Избранное. Том первый - Зот Корнилович Тоболкин

– Так, так, батюшко, – с готовностью подтвердил кабатчик, ощупывая взглядом незнакомого человека.

- Кормить чем станешь? Деньги при нас, – Николка кинул кабатчику гривну. – Вишь, Мартын, заимел алтын. Редьку с квасом, христовый, будешь? – это уж майору подмигнул, недоумённо глазевшему то на полового, согнувшегося перед бродяжкой, то на примолкнувших питухов. Кружало «Сударушкой» зовётся, а баб не видно. И подозрительно очестливы кабатчик и половой.

«Наверно, шепнул про меня кто-то: ревизор-де», – подумал Девкин, и от одной мысли этой ему стало жарко и неприятно. Слава опережает человека и деяния его.

И он уже благодарил провидение, столкнувшее его с пьяным бродяжкой, видать, завсегдатаем злачных мест. А вот и сударушка подоспела, крутогрудая, кровь с молоком, бабёнка. С поцелуем поднесла ковш медовухи, перед щами – другой. Сама скромненько примостилась с краю. Но после пятого ковша она вспрыгнула ревизору на колени.

– Ох, Маланья! – ущипнув её за тугую мощную ягодицу, хмыкнул бродяжка. – Задница-то, прости господи, на двоих делана.

– Одному достанется! – умильно взглядывая на захмелевшего служаку, ласкалась к нему баба.

Бровей мало, и зубы редки, но мяса... ох какие мяса нагуляла! Видно, привольно им тут, в Сибири! Вот и бродяжку кормят с серебряной торели. Бродяжку? Что за чудеса? Пока тискал Маланью, за столом оказался знатный кто-то. И ростом выше, и осанкою величавей.

– А куда тот... из канавы делся? – едва ворочая замороженным языком, допытывался майор.

– Откуда явился, туда испарился, – бойко, голосом того же бродяжки отвечал разряжённый собутыльник. На глазах переродился. Или – вино сотворило чудо? Почему же Маланья всё так же угарно дышит на него чесноком? И половой, бес вертучий, всё так же быстр, ловок и постоянно следит, чтоб чаши были полны.

Маланья душит в объятиях: «Целуй!». Сосед новый стучит кубок о кубок, сам не пьёт и язвительно морщит тонкие губы.

– Што, а? Ты што? – сердится на него Девкин и пытается встать, но рушится вместе с бабою на пол.

– Эх ты, недотёпа! Майор ведь, а? – незнакомец брезгливо толкает его сапогом.

– Майор, – сквозь дрёму бормочет Девкин и вдруг задиристо требует: – Ты меня чти-иии... чти-ии!

– За что чтить-то? В первом же кружале ума лишился. А их сколь ишо на пути?

– Я лишил... шил-ссся! Я-яя? – Девкин столкнул, наконец, с себя бабу, вскочил, но ослабевшие ноги не удержали. – Да меня...о! Меня сроду вам не...и не сспо-ить!

– Коли так, пей до умопомраченья! – усмехнулся воевода – переодевался бродяжкой он – и, мигнув половому, исчез.

«Вот, – поднимаясь по взвозу, ухмыльнулся, – не хотел подношенье взять – даром всё спишешь. Щас свидетелей позову, приказных и дьяка. Так что, считай, отмайорил своё».

Позвал, да чуть-чуть просчитался.

– Фёдор Михалыч, – разыскав майора, встревожился Матвей. – Мужичонка-то, который с тобою пил, сказали мне, сам воевода.

– Дак чо? – некстати подала голос Маланья. – Тут есть поболе его.

– Нишкни! – рявкнул Матвей на гулящую и облил майора водою.

– Понял ли, Фёдор Михалыч? То сам воевода!

– Воевода... А? Так, значит. Воевода, а? Ну-ко плесни на меня, дядя Матвей, ишо ведёрко!

Протрезвев, затолкал кабатчика, полового и Маланью в кладовку.

Раным-рано Девкин пал в седло и ускакал куда-то за город. Версты за две, в тихой лесной избушке, его поил чаем рослый с раскосыми чёрными глазами боярин. Слуга, сопровождавший боярина, вываживал лошадей.

Майор пил запашистый чай. Боярин медленно, мягко шагал по горнице. И мягко и вроде с опаской, а плахи под его тяжёлой ступью стонали и прогибались. Лоб снизу отчёркивали прямые сросшиеся брови, из-под которых внимательные, зоркие чёрным пламенем горели глаза. Взор боярина пугал и завораживал. Но голос, приглушённый почти до шёпота, успокаивал:

– Знает ли обо мне Алексей Михалыч?

– Не знает, не ведает. А то бы супругу свою приструнил.

– Распоясалась?

– С кабаков дань собирает.

– А сам... сам он корыстен?

– В пожар всё с себя погорельцем отдал.

– Так. То на него похоже, – одобрительно усмехнулся боярин. – Любят ли его тоболяне?

– Какую власть россияне любят? Им по душе войны да смуты, – необдуманно оговорился майор. Необдуманно да и несправедливо. И боярин его тотчас поправил:

– Будто и землю не пашут? Кожи не мнут? Дома не ставят?

– Прости, Матвей Иванович, по дурости ляпнул.

- А про боярыню бают... – продолжал майор, но Матвей Иванович резко его оборвал:

– Слухами не питаюсь. С Алексеем Михайлычем родством и соседством связаны. Родство дальнее, но довести до тебя должён. Какую отписку дашь государю?

- Опишу всю правду... кою доследую, – насупился майор, полагая, что боярин склоняет его к снисхождению. И проделку вчерашнюю воеводину вспомнил.

- Уважь старика, не чини обиды, – лицо боярина, властное, изжелта-смуглое, сочувственно сморщилось. Просить не приучен. Приучен повелевать, но ревизор – око государево, давить на него неможно.

– Указ государев когда вручить?

- Сей же час. И сей же час проводи воеводу... бывшего воеводу с честью. Мне с ним сталкиваться не след. Чту старого князя...