Александр Стеклянников - Предназначение
x x x
Стас всегда был рядом, и даже этот истерзанный глупостью мир, проникший в самую глубь наших тел, казалось бы, такой реальный, не мог заставить его погасить огонь своей радости. Он приходил, являлся, как домовой, садился, пил чай, изменял атмосферу в комнате просто своим присутствием, смотрел долгим взглядом в мелкие предметы обихода, сангвинично смеялся, много говорил и как будто все время чего-то боялся. Как будто постоянно делал усилие, чтобы удержаться на поверхности, на тонкой пленке внешней жизни.
- Ну да, - говорил он, - что бы ты делал, если бы пережил ощущение, будто тебе на голову упала бетонная плита?.. - Он что-то видел и даже был готов пожертвовать своей ограниченностью. Саах не отвечал на его вопросы.
Налицо был мировой хаос, росли цены, укорачивались юбки, цвела коммерция, не разглядевшая финальный приступ асфиксии под взрывом торговой активности. Впрочем, Ложь всегда выдает агонию за развитие. А Истина никогда не заботится о том, чтобы помешать нам принимать развитие за агонию. И когда бы увидели обратную сторону, сущность Лжи, что бы мы узрели? Ту же Истину? Которая многогранна?.. Она лепит нас, все объединяя, и ей безразлично, как мы сами относимся к этому. То в нас, что изменяется, не зависит от наших мнений об этом процессе. (Саах подошел к кассе и купил два билета туда и обратно). Даже если мы смертельно этого боимся, и даже если не можем обойтись без разделения на Истину и Ложь.
- "Попробуй-ка убежать от себя", - говорил Стас. Они ехали в поезде куда-то туда... Саах глядел в окно, переводил взгляд на Стаса, скользил взором по стенам, потолку, лицам людей и уходил в себя, оставив на лице след неутоленной жажды чистоты, той самой, заставившей воплотить мечты... Пусть пока и на бумаге. Когда очередной рассказ приходил и стучался внутрь, желая быть увековеченным на листах, Саах старался уйти от всего, мягко отступить от всех этих острых, угловатых предметов и людей, резких событий, шумных улиц; осторожно пробирался в глубину своих зрачков, обходя надоедливые мысли и желания, находил тихое местечко и писал, писал быстро, до мозолей на онемевших пальцах, едва поспевая за потоком вдохновения. Через несколько часов вещь была готова, он ее переписывал и прятал в папку. По ночам эта папка мягко светилась в темноте на полке, и шелест листьев за окном смешивался с шелестом неведомо кем переворачиваемых страниц... Эти рассказы читали не только люди - друзья Сааха.
Шар белого цвета. Закат. Горизонт, равнина. Свет. Уход. Навсегда. Беда. Холода. Саах играл словами, как мировыми силами; в такт дыханию Верховного Слова нарастало и опадало напряжение в груди его. "Ты, Саах, живешь в такт природе." - вспомнил вдруг он фразу Анн, давнишнюю, когда она еще училась в школе. В такт природе. Нда-а, если бы она понимала, в такт чему он живет. В такт природе... Это было бы слишком примитивно; и это ведь совсем просто, это может сделать любой, нужно лишь чуть напрячься, захотеть. Нет, то, что ритмизировало Сааха, не постигалось мыслью, не достигалось желанием. Это был страшный миг между взмыванием сознания в широту ослепительных потоков твердого неподвижного белого пламени и тут же следующим за этим воспарением ужасающим падением тела в бездну боли, острой, как стальные заусеницы, черной, такой же неподвижной, но невероятно депрессивной, тоскливой, "никакой"; фундаментальной, как корень мировой усталости. Но очень агрессивной, активно отрицающей; как другой полюс радости; в ней не было даже отчаяния, лишь земляной поток всеобщей опустошенности. И этот миг "между" и "между" был странным, непостижимым, чуждым источником совершенно необъяснимого, лишенного смысла, состояния. Это был даже не миг, ибо не отмерялся единицами времени. В сем состоянии тело пребывало вечной, неподвижной вспышкой всеобщего сознания. Но вспышкой, угасающей в мгновение... вечное мгновение. Это было воистину "то", как альтернатива, или... нет, вмещение "этого", в чем мы... не живем, нет, но постоянно, упоенно, глупо, тупо умираем.
Он не знал, зачем ему быть там, но чувствовал, что в этом скрыта какая-то тайна, и покорно следовал теми извилистыми путями, коими вела его тень его собственного существа, облагороженная им самим до своей мрачной тотальности и обещающая в будущем открыть эту тайну. Вопреки принципу.
Такое случалось с ним все чаще, и к чему это вело..? К тому, что периоды вознесения становились все короче, а мрачные погружения, которые для тела были путешествиями по лезвию бритвы между двумя мирами, все длительнее и результативнее? Вот только смысл сих результатов был для него абсолютно непостижим.
Это было время электричек. Он пересаживался с одной на другую, и все повторялось... заново.
- Ты как, в начало электрички, в конец? Мы в начало.
- Почему?
- А чтоб в метро потом мозги не вышибли.
- Мне, наоборот, нужна толкучка. Я ведь прыгаю.
- Как "прыгаю".
- Ну, через заборчик, бесплатно.
- И что, ни разу тебя не ловили?
- Ну почему ж. Ну, скажет, мол, лезь назад, ну, козлом обзовет... Так что я во второй с конца.
- А чего так, именно во второй?
- А у меня примета такая, во втором контролеры добреют.
- Ну, пока, мы в первый. - поезд тормозил; они побежали к голове состава, Саах пошел к предпоследнему вагону. Тот не отапливался; Саах, покачиваясь в такт... движения электрички, закоченевшими пальцами строчил в блокноте, радуясь мельком, что взял карандаш, ибо ручка в холоде застыла бы, и ему пришлось бы куковать, пялясь в окно. Опять же в такт. А так контролеры застанут его за делом, отношение у них будет уже другое, и все пройдет без эксцессов.
Из блокнота росло дерево, ветвилось, листья его трепетали, тянулись к окну, к свету. Саах загасил невероятную, безумно яркую гамму, смягчил переходы, обрезал лишние ветви, подправил крону, чтобы она стала чуть шаровидней. Оглядел еще раз сверху донизу создание природного тигля, подумал и, вздохнув, недрогнувшей рукой с корнем вырвал растение из субстрата фундаментальной мировой силы; скомкал листки, вышел в тамбур, тщательно порвал их на мелкие кусочки и выкинул в щель между полом и дверью. С легкой душой заметил, что поезд уже на подходе к конечной, а для него эти три часа пролетели тремя минутами настоящей, полнокровной жизни. "...он сходил с ума, спрашивал время у уличных собак..." Никто не смог бы собрать обрывки воедино, да и не стал бы этого делать.
Необходимость эксперимента назревала незаметно, и Саах знал, что когда-нибудь они с Йу вдруг окажутся перед обязательной потребностью в конце концов начать его, без промедления, без рассуждений. Но он все тянул, все откладывал. Им нужен был кто-то третий.
x x x
Саах гулял по парку бесстыжей немощью, скорбным инвалидом. Свет сознания мигал, как готовая погаснуть свеча. Это маленькое, никому не нужное существо было тяжко больно, вот уже целую неделю... или с начала своего рождения. Это как если бы весь мир повернулся к нему задницей. Все было глупо, невыносимо, каждое слово любого человека, включая себя, вызывало жгучую тоску по искренности. Но, похоже, эта искренность решила покинуть мир и людские умы безвозвратно. Или?.. "...то, как мы видим мир, есть проекция нашего состояния на наше сознание... Улыбнись, и мир вокруг станет светлее...". Беда в том, что мало кто помнил, как можно по-настоящему улыбаться. Страстные или вежливые гримасы были не в счет... Шаркая башмаками, Саах топтал парковые дорожки, не в силах взглянуть в небо. Оно слепило его. Он был маленьким Саахом... Он прошел в чащу, подальше от оживленных асфальтированных дорожек, сел под лиственницу и закрыл глаза...
...Серое вещество пространства. Оно было однородно и неподвижно. Было сероватым светом. Медленно пребывало, плыло ни в чем. Времени не было, поэтому сие произошло в одну вечную секунду. Это мигнуло в щель разрыва, как равнодушный взгляд серого ангела. До этого был Саах, севший под дерево. После этого был Саах, открывший глаза и положивший голову на подогнутые колени. Но во время этого не было ни Сааха, ни мира, но лишь безмолвное пребывание субстанции без начала и конца, тихое и незаметное. "Это" исключало мир. Мир исключал "Это".
Саах вернулся домой и уставился в надоевший экран... Показывали "Новости"...
x x x
Она стремительно ограничивалась. Вот она стала Нат, красивой сильной Нат. Видимая часть спектра сузилась до узкой полоски между инфракрасным и ультрафиолетовым. Две дыры закупорились глазными яблоками. Миры медленно проникали один в другой, неслась в черноте клетка Солнечной Системы с несколькими пылинками вокруг светящегося шарика. На одной из них, покрытой большей частью пленочкой воды, покоился маленький континент, состоящий из областей гладких и шершавых. Шершавые назывались горами и мелкосопочниками, гладкие - равнинами, впадинами. Она подкрутила увеличение. Одна из равнин при ближайшем рассмотрении была покрыта световыми точками и малюсенькими кирпично-бетонными коробочками, расставленными в некой магической геометрической последовательности. По улицам бегали стальные букашки с выхлопными трубами. Ее неудержимо тянуло к одной из кирпичных коробочек. Это было, как сродство вибраций. Она максимально, до упора, повысила увеличение, вошла в отождествление с собой, проплыла к одному из квадратных окон и исчезла... Вселенная накручивала круги.
