Аркадий Аверченко - Чудеса в решете

— Эхъ, вы! А прелесть риска для васъ ничто? Сейчасъ видно, что вы не спортсмэнъ! Рискъ долженъ захватывать, долженъ кружить голову!.. Не дадите? Ну, хотите я вамъ дамъ честное слово, что переводъ мой и что тутъ нѣтъ никакого подвоха? Ну? Вотъ — смотрите.

Посѣтитель положилъ руки на грудь и сказалъ проникновеннымъ голосомъ:

— Клянусь вамъ и даю честное слово, что переводъ мой…

— О, Господи! Неужели вы не понимаете простыхъ вещей?! — застоналъ чуть не плачущій служащій. — Не могу я, поймите! Если бы еще тутъ былъ кто-нибудь изъ вашихъ знакомыхъ, который подтвердилъ бы…

— За этимъ только и остановка?! Такъ бы вы и сказали. Вотъ давайте познакомимся и дѣло съ концомъ. Позвольте представиться: Тимофей Николаевичъ Двоеруковъ, помѣщикъ. Очень радъ. Васъ какъ зовутъ?

— Меня зовутъ Василіемъ Николаевичемъ, — полусердито, полусмѣясь, проворчалъ служащей. — Но это, все равно, ни къ чему не поведетъ!.. Какое же это знакомство, если я васъ совсѣмъ не знаю?!

Посѣтитель поглядѣлъ на служащаго опечаленными глазами…

— Спасибо, спасибо вамъ, Василій Николаевичъ, за такое отношеніе… Значитъ, я, по-вашему, жуликъ? Богъ васъ проститъ это, Василій Николаевичъ. Но я утверждаю, что когда вы познакомитесь со мной ближе, вы поймете меня и оцѣните… Что вы дѣлаете сегодня вечеромъ? Завернули бы ко мнѣ, я тутъ недалече на проспектѣ живу… Попили бы чайку, погуторили…

— Спасибо, но у меня… совсѣмъ нѣтъ времени. И умоляю васъ — не задерживайте очереди. Смотрите, какой хвостъ образовался благодаря вамъ.

— Хвостъ большой, — задумчиво сказалъ Тимофей Николаевичъ, оглядываясь. — Такъ что же мнѣ дѣлать, дорогой, Василій Николаевичъ?.. Посовѣтуйте. Бросьте этотъ сухой офиціальный тонъ, такъ гармонирующій съ дѣловой суетой, мраморными колоннами и щелканьемъ счетовъ. Посмотрите на меня ласково, вѣдь вы же человѣкъ и я человѣкъ… Неужели, завѣтъ Христа, что всѣ люди — братья… Эхъ, Господи! Солнца бы сюда побольше! Ласки побольше.

Служащій потеръ горячую голову и пролепеталъ, обезсилѣнный:

— Пойдите, попросите директора. Если онъ согласится…

— Спасибо, Василій Николаевичъ. Вотъ это человѣческое отношеніе! Куда идти-то? Направо?

Войдя въ кабинетъ директора, убранный со строгой, чисто дѣловой роскошью, Тимофей Николаевичъ пріостановился у письменнаго стола и оглядѣлся:

— Какое у васъ тутъ строгое настроеніе. Воображаю, какъ бы на меня посмотрѣли, если бы я въ этой обстановкѣ затанцовалъ гопака… Страшно у васъ тутъ, холодно. А я къ вамъ, Яковъ Матвѣеичъ, по дѣлу. Я уже узналъ, какъ васъ зовутъ — не удивляйтесь. А моя фамилія Двоеруковъ, Тимофей Николаичъ. Душевно радъ. Работаете все, хлопочете? Солидное у васъ учрежденіе, богатое. Женаты?

— Чѣмъ могу служить? — съ нѣкоторымъ изумленіемъ спросилъ директоръ. — Мнѣ доложили, что вы по дѣлу.

— Конечно, конечно. "Дѣла, дѣла", какъ сказалъ какой-то поэтъ. Слушайте: одинъ вашъ служащій меня прямо смѣшитъ. Такой смѣшной.

— Не знаю, кто такъ вамъ смѣшонъ?.. Служащіе у насъ хорошо воспитаны, вѣжливы…

— Эхъ, милый Яковъ Матвѣичъ! Да отъ ихней вѣжливости-то ледкомъ несетъ, холодомъ ледовитымъ! Ты мнѣ ласку дай, a не вѣжливость! Ты психологомъ будь! Гляди на человѣка и разсуждай: "Жуликъ онъ или нѣтъ?" А онъ такъ безо всякаго разсужденія, какъ машина, прямо рѣжетъ: "не могу дать деньги по переводу безъ вашего паспорта! Правило такое"! А если я забылъ паспортъ! А если его у меня украли. Эхъ, Яковъ Матвѣичъ! У банка вонъ оборотъ (я давеча на стѣнкѣ читалъ) ежегодно 240 миллюновъ! А банкъ 125 рублей боится дать. Ну, предположимъ даже, что я жуликъ! Предположимъ…

— Простите… Мы не можемъ нарушать правила…

— Вотъ-съ! Вотъ-съ я васъ уже и поймалъ, многоуважаемый, достойнѣйшій Яковъ Матвѣичъ!.. Да вѣдь я же исключеніе! Поймите вы — я исключеніе на двухъ ногахъ!

Директоръ тыльною частью руки вытеръ потъ со лба и вѣжливо сказалъ:

— Но поймите, что разъ бываютъ злоупотребленія…

— Хорошо-съ! Понимаю! Но поглядите на меня! Вдумайтесь въ меня. Вотъ я встану въ профиль, анфасъ. Что вы видите? Отрытое, простодушное лицо, платье отъ недурного портного, брилліантъ на пальцѣ — настоящій, ей Богу. А тонъ? Тона вѣдь не поддѣлаешь. И при этомъ — только 125 рублей. Ну, какой бы, даже самый глупый, жуликъ поддѣлывалъ, воровалъ чекъ на 125 рублей? Да согласитесь вы, достойнѣйшій Яковъ Матвѣичъ…

— Хорошо, — съ легкимъ стономъ согласился директоръ. — Я распоряжусь. Вамъ выдадутъ.

Онъ позвонилъ.

Получивъ деньги, Тимофей Николаевичъ пожалъ Василію Николаевичу руку и привѣтливо сказалъ:

— Такъ если надумаете когда вечеромъ — милости просимъ. Вотъ вамъ карточка съ адресомъ. А если и Яковъ Матвѣичъ когда надумаетъ вмѣстѣ съ вами — очень буду обрадованъ. Прощайте, Василій Николаевичъ, прощайте, Сергѣй Петровичъ, всего вамъ хорошаго, Василій Николаевичъ — не забывайте!

ЧЕХОВІАНЕЦЪ

Память Антона Павловича Чехова для всѣхъ насъ священна.

Поэтому, съ благоговѣйнымъ чувствомъ въ годовщину его кончины возлагаемъ на дорогую могилу вѣнокъ.

Увы — вѣнокъ терновый.

Впрочемъ, Антонъ Чеховъ слишкомъ русскій писатель, чтобы могъ надѣяться на пошлѣйшій лавровый вѣнокъ.

Русскимъ писателями терновые вѣнки болѣе сроди. Итакъ:

— Г. редакторъ! Васъ спрашиваютъ.

— Кто?

— Говоритъ: Чеховьянецъ. Должно, изъ армянъ.

— Да что ему нужно? Чѣмъ занимается?

— Я спрашивалъ. Говоритъ: Чеховьянецъ.

— Странное занятіе. Пригласите его;

Вошедшій господинъ вынулъ изъ кармана коробочку: открылъ ее и послѣдовательно разложилъ передо мной измятую, довольно грязную салфетку, двѣ обгорѣлыхъ спички, кусочекъ сахару и велосипедный билетъ за № 14121, выданный двинскому мѣщанину Терентію Иванову.

— Вотъ.

— Что это?

— Не купите ли?

Я внимательно осмотрѣлъ разложенныя богатства.

— Видите ли что… Я предпочитаю покупать спички неиспользованными, оптомъ, такъ… не менѣе цѣлой коробки сразу. Сахаръ я пріобрѣтаю по знакомству, не-обрызенный и, кромѣ того, стремлюсь, чтобы онъ былъ безъ желтыхъ пятенъ. Покупка тоже оптовая: два-три фунта… Билетъ этотъ болѣе полезенъ велосипедисту Терентію Иванову, чѣмъ мнѣ — не велосипедисту и не Терентію Иванову. И, наконецъ, салфетка носитъ на себѣ очень замѣтный свѣтлый знакъ изъ буквъ и орнамента: "Золотой Якорь". Ну, какой же я, посудите сами, Золотой Якорь?!

— Ничего вы не понимаете, — сурово оборвалъ меня посѣтитель. — Я чеховіанецъ.

— Ага… Ну, что, какъ у васъ на Кавказѣ… все спокойно?

— На кой дьяволъ намъ съ вами Кавказъ?! Я тамъ никогда и не былъ!

— Простите, но ваша фамилія..

— Это моя профессія!? Посудите сами: разъ есть пушкиніанцы — почему не быть чеховіанцамъ?

— Допустимъ. Ну? Что вамъ нужно?

— Купите у меня эти вещи для Чеховскаго музея. Замѣчательныя реликвіи. И недорого: пара спичекъ по 15 рублей — вмѣстѣ уступлю за 25, сахаръ; ну, это… я самъ на него смотрю сквозь пальцы. Три-пять рублей совершенно предовольно за этотъ увражикъ. Салфеточка — вещь диковинная. На ней, такъ сказать, отпѣчатлѣлись типично чеховскія черты. А велосипедный билетъ?.. о, это вы должны у меня съ руками оторвать.

Хорошо было бы оторвать ему руки даже безъ этого билета. Но, признаться, велосипедный билетъ меня заинтриговалъ.

— Что же это за билетъ?

— А вы на фамилію обратили вниманіе?

— Ну, да. Ивановъ.

— То-то и оно. Прообразъ знаменитой Чеховской драмы.

— Это что же… Чеховъ своего «Иванова» и писалъ съ этого… велосипедиста Терентія Иванова?

— Нѣтъ, но фамилія! Замѣчаете — фамилія? Одна и та же. Родственники Терентія разсказывали мнѣ, что геніальный писатель долго не могъ остановиться на какомъ-нибудь названіи своей пьесы, пока не познакомился съ Терентіемъ. Тутъ его и осѣнило! Взялъ и на звалъ: Ивановъ. Просто и мило. Этотъ билетъ былъ семейной реликвіей, пока нужда не заѣла семью Ивановыхъ. Тутъ-то я и подвернулся. Купилъ совсѣмъ за гроши: полтораста. Дайте нажить четвертной. Отдамъ за 175.

— Спички тоже относятся къ билету?

— Нѣтъ, спички особо. Однажды былъ сильный вѣтеръ. Могучія деревья гнулись, какъ тростинки; и вотъ Антонъ Чеховъ, желая закурить трубку…

— Полно вздоръ говорить. Чеховъ не курилъ ни только трубки, но даже папиросъ.

— Курилъ! Ей Богу, вѣрьте совѣсти — курилъ. Только онъ стѣснялся родныхъ. Нѣжная, деликатная натура — не хотѣлъ никого огорчать. Тончайшая организація… Впрочемъ, спички я могу уступить и за двѣ красненькихъ. Но очень хорошія спички.