Андрей Зарин - Кровавый пир. За чьи грехи?
— Воеводе саратовскому да моим соседушкам Лукоперовым, — сказал Василий нахмурившись, — только дозволь, атаман, мне им спасибо сказать!
— Ну, ну, а что они сделали?
Василий склонился к нему и, как на духу, поведал ему свою повесть.
— Ах они, песьи дети! Ну, подожди! — закричал, стукнув кулаком, Стенька. — Мы им дадим память! Попомнят они тебя, Вася, ох, лихо вспомнят, братенику мой!
Он тряхнул головою.
— Словно старая быль снова пришла, — сказал он. — Слушай! Был у меня брат Василий, вот совсем как ты! Был он у нас на Дону атаман лихой. И позвал нас против поляков царь воевать, а над нами князя Долгорукого поставил. Пошли мы, честно бились, потом осень настала. Василий говорит князю: "Отпусти нас на Дон! Что зимой делать?" А тот: "Нельзя!" Василий взял всех нас и увел. Только нагнал нас князь, всех повернул, а братика моего, Васю, повесить велел. И закачался он на перекладине! Я с Фролкой убег и сказал: "Попомнишь ты меня, князь! Все отродье твое попомнит! За братика своего всех перевешаю! А тебя, князь!.."
Степан вдруг пришел в неистовство. Глаза его налились кровью, синие жилы вздулись на лбу. Василий с испугом глядел на него.
— Ничего, Васенька, — сказал, успокаиваясь, Стенька, — встряхиваем мы теперь бояр да воевод! Вспоминает на Москве князь Разина да от страху корчится. Не бойсь! Доберемся и до него. У нас руки длинные да зацепистые! Ха-ха-ха!
Он жадно выпил вина и, вытирая рукою усы, поднялся.
— А ну, молодцы, и в дорогу! — сказал он своим есаулам. — Ты, Василий, тоже со мною! Я тебя у себя оставляю. Как взгляну на тебя, так и вспомню! — прибавил он. — Гайда!
Они сошли со струга. Казаки подвели им коней. У Степана Разина был золотистой масти персидский иноходец. Богатый чепрак, весь унизанный жемчугом и каменьями, покрывал его бока. На чепраке высилось персидское седло с золотыми острыми стременами.
Степан лихо вскочил на коня.
— Садись, братику! — сказал он Василью.
Василий сел на первого попавшегося ему коня и сравнялся с Разиным. Они поехали, а за ними Фрол и есаулы.
Разин ехал берегом, толпившиеся со стругов на берегу казаки подбегали к нему и кричали;
— Здорово, батько!
Стрельцы, крестьяне и голытьба кричали ему навстречу:
— Многая лета батюшке Степану Тимофеевичу!
— Здорово, молодцы! Здорово, братики! — отвечал им Разин и ехал дальше. Лицо его светилось торжеством.
— Видишь, Василий, — сказал он, — какая сила у меня! А к тому ж и воевать не надо. Подойду к городу — и ворота настежь, подойду к войску и только воеводу смещу! Все мое!..
Они медленно объехали берега, выехали на север в солончаки, и Разин сделал привал.
Разостлали ковры, навалили шелковых подушек, явилась рыба: аршинные стерляди, осетры; пироги медовые, в оловянных мисах любимые клецки и тут же водка, меды разные и вина.
— Вот мы как! — похвалялся Стенька. — А там теперя, — он показал на город, — дрожью дрожат, да попы молебны поют. Ништо! Против меня им не устоять со своим князем-вором. Небось теперь плачется: для ча атамана отпустил, ха-ха-ха!
— Батька, — сказал, подходя к нему, казак, — с города стрелец прибег. Тебя видеть хочет!
— А веди его сюда, добра молодца!
Скоро к Стеньке подвели рослого стрельца, одетого богато и красиво. Он низко поклонился Степану.
— Здравствуй наш батюшка, Степан Тимофеевич! — сказал он.
— Здравствуй и ты! — ответил Степан. — На-ка, выпей сначала с устатку. Мед добрый. Воевода царицынский про свой обиход варил!
— Много лет тебе здравствовать и вам, господа честные! — бойко сказал стрелец и осушил кубок, после чего поклонился снова.
— Ну, что делается у вас в Астрахани? Будут против меня драться? — спросил Степан.
— Что ты, батюшка! В Астрахани свои люди; только ты подойдешь, тут тебе и город сдадут!
— Добро! Ну, а воевода что?
— Воевода, известно, старается и митрополит тоже. Послужите, говорит, государю!.. Жалованье нам выдали; Ласкают. Только мы тебе прямить будем, батюшка. С тем и пришел.
— А ты сам-то кто, молодец?
— Я стрелецкий голова, Ивашка Красуля, слуга твоей милости!
— Ой, ой, сам голова! — усмехнулся Степан. — Ну, ин! Будешь у меня атаманом, дам тебе полк! Фролушка, отпусти ему десять рублей. Надо его почестить.
Красуля поклонился.
— Вы приступ-то с Вознесенских ворот зачните, — заговорил он, — князь-то вас оттуда ждет. А мы вам с другой стороны отворимся.
— Ну, ну! А когда зачинать?
— Да хоть нонче в ночь, нам все едино!
— Ну, ну! — сказал Степан. — А ты вот што. Пришел это к вам нищий, Тимошка безногий, я ему сказал, чтобы он Белый город зажег. Так ты найди его и скажи: не надо, мол!
— Чего искать его! — ответил Красуля. — Его уж воевода сыскал и повесил! Персюки его подсмотрели.
— Ох, а смышленый был! — сказал Степан. — Ну, я за помин души его трех детей боярских за ребра подвешу. Пусть они ему панихиду споют! Так нынче в ночь, молодец!
— Вы для отвода на Вознесенские, а мы через Юрьеву башню вас к себе пустим.
— Ладно, молодец! Дуванить будем, вас в круг возьмем! Пробирайся, чтобы персюки не приметили.
— У меня тайничок есть.
Стрелец ушел.
— Ну, вот! С Астраханью, братики, поздравляю! — весело сказал Стенька. — Завтра уж тамо будем! Ну, а теперь в дорогу да готовиться!
Два часа спустя он на своем струге отдавал приказания.
— Ты, — говорил он Усу, — с лестницами на Вознесенские ворота иди. Да кричи больше, чтобы они беда что думали! А ты, Фролушка, с Ивашкой возьмите лесенки да тишком на Юрьевскую башню. Как в город войдете, сейчас ясак на сдачу подавай! А я в утро уже в город приеду. Ты, Фролушка, смотри, чтобы зря домов не жгли! Наше же добро! Ну, идите!
Все ушли.
— А ты, Вася, со мной останешься! — сказал он Василию.
— Молодцы-то мои охочи до боя!
— А ты сходи, скажи им, что и боя не будет никакого! А когда добро дуванить станут, так тебя с ними в круг возьмут, не обидят!
День склонялся уже к вечеру. Душный, июньский день. Вдруг раздался пушечный выстрел и жалобно, тревожно зазвонили колокола.
Стенька засмеялся и поднял руку.
— Пошли! — сказал он.
Волнение охватило Василия. До них доносились крики, выстрелы, звон. Кровь бурлила в нем, он судорожно хватался за саблю, а Степан смеялся.
— Ишь ты, горячий какой! Брось! Там и боя-то нет!.. Слышь!
Он склонил набок голову.
— Бум! — раздался пушечный выстрел и следом за ним еще, еще и еще два раза.
— Это ясак на сдачу! Конец! — сказал Степан, глубоко вздыхая. — Пропал воевода!
И, словно в подтверждение слов его, колокольный звон смолк разом, словно оборвался, а на место его раздался раздирающий вопль ужаса и отчаянья.
— Небось, завыли! — усмехнулся Стенька, а Василий задрожал от охватившего его ужаса.
Темная ночь уже опустилась на землю. Со стороны города ярко светилось зарево пожара. "Что там делается?" — думал Василий, но его воображение не могло представить картин ужаса, зверств и преступлений, которые представляли собою теперь улицы, дома и храмы взятого города.
Василий трепетал и невольно прислушивался к смутному гомону, несущемуся от города, а тем временем Стенька Разин, лежа на подушках, охваченный восторженным порывом, говорил без умолку, и глаза его горели и светились в темноте. Василий смутно слышал его речи.
— Наш, наш городок! — выкрикивал Стенька — Ну, воевода, князь Иван Семенович, как ты теперь меня вспоминаешь, вора царского, что к тебе с повинною приходил! Эх, воеводы, воеводишки, любо было вам людишек теснить, неправды чинить, любо было из людей ярыжек деять, голь кабацкую разводить. Теперь они над вами потешатся. Ништо! Отольются медведю коровьи слезы! Детки боярские да дворянские, любо было вам над холопьями тешиться. Ништо! Теперь над вами холопы потешатся. Есть у них заступник Степан Тимофеевич, бедному — крыша, неимущему — хлеб! Встряхнет он вас с припечек, с пуховой постельки на виселицу! Эй вы, дьяки да приказные крючки, любо вам было зацепы строить, калым забирать, правого батогами бить. Ништо! Узнаете вы правый суд, холопский суд! Эй, кто есть! Вина! — закричал он дико.
Василий вздрогнул и очнулся.
— Что дальше будет?
— На Москву пойдем, братик мой, Васинька!
— А там?
— Там? А может стать, государь скажет: "Жалую тебя, Степан Тимофеевич, хоромами, что о двух столбах с перекладиной!" Ха-ха-ха! Вина! Что же вы? Эй!
— Пей, Василий! — сказал Степан. — Москва не Москва, а до Саратова дойдем с тобою. Потешимся!
Словно горящий фитиль поднес он к пороху, так подействовали слова его на душу Василия. Он вытянул руки и дико, пронзительно закричал:
— Добраться бы! Расплачусь за все!
— Доберемся, Вася, пей!
На струг вбежал казак. Жупан его был изорван. Распустившийся чуб метался по плечу, исступленное лицо было вымазано сажей и кровью. Он махал окровавленным ножом и, подбежав к Разину, хрипло прокричал:
