Александр Попов - Новая Земля
- Покажи рисунки, - прервала его Алла и, не дожидаясь, взяла альбом.
"Она поняла, что я говорил о себе", - отчаянно и сердито подумал Илья.
11
Алла листала альбом с последними рисунками и акварелями. Это были необычные, чаще фантастические пейзажи, детские лица, фигуры собак, кошек, разнообразные узоры и свивы цветов, лиан; это были неплохо выполненные срисовки с полотен Поленова, Репина, Крамского и Васнецова; это были какие-то неясные, расплывчатые размышления штрихами и светотенями, яркими экспрессивными вспышками акварели и ее же бледными, сюрреалистическимиразливами, вряд ли понятные даже автору, но во всем Алла сразу почувствовала что-то мягкое, мечтательное, ранимое.
- Как хорошо, - сказала Алла. - Угадываются простые чистые мысли. Такая ясность в голове и душе. Ты говорил, что какую-то картину уже второй месяц пишешь. Покажи.
- А-а, так, ерунда. - Но Илье очень хотелось показать и услышать оценку.
- Не отмахивайся - показывай!
Илья притворно вздохнул и стянул с мольберта кусок черной ткани.
Алла решительно не смогла бы сказать, спроси у нее, что же она увидела. Она почувствовала тепло - словно от картины потянуло. Приметила маленькую, как иконку, Землю, голубоватый шарик,над которым широко, во все видимое пространство воцарилась большая яркая радуга.
- Как интересно, - щурилась на картину Алла. - Такая, Илья, большая радуга и такая маленькая планета. Почему? В космосе нет радуг, потому что не бывает дождей. Нереально, надуманно? Только не обижайся - ведь я размышляю. Ты в чем-то прав, угадал нечто, важное и для меня. Наверное, так: радуга радость, безмерная и цветистая, на всю планету. Да? А маленькая Земля - наша жизнь, нередко мелкая, жалкая, даже мелочная. Какая-то кнопочная.Картиной ты, видимо, хочешь сказать: радость, красота и размах чувств - все, а сама жизнь, порядки, установившиеся в ней, - нечто не очень-то важное. - Она помолчала, прикусив губу, и добавила: - Хорошая картина. Как ты ее назвал?
- "Таким всегда будет завтра".
- Вот как! Почему?
- Потому что таким никогда не будет сегодня.
- Фу! Картина довольно-таки простая, понятная и добрая. Назови понятно - "Радуга и Земля".
- Нет.
- Говорю честно: узнала название, и полотно почти разонравилось. Зачем мрачное, заумное название?
Илья сердито набросил на картину ткань.
- Прости, - сказала Алла, - конечно, не заумная, но... все же... - Она прикусила губу.
Илья улыбнулся, не поднимая глаз:
- Оставим картину в покое. Давай-ка я тебя буду рисовать.
- Ой, ты меня так часто рисуешь! Не надо!
Но Илья не слушал - уже набрасывал на листе абрис.
Потом проводил Аллу домой. Долго стоял возле высоких сосен, подняв голову к черному звездному небу. "Над планетой моей жизни всегда будет светить прекрасная радуга", - думал он.
12
Наступил март, но в город не пришло тепло. С заснеженных сопок сбегал холодный ветер севера, и прохожие, плотнее укутываясь, шли по улицам быстро, прятались от сквозняка в магазинах, общественном транспорте. Щипало лицо, мерзли руки, немели пальцы ног - одежда не всегда спасала. Но так ярко, свежо сияло в чистом небе солнце, так радостно, празднично сверкала не замерзшая Ангара, так обреченно серел ноздреватый, осевший снег, что люди, поеживаясь, думали, что все же дождались весну. Все ждали тепла, которое со дня на день должно хлынуть на зябкий город.
Илья Панаев тоже ждал тепла, оттепели. Ему хотелось с приходом благостных дней измениться: чтобы оставило его - растаяло, как лед, пугающее и мучающее чувство плотского желания. Он надеялся и верил, что его чувство к Алле станет прежним, то есть чистым и ровным. Он похудел, под страстными глазами легла синеватая тень, и тонкие губы часто были бледными, с трещинками. Но нежно-молодое лицо все равно оставалось красивым; блестящие, водянисто-глубокие, как мазок акварели, глаза притягивали людей. Алла смотрела на своего друга и отчего-то волновалась, накручивая на ладонь свою косу.
В марте Алле исполнилось семнадцать лет, и она пригласила на праздничный ужин одноклассников. Собралось человек пятнадцать. Софья Андреевна, мать Аллы, моложавая в годах красавица с какой-то благородной, утонченно-грациозной осанкой и всегда приветливой улыбкой на умном лице, испекла большой кремовый торт, украсила его пышными, искусными розами из овощей и фруктов. Михаил Евгеньевич, отец Аллы, отставной пожилой генерал-майор с привлекательными седыми усами - старше жены лет на двадцать, - купилитальянского вина с золотистыми наклейками. Когда молодежь собралась к назначенному часу, Софья Андреевна и Михаил Евгеньевич вошли в зал.
- Ну-с, уважаемая молодежь, - улыбаясь, сказал Михаил Евгеньевич, чтобы не смущать вас, мы с Софьей Андреевной ретируемся. Празднуйте, веселитесь, только рюмки не бейте, - еще приятнее улыбнулся он, словно бы потому, чтобы никто не подумал, что ему жалко рюмок. - Да и друг дружку, выпивши, не побейте.
- Что же вы уходите? - и неестественной досадой сказал кто-то из гостей, но так тихо, что услышать было трудно. - Оставайтесь.
- Нет-нет! - стала махать белыми маленькими руками Софья Андреевна, как и муж, приятно улыбаясь. - Отдыхайте, празднуйте, а мы только мешать будем. Мы, старики, завтра соберемся своим кругом. До свидания!
Казалось, ей приятно было удивить гостей фразой "мы, старики", которая относилась и к ней, внешне такой далекой от старости. Она, можно было подумать, проверяла гостей и хотела угадать в глазах: действительно ли ее относят к пожилым. Она знала, что слова "мы, старики" приятны Михаилу Евгеньевичу: мило и невинно приближала себя к мужу, скрадывала его немолодые лета.
Приятно улыбаясь всем, кто провожал, они "ретировались". Парни потерли ладони и тайком подмигнули друг другу. Та обстановка, в которой оказались одноклассники, была необычной и непривычной для многих из них. Семья Долгих была зажиточной; Михаил Евгеньевич после отставкивращался в торговых сферах, был человеком пробивным. Квартира была большая, четырехкомнатная и по квадратным метрам намного превосходила трехкомнатную Панаевых, хотя дом был один. Ребятзаставляли долго осматриваться бронзовые с хрусталем люстры, высокие красного дерева шкафы с книгами и альбомами. Разглядывали, как в музее, паркетные блестящие полы, и кое-кто не понимал, зачем досточками выкладывать пол. Везде были ковры и коврики, которые удивляли узорами, красками, объемами. Ребята щупали ковры, гладили пяткамиподстолом. Черный, большой, похожий на парус рояль привлек общее внимание.Все почувствовали домашняя утварь так же ласково, приятно улыбалась, как только что Михаил Евгеньевич и Софья Андреевна.
- Что же вы, мальчишки, не откупориваете вино? - сказала притихшим одноклассникам Алла, и все удивленно посмотрели на нее. Она улыбалась так же ласково, приятно, как ее отец и мать; одноклассники, быть может, и удивились потому, что им почудилось - ожил один из этих роскошных предметов и ласковым голосом сказал; но, может быть, удивились потому, что неожиданно поняли перед ними совсем не та просто, без затей одетая девушка Алла Долгих, какой они видели ее в обстановке школы, а перед ними совершенно незнакомый человек, настоящая красавица. Она сегодня действительно необычна и прекрасна: ее каштановые волосы - в школе всегда заплетенные в тугую толстую, как говорили, деревенскую косу - были распущены и спадали на плечи, спину и грудь; ресницы были чуть подрисованы черной тушью и виделись изящной миниатюрной рамкой для ее красивых глаз, блестевших счастьем и стыдом.
Алла растерянно моргала под удивленными взглядами одноклассников.
Приподнялся Илья и, слегка заикаясь, произнес тост. Все, казалось, проснулись, ожили, зашевелились; выпили и закусили. Потом выпили еще по три-четыре рюмки. Стали разговаривать неестественно громко, и то, что недавно скрывали, сжимали в себе, теперь легко открывали, ослабляли стяжки: не матерились - стали прорыватьсяматы, не курили - дымок завился над головами; парни не смотрели дерзко и двусмысленно на девушек - засверкали, замаслились глаза. Вино равняло молодых людей по низшему и пошлому. Парни, посматривая на одноклассниц, перемигивались.
Алексей Еремин курил на кухне и рассказывал похабные анекдоты; парни хохотали, краснели, матерились и курили. Илья тоже часто появлялся на кухне, не курил и не матерился, но жадно ловил каждое слово. Недавно, когда все чинно сидели за праздничным столом и восхищенно смотрели на очаровательную именинницу, сердце Ильи светилось любовью и нежностью к Алле. Но теперь, слушая Еремина и парней о том, как хорошо физическое обладание женщиной, что она хочет этого, Панаев с отчаянием чувствовал, что исчезает, улетучивается дымкой из сердца чистый, ясный свет. "Я, как самолет, пойман в штопор, подумал он, нахмурив брови, - несусь вниз и понимаю-не понимаю, что расшибусь. Но... черт возьми, как меня захватило и очаровало падение. Мне хочется падать, безостановочно, вечно!"
