Эльчин Гасанов - Палачи и жертвы
После этих слов он еще раз выпил стакан горилки, занюхав тыльной стороной своей грязной от солярки ладони. Иваныч уже шатался, он был пьян, хотя еще был полдень. Со стеклянными глазами он пошел спать. Жизнь Иваныча была богата необыкновенными событиями, в которых он не принимал никакого участия.
Не найдя единомышленника в лице отца, а он так особо и не надеялся, Миша пошел об этом сообщить Даше. "Хорошая причина для беседы с ней, а то она совсем меня игнорирует. Наверное, принца ищет, дура', думал про себя Михаил и буквально мчался на встречу с Дашей. Но и Даша встретила Мишу с равнодушием, даже съязвила: "жаль мне Ленина, кому его тело доверили''. Миша совсем голову потерял, он полностью скис. Ну как же так, он Ленина охраняет, правда не живого, но все же, это же Ленин, ЛЕНИН!!! Но все к нему относились как-то по чужому, даже наплевательски.
Хоть Миша был человеком общительным, но по мнению многих людей, уроженцев Тюмени, он не располагал к себе окружающих. Что-то в нем, в его глазах, было отталкивающее, так говорили про него сверстники.
Прошло 3 месяца. В Тюмени уже наступили заморозки. Михаил исправно, даже более чем ответственно стоял на охране саркофага. Он с него сдувал пылинки, дежурил раз в три дня, заступал на целые сутки. Потом два дня отдыхал, вернее отходил. По его словам, быть на страже духа Ленина, охранять его душу, это слишком ответственно. Во время дежурств, по инструкции, он не имел права руками трогать саркофаг. Поэтому, следуя наказам, Миша просто приближаясь к саркофагу, озирался по сторонам, потом очень осторожно его трогал, а затем пару часов нюхал свои пальцы, мол, чем же пахнет Ленин. Он жил с новыми ощущениями. Оттенки окружающего мира поменяли для него как свои формы - так и размеры. Он уже по-другому смотрел на всех, на себя, на мир. ''И все же люди забывают мертвых, будь ты хоть Ленин или король''. Потихонечку он начал пить. Так как Миша особо не увлекался спиртным, он очень быстро хмелел.
Однажды он с отцом сидел вечером дома, за столом. Они ужинали. Точнее сказать, это и ужином - то не назовешь. На столе была, как всегда, горилка, один маринованный огурец, 100 - граммовый нарезанный шмоток сала и черный хлеб.
- Ну, сынок, как там Ленин? Справляешься?
- Ну да.
- Это хорошо, это редкость. Общаться с самим Лениным - то, пусть даже мертвым.
Миша учуял в словах отца иронию и вспыхнул:
- Да, бать, это редкость. И мне нравиться с ним общаться. А знаешь, почему нравиться? Потому что он - Ленин. Пусть даже он мертвый, но он с именем, с мировым именем. Лучше общаться со знаменитым трупом, чем с живой бездарью. Чтобы я ни сказал, он со всем согласен. Это же гениально, со мной согласен сам Ленин. Может, ему просто нечего сказать мне? Одно его молчание дороже любых слов и предложений таких людей, как ты. А ведь мертвецы знают много иностранных языков, и все же молчат. Понял? Ну, а ты - то че, бать, все пьешь и пьешь. Тебе че, интересов в жизни никаких, да?
- А, умный уже стал. Что значит, с Лениным общаешься. Ха-ха (громко смеется)...
- Ты, отец, совсем уже с ума сошел. И совесть свою потерял. Ни ума, ни фантазии.
- Э, ...сынок, сынок. Вот ты гордым стал, надменным, а как те деньги нужны, сразу ко мне то бежишь, к отцу своему. Зависим ты все равно от меня, Мишка. Лучше синица в руках, чем яйца в жопе.
- Чепуху мелишь ты бать, ей богу, чепуху. Ну ты ж обязан же помогать мне, сынку - то своему. Сколько мочи есть, столько и обязан. Разве нет?
-?...
- А что с тобой философствовать то, бать. У тебя акромя водки в уме ничо нета, если вообще у тя ума осталася. Отцом - то мне уж пора быть, а не тебе. Какой из тя отец - то?
Миша упрекнул отца очень серьезным тоном, даже оскорбляя его. Но так как Иваныч действительно из-за водки потерял облик человеческий, поэтому его хватило только на то, чтобы сказать своему сыну:
- Э, хорошо сын, хватит. Наливай давай.
- Да пошел ты...
После этих слов Михаил поднял руку на отца, кулак завис в воздухе, а отец в ожидании удара зажмурил глаза. Но сын опустил руку, пожалел своего батю.
Самодовольный Михаил Чернов вышел на улицу. Ему было приятно. Внутреннее тепло грело тело изнутри. Он уже вырос в своих глазах, как бы, самоутвердился. На многих пожилых людей смотрел свысока, отца ругал постоянно. По сути, такого отца стоит ругать, но это бесполезно.
Миша начал выпивать, хоть и редко, но начал. Вот и сейчас, выпив с отцом горилки, и закусив сальцом, он прошелся по центральной улице Тюмени. Сегодня у него был выходной и проходя мимо сельхозтехникума он опять взглянул туда со стороны. ''Спи спокойно, Владимир Ильич, я рядом. Я тебя охраняю, слышишь Я', разговаривал он сам с собой.
Мимо прошла его старая учительница Мария Евдокимовна. Она ему улыбнулась, но он, даже не поздоровавшись, строго отвернулся от нее. Он не хотел сбиваться с ритма, он даже сам чувствовал, как внутренне меняется. Нечего со всякой швалью здороваться, отвлекаться. Ему казалось, что одно его присутствие, одно его дыхание радует и воодушевляет богов. Миша рвался в Москву, в Кремль. Он хотел проникнуть в самый высший круг правительства, откуда управляют движением. Он норовил туда попасть, невзирая на огромную пропасть между собой и этим Олимпом. ''Все бы хорошо, только вот с бабами у меня никак не получается. Вот бы переспать бы с кем-то и наступит сразу счастье - то, а. Уж ничего больше не надобно будет', думал про себя Миша. На самом деле, несмотря на свои 20 лет, он еще ни разу не был в постели с женщиной. С половой функцией все было в порядке, просто стеснялся он своей кисти, своей уродливой руки. Куда он такой пойдет? Вот и мастурбировал он, дабы сперма из ушей не вытекала. Долгие годы его рука только исполняла роль онаниста, не более. На что тратится энергия, боже!!! Он мучился, нервничал. Ведь ему 20 лет, он охраняет Ленина, у него есть перспектива, а он еще с бабой не переспал, был девственником. Нет, так нельзя, надо что-то решать.
Прошло еще два месяца. На носу был новый 1942-й год. Стояли сугробы, кругом белым бело. Он по-прежнему исправно охранял саркофаг. Правда, уже осмелел. Ночью, когда никого в техникуме не оставалось, он во время своей смены несколько раз открыв крышку саркофага, притрагивался к мумии Ильича. Его манил запах, исходящий от Ленина. По его мнению, это был запах революции, запах Петрограда, запах Маркса и Энгельса, запах Авроры. Рука Михаила дрожала, когда он тянулся к пиджаку, к лысой голове Ленина. Но он волновался только вначале, потом уже начал подправлять ему галстук, даже гладить Ильича по гладкой лысине. Он так привык к его телу, что уже часто общался с ним, беседовал о жизни. "Кто знает, может, и динозавры не вымерли бы, научись они менять цвета, как хамелеоны''.
В то утро, после смены, Михаил решил хорошенько отдохнуть. Это был последний день уходящего года, т.е. 31 декабря 1941-го года Но в городе настроение было не новогоднее. На фронте фашисты наступали большими силами, захватывая наши города и села. Подавленность чувствовалась везде. Но это не распространялось на Михаила, он в тот день составил свою новогоднюю программу, мол, как он будет сегодня отдыхать. "Сначала выпью, причем хорошо выпью, потом пойду к Даше. Хватит уже, надоела. Пора уже ее заваливать в постель. По...бу ее, а потом пойду в лес, к речке. Подышу воздухом, подумаю о жизни своей''. С такими мыслями Михаил отправился к Даше домой. Она жила с бабушкой. Отец ее с братом были на фронте, а мать скончалась от тифа лет 10 назад. Дверь отворила сама Даша. Бабушка спала в соседней комнатке, слышен был ее храп, поэтому Даша всегда закрывала дверь этой комнаты. В этот день у нее было не очень хорошее настроение. От отца и брата уже давно не было вестей, поэтому на душе было горько, гадостно. Хотелось чего-то,.... но она сама даже не знала чего.
И в этот момент пришел Михаил с горилкой. ''Давай выпьем, Даша', ласково предложил Михаил. ''А что, давай', не мешкая ответила Даша.
И стол в тот день получился хороший, праздничный. Рыбные консервы, сыр, лимонад, сладкие коржики, все было на столе. "Такого изобилия я даже не ожидала', уже потом скажет про этот день Даша. Пить водку она могла, как любая сибирская баба. И в этот вечер ее понесло. Она жадно наливала себе в граненый стакан горилки, не чокаясь, пила, как старый монтажник. Он, обалдевший, глядел на нее, тоже пил, правда, не так как она, но пил, изредка закусывая. Даша же, будто с цепи сорвалась. ''Давай, давай, наливай, Ленинский охранник', бросала она ему, уничтожая рыбу. Такой разболтанной Миша ее никогда не видел. Она как будто куда-то торопилась, спешила. ''Ты куда-то спешишь?', спросил ее Миша. ''Нет, милый, я сегодня твоя навеки', томно произнесла Даша и посмотрев на него, высунула язык, облизала жирные от рыб губы и опять налила себе горилку. У него екнуло сердце, он странно себя чувствовал. Вроде бы он ее давно добивался, давно мечтал о ней, о ее теле, занимаясь при этом онанизмом. Но та была другая Даша, ни эта. А сейчас,... нет, и сейчас он ее хочет, ну просто Даша какая-то иная, что ли.
