Правила счастья кота Гомера. Трогательные приключения слепого кота и его хозяйки - Гвен Купер
Однако оценить их размер Гомер не мог. Более того, не исключено, что он и вовсе не имел понятия о сравнительных величинах. По своему возрасту — всего шесть недель — он и ходил-то пока вперевалочку. Но в глубинах подсознания видел себя одним из племени Больших Котов — то ли пантерой, то ли горным барсом. Впрочем, каким бы великим охотником он себя ни воображал, его охотничьи потуги вряд ли производили должное впечатление на окружающих. Взять ту же Вашти. Считая ее добычей, он всегда мог запросто запрыгнуть к ней на спину. Вашти долгие часы приходилось повиноваться прихотям Скарлетт, так что она вполне усвоила философию стоического непротивления неизбежному злу. Как бы котенок ни трепал ее за холку, издали он выглядел как маленький черный булыжник на хребте белой горы. Гомер пытался принудить ее либо к сопротивлению, либо к писку о пощаде, но Вашти терпеливо сносила его возню. Лишь иногда она бросала на меня безропотный взгляд: и где же гуманное обращение с животными?!
Скарлетт, напротив, не давала себя в обиду, и Гомер получал настоящий отпор. Для него она стала кем-то вроде Моби Дика, Белого Кита, его личной извечной Немезидой. В какой-то сказке наградой главному герою в конце долгого пути по радуге-дуге был горшок с золотом. Гомер, похоже, был готов преодолеть не меньший путь, если бы наградой на том конце радуги стала безоговорочная капитуляция Скарлетт.
Если желания и воли ему было не занимать, то выбранная тактика никак не отвечала стратегической цели. Заложенное инстинктом умение Гомера бесшумно подкрадываться к добыче вплоть до последнего решительного броска сводилось на нет обстоятельством, о котором он даже не подозревал. Подобраться к намеченной жертве сзади у него никак не получалось. Так что с ее стороны все его ухищрения выглядели как попытки подобраться к ней с полковым оркестром в авангарде.
Наблюдение за тем, как Гомер предпринимал очередную попытку налета на Скарлетт, можно было сравнить с просмотром уже известной тебе театральной драмы. Угадать, когда он приступит к охоте, не составляло большого труда. Сигналом к тому был внезапный наклон головы, когда на другом конце комнаты он улавливал легкий шорох, выдававший присутствие Скарлетт. Котенок припадал к земле и на несколько шажков пододвигался в ее сторону. Затем замирал на месте. Потом снова полуползком делал три-четыре шага вперед и вновь замирал. Еще несколько шажков, еще остановка. Так он потихонечку подбирался к Скарлетт по всем правилам кошачьего охотничьего искусства, совершая только одну оплошность: к противнику он подступал в лоб.
Можно было почти физически услышать, как Скарлетт испускает громкий вздох, закатывая глаза: как, опять?! Выражение, неизбежно появлявшееся на ее мордочке, можно было описать двумя словами — недоуменное презрение. Она как будто воочию наблюдала только что открытый новый биологический подвид идиота. Кошка брала паузу, поджидая, пока он подползет на расстояние броска и выгнет спинку в предвкушении близкого мига торжества. И с выражением брезгливости, граничившей со скукой, вытягивала вперед лапу и отвешивала несколько быстрых тумаков. Со всей болезненной очевидностью Скарлетт давала понять, что обманный маневр Гомера не более чем самообман. Котенок принимал потерянный вид: «Да что ж такое, опять не получилось!» А Скарлетт, сохраняя невозмутимое достоинство, удалялась в другую комнату, красноречиво покачивая хвостом: «Ну сколько можно — без конца одно и то же!»
В результате Гомер отчаялся захватить Скарлетт, подползая к ней по-пластунски. Он решил подловить ее на лету. Как-то в полдень я наблюдала такую сцену: мимо мелькнула размытая серая тень, за которой, насколько позволяли маленькие лапки, изо всех сил топотал Гомер. При виде того, как двухсотграммовый котенок преследует взрослую пятикилограммовую кошку, трудно было удержаться от смеха. Вот я и не удержалась. Одним махом Скарлетт взлетела на кухонную стойку. С безопасной высоты она с комфортом глядела, как Гомер рыскает вдоль препятствия, пытаясь определить его размеры. Надо же ему было добраться до внезапно улизнувшей добычи!
Достать ее Гомеру так и не удалось. Хотя, надо признать, он был к этому близок, причем не раз. Время от времени я натыкалась на взъерошенную Скарлетт, которая гневно мостилась на спинке дивана или кофейном столике. В нескольких футах от нее на корточках восседал Гомер с клоком серой шерсти в зубах.
— Уж не гонялся ли ты, Гомер, за бедной Скарлетт?! — вопрошала я его сурово.
Невинно потупившись, Гомер оборачивался в мою сторону и, не подозревая, что улика налицо, изображал недоумение: «Скарлетт? Сдается мне, давненько она сюда не заходила».
Бедной, конечно, была не столько Скарлетт, сколько сам Гомер. У него и в мыслях не было причинить кому-то вред. Он был котенком и хотел играть. Он был слеп и хотел, чтобы те, кто с ним играет, не исчезали в никуда. Почему этого не понимали ни Скарлетт, ни Вашти? Сколько раз я находила Гомера в одиночестве, когда ему оставалось только мотать головой. Он отчаянно пытался уловить хоть малейший отзвук присутствия кошек. И если его окружало глухое молчание, он издавал безответное жалобное «мяу». Так заблудший путник кричит свое «ау» среди пустоши. Эй, есть кто живой? Отзовитесь!
— Если бы ты не буянил, а вел себя как джентльмен, с тобой играли бы подольше, — выговаривала я ему.
Заслышав нотку жалости в моем голосе, он тут же принимался ластиться, неуклюже тыкаясь головой. Почему они не любят меня, мамуля? Но мой призыв вести себя как подобает джентльмену так и не был услышан.
Зато надо отдать должное Скарлетт. На правах старшей или, вернее, Большой Сестры[9], всеведущей и всемогущей, она оказала на Гомера неожиданно благотворное влияние. Так развивались его природные наклонности к лазанью и прыжкам до возможных пределов, лишь бы не отстать от нее. Если Скарлетт что есть духу взлетала на почти двухметровую кошачью башню, то Гомеру оставалось только карабкаться туда же, чтобы ее не упустить. Если Скарлетт могла запрыгнуть на тумбочку или стол, то почему бы и Гомеру не проделать то же самое. Пусть не одним прыжком, а лазаньем, но свои вершины он стал покорять одну за другой.
Во многом Гомер напоминал обычного младшего брата, который вечно увязывается за теми, кому
