнах собственного тщеславия. Марк деликатно молчит. Другой бы на его месте пытался приободрить, отвлечь внимание, тем самым взвинтив Инес до предела. Марк, стоя рядом с ней, не зная всех тонкостей, угадывая суть драмы, легким подергиванием плеч разделяет ее волнение, принимает свою долю тревожного родительского ожидания.
Было бы легче, если бы он оказался подлецом. Спросил: «Ты уверена, что ребенок мой?» В самом деле, тридцатидевятилетняя женщина вдруг оказывается беременна после недельного дружеского романа. Он и владел-то ею из природной деликатности, и если бы догадался, что он – не случайная красивая встреча, а любовь всей ее жизни, к которой она через все мыслимые препятствия пробиралась столько лет, то из той же деликатности не стал бы этого делать, объяснился. Он трактовал по-своему: тридцать девять лет, стало быть, последний шанс, и он не вправе этому помешать. По-дружески предложил помощь, поддержку.
Ей не нужны были ни помощь, ни поддержка. Она любила его двадцать лет, с тех самых пор, как он, двадцатисемилетний аспирант, уже помолвленный с другой, читал у них спецкурс. Он женился, уехал на постдок[1] в Бостон, получил постоянное место в Торонто. Она тоже вышла замуж, неудачно. Они изредка сталкивались на конференциях. Он подмигивал. Она улыбалась. Его сын рос, отношения с женой были непростые, но они оставались вместе, ради ребенка. Все это она знала от третьих лиц, она не теряла его из виду, она любила его, ни на минуту не переставала любить. Когда его мальчик подрос и уехал в университет, брак Марка закономерно распался, и тогда Инес, будто ненароком, поспешила встретиться ему на пути, «перехватить», не упустить двадцать лет спустя. Стараясь сохранять чувство реальности, она не позволяла себе наслаждаться в настоящем, чтобы сохранить все детали и потом многократно смаковать их в будущем. Ребенок, неожиданный поворот, дающий надежду на новый виток… Нет, он отнюдь не был подлецом, просто он ее не любит.
Зареванная китайская девочка в розовой кофте с капюшоном выскальзывает из двери и виснет на руках у своего безутешного отца. За ней победно вылетает блондинка в кудряшках. Следом выходят два близнеца, в съехавших набок ермолках. Отец, причитая и размахивая руками, ведет их прочь. Два смутно знакомых мальчика-франкофона, проигравший и выигравший, выходят вместе, продолжая беседу, начатую, вероятно, еще во время партии. Игнорируя родителей, направляются к автомату с газировкой. Плачущего мальчика с европейскими чертами по-африкански черного лица пышная блондинка-мать выносит на руках прямо из зала. Его соперница, необычайной красоты еврейская девочка с огромными глазами неспешно подходит к своей матери, с таким же точно вызывающе красивым лицом, только на тридцать лет старше. Сухо, без эмоций, они принимаются на месте ход за ходом разбирать сыгранную партию. Длинная, стройная, совсем не семилетняя с виду индианка с иссиня-черными глазами выплывает с достоинством, по-взрослому поджав губы, стараясь скрыть разочарование от подступившего многочисленного семейства. За ней выскакивает, как на пружинах, шестилетний русский вундеркинд. Это у него 734, это с ним Стефани должна встретиться завтра в финале. Должна была встретиться завтра в финале.
Пять досок из восьми уже опустели. На восьмой известный, несмотря на юные годы, блефовщик из Шербрука, тянет время, выводя из колеи нервно ерзающего соперника, тоже из своих, квебекских. Проиграв, он специально зависает на несколько минут в зале, чтобы выйти вторым и быть принятым за победителя. На пятой доске обстоятельный китайский мальчик с широким лицом после упорной схватки одерживает верх над унылым долговязым англосаксом, и во всем зале младшей секции играющих остается двое: Стефани и мальчик из Калгари. Инес подглядывает в щель, что логичнее было для Марка: ведь это он не видел свое дитя два месяца, с того самого дня, как ей исполнилось семь. Марк деликатно стоит позади Инес, уважая ее волнение.
Было бы легче, если бы у него оказалась тайная семья, если бы он признался, что любит другую. Он был предельно честен и вернулся в свою холостяцкую жизнь без страха и упрека. Еженедельно присылал дружеские мейлы, справлялся о самочувствии. Казалось, все это не более чем замысловатый флирт. Инес была почти уверена, что он любит ее, но не смеет в этом признаться. Если бы тогда, в самом начале, она нашла нужные слова, повторяла она самой себе, все могло быть по-другому. Им необходимо объясниться, не виртуально, лично.
Вторая попытка была веселой и изящной. На пятом месяце, похорошевшая, помолодевшая, уверенная в себе, Инес прилетела на выходные в Торонто, будто невзначай пригласила его на ужин, сообщила, что будет девочка, мимолетом спросила: «А давай все-таки попробуем, ради дочки, пожить нормальной семьей? Просто попробуем. Что мы теряем, а?» Она на всякий случай улыбалась, будто эта шаловливая мысль пришла ей в голову только сейчас за ужином, одна мысль из многих, случайная, забавная, не более того. Было видно, что ему мучительно неловко. «Мне очень жаль, – совсем не в тон ей, печально ответил он, – но это невозможно». Он говорил с ней так ласково, обращался так бережно, что, казалось, его слова нельзя принимать всерьез. Инес чудилось, что все это просто недоразумение, странный розыгрыш, который вот-вот разрешится. Она не верила, что он может ее не любить. Она ощущала себя такой легкой, желанной, готовой к счастью, что все его слова не имели значения, все происходившее между ними было как будто игрой.
А вот третья попытка оказалась жалкой и нелепой. Буквально накануне родов, когда в самолет ее уже не посадили бы, Инес приехала поездом, без предупреждения заявилась домой к Марку, тихо беседовавшему с другом по кафедре и, едва дождавшись, пока друг деликатно ретируется, принялась рыдать: «Я люблю тебя, не гони меня, умоляю. Я не могу без тебя жить!» Отпустить ее обратно на поезде было уже невозможно. Марк повез ее
