Владимир Кантор - Рождественская история, или Записки из полумертвого дома
Увы, ответ был отрицательный, и мальчишка снова уставился в потолок, то ли представляя свою будущую богатую жизнь, то ли пугаясь за сегодняшнюю. Я улегся под иконостас и тоже уставился в потолок, чувствуя себя очень странно. Чего это ко мне все Ванька Флинт является? В бреду - это понятно. Но сейчас же я вроде как бы в себе. Ведь не на том же я свете, где Ванька... "А что если, вдруг подумал я, - там то же, что и здесь? Больничная койка, над головой иконостас, который налепил православный хулиган, полное отсутствие друзей, меняющиеся лица соседей, каждый со своим чертом, со своим характером, своей судьбой. Наверно, я уже там. Оттуда и думаю, и взываю к Господу о спасении. Спасении чего? Души или жизни? Вопрос: кто к тебе придет в смертной тьме и в смертный час? Может, потому и не приходят, что час еще не смертный? А Флинт тогда откуда?.. Он ко мне пришел, или я к нему? А может, я просто в другой районной области того света, а он по старой памяти зашел проведать?.. Но разве там можно умирать? А Глеб, похоже, умирает". Тут я почувствовал, что ум у меня заходит за разум, а опилки в полном беспорядке, как говаривал медвежонок Винни-Пух.
Я заснул. И первый раз мне ничего не снилось.
Ночное бдение - третье.
Ужин я проспал. Проснулся около девяти вечера. Но отдохнувшим себя не чувствовал. Вернулась дурманящая слабость. Спал я на левом боку и, открыв глаза, увидел на подоконнике у Паши множество свежих бутылок с минералкой и даже две с соком. Значит, родители приходили. В палате был полумрак. Горели только ночники над головами больных. Кроссворд никто не решал. Я повернулся на спину. Юркина постель была пуста, а Славка, лежа на подушке и надев очки, читал отечественный детектив. На обложке были нарисованы два бритых парня: один выскакивал с пистолетом в руке из заморского автомобиля, другой прятался за мусорным контейнером, тоже с пистолетом. В очках вид у Славки был важный, почти профессор, но в сочетании с детективом - немного смешной. Глеб лежал тихо, но, кажется, не спал, дышал отрывисто, с всхлипом.
Мне позарез после долгого сна понадобилось в туалет. Медленно, фиксируя все свои движения, чтоб не упасть, я влез в тапки, решив, что воспользуюсь унитазом во вспомогательной процедурной, чтоб не делать лишних шагов до туалета. Но около процедурной на маленькой банкетке в полумраке пристроились Юрка и Наташа. Понятно, что его приставания шли уже давно. Она же, выйдя из образа бой-девицы, вошла в роль, которая, по ее понятиям, лучше подходила для любовной игры. Она мялась и жеманилась:
- Да нет, зачем же я с вами в процедурную пойду? Ну и что же, что один раз уже была? Один раз была, а теперь нельзя. И хватит с вас. А как же я потом оттуда выйду? Давайте лучше в коридоре посидим, пообщаемся, можно и вечером, когда свет погасят. А зачем вам надо знать, откуда я? Я уже двадцать лет в Москве живу. Но у нас люди лучше. Была ли замужем?.. А зачем вы все так мной интересуетесь? Не была. Зачем вы руку туда суете? Это не годится так сразу...
Пришлось, изобразив из себя человека-невидимку, плестись до сортира.
Когда я возвращался назад, на банкетке их уже не было, зато какие-то шорохи доносились из процедурной. В палате Славка продолжал внимательно читать, отлистывая страницу за страницей: видно, детектив попался захватывающий, где все почти как в жизни. Дедок тоже что-то листал - какую-то школьную тетрадку, похоже, что со своими записями. Паша лежал как всегда на спине, с руками под головой, но в потолок не смотрел: глаза были закрыты. Глеб тяжело дышал. Женщины куда-то вышли. Но Глеб взглядом показал, что, мол, правильно, что их нет. Я спросил, не надо ли чего. Он отрицательно мотнул головой. Глядеть на него было тяжело. Он и так был худым, но за эти два дня вдруг исхудал так, будто мясо все из него как-то ушло, осталась только кожа, обтянувшая кости. Да и та была не по-человечески желтой. Улегшись на постель, я тоже открыл книгу, принесенную мне Клариной. Это был сборник драм раннего Шиллера - "Разбойники", "Коварство и любовь", "Заговор Фиеско". Читая "Разбойников", как брат губил брата, "Коварство...", где отец, по сути дела, приносит сына в жертву своим амбициям, я размышлял о том, насколько все это правдиво, а если правдиво, то почему чего-то подобного не может быть у нас? Только, как говорил Шхунаев, бескорыстно, во имя высшей справедливости.
- Кожа... вся... как будто... не моя... - вдруг медленно и раздельно выговорил Глеб. - Как... чешуя... Содрать... бы... ее... на кер!.. Если б... силы... еще... были... покончил... бы... с собой... к свиньям... собачьим.
Славка опустил детектив на постель, снял очки, положил на тумбочку и сел, свесив ноги. Лицо задумчивое. Потом спросил:
- Может, за обезболивающим сходить, попросить?.. Пусть Наташка сделает укол, она сегодня дежурная.
Объяснять, где Наташка, я не стал, но с кровати сполз:
- Глеб, я за врачом схожу...
- Не... надо... Ничего... у меня... не болит... Отравы бы... какой... Но... такой... чтобы... мигом...
И тут дед Фаддей приподнялся на подушке и заявил:
- Нет, Глеб, нельзя этого. Господь покарает.
- А он меня... и так... покарал... Не знаю... за что...
- А за самоубийство еще и на том свете покарает. Я вам всем на примере объясню. - Дед вдруг решил основательно влезть в разговор. Теория у него всегда была наготове. Слишком долго не давали ему ее изложить. А тут все молчат. Можно и встрять. И он пошел-поехал: - Почему карается Богом самоубийство? У меня своя теория, ее всем знать пользительно. Она объясняющая. Это все от космической силы. Птицы поедают мошек, потребляют их энергию через их плоть. Люди поедают птиц, жарят их на костре, потребляя энергию умершей плоти дерева и тела птицы. Или от животного. Через поедание его тела мы тоже получаем энергию. А вот наша энергия, которую человек накапливает в течение своей жизни, идет на пищу Высшему Существу, то есть главному в космосе. Оно подпитывается нашей энергией. Когда Ему ее не хватает, возникают войны, эпидемии... А если человек кончает с собой, он тем самым не дает энергии создаться либо выпускает в космос отрицательную энергию, и Высшее Существо недовольно, поэтому и наказывает самоубийц.
- Помолчал... бы... ты... - прервал его Глеб. - И без... того... тошно...
А Славка рассмеялся отрывисто:
- Вот, оказывается, кто у нас настоящий философ - дед Фаддей! Это опубликовать надо. Так и назвать: "Теория деда Фаддея". Только Бог у тебя что-то вроде людоеда получается. Но Татю бы понравилось.
Славка зубоскалил, потому что сказать было нечего, а на душе у нас было тоскливо, и холод шел по спине. Я посмотрел на часы: почти одиннадцать.
- Да это я... ничего... ребята... Это я... так... - пытался сам себя подбодрить Глеб. - Пойду... курну... только...
Говорить ему было трудно, словно каждое слово не выходило, а с трудом выползало из искривившегося рта. Вошел Юрка. Странно, думал я всегда, почему на лицах людей не отражается этот физиологический акт? Ведь событие, не в туалет же сходил! А Юркино всегдашнее небольшое самодовольство можно и другой причиной объяснить. Но Славка понял.
- А если дети?.. - усмехнулся он. Все хорошо, любой треп, любая пошлость, лишь бы в сторону от смерти.
Юрка неожиданно хрипло сострил:
- Как француженке сделать аборт? Раз сплюнуть.
- Понятно.
- Тьфу на вас! - обозлился дед. - Тить твою мать!
Вдруг вошла черноволосая Наташка с сочными, красными губами:
- Глеб Евдокимыч, пустить ваших? Они уж насиделись в ординаторской.
- Да ну... их... Я их... прогнал... Толку... от них... все равно... нет... Помоги... мне... лучше... до туалета...
- Да я вам утку подам.
- Не надо... мне.. утки... Я там... только... курну...
- Не надо бы вам курить, - равнодушно-участливо сказала Наташка.
Но он начал с трудом приподнимать свое казавшееся нам таким легким тело. И тут, не выдержав все же долгого нахождения вдали от больного, в палату прокралась сначала жена, а следом сестра. Они именно прокрались. Увидев поднимавшегося на локтях Глеба, сестра бросилась к нему, обхватила за плечи. Жена легла ему на ноги.
- Глебушка, родной! - запричитала сестра. - Не ходи курить, тебе хуже будет. Медики говорят!..
Он устало упал на подушку.
Славка отрицательно покачал головой.
- Я бы разрешил. Курить иногда до того охота, что, кажется, все бы отдал. Мы с братом как-то в школе учебник на курево раскурочили. Да я ребятам уже рассказывал. Нас тогда из школы выгнали. Брата, правда, потом восстановили: он младше был. А я в гвоздильный цех отправился. Так из-за курева и десятилетки не кончил. Значит, важно оно, если из-за него жизнь меняется, - заключил он.
Глебовы женщины посмотрели на Славку как на врага. Но он врагом не был. Напротив, встал, подтянул шаровары и сказал:
- Пойдем-ка, Наталья, надо врача позвать. Или Сибиллу. Мучается ведь человек. Что-то делать надо.
- Надо! - подскочил и я. - Надо ему переливание крови сделать! потребовал так, помня, что меня переливание спасло.
- Счас, разбежалась! - ответила Наташка. - Без врача это делать нельзя. А мне не светит, где он счас, на каком этаже. Сибилле Доридовне доложу.
