Господин Гексоген - Александр Андреевич Проханов
Он вышел из жаркой избы в свежее дыхание хрустальной морозной ночи. По хрупкому снегу подошел к березе и увидел в ее ветвях серебряную рыбину, усыпанную звездами. Рыба была живая, дышащая, переливалась, покачивалась. Она приплыла из мирозданья и остановилась над его избой. Он смотрел на нее, чувствуя, как невесомая роса осыпается на его горячее лицо. Думал, что это та самая рыба, которую он однажды увидел в холодных водах океана у ангольского берега, когда нырнул с маской, и они под водой посмотрели друг на друга. Теперь эта рыба, не забывшая ту старинную встречу, навестила его в новогоднюю ночь.
На Рождество случилась оттепель. Пахло мокрым снегом, земляными проталинами, сырой корой. И повсюду – в кустах, в вершине березы, над полями и лесами, обволакивая их, – стоял туман. Он медленно подымался в белое, без солнца, без птиц, небо. Белосельцев скатал колобок, который собрал в себя снег до земли, проложив волнистую темную дорожку, где обнажилась еще зеленая трава и почернелый, с остатками желтизны цветочек. Белосельцев наклонился к нему с нежностью и состраданием, поцеловал обмороженное соцветие.
Держа влажный снежок, двигаясь в сыром тумане, он думал о Вифлееме, где родился Спаситель, на соломе, среди кротких, взирающих на него коров, овец, сидящих на насесте кур, жующей сено ослицы, старой собаки и дремлющего кота. В дверь сарая постучали, и к кормящей младенца Богоматери сквозь светлый прогал ворот вошли волхвы. Положили на солому заморские дары, шелковые ткани, узкогорлую вазу с благовониями, сочный плод манго и удалились. Белосельцев стоял у березы и увидел, как сквозь туман, бесшумно, словно посланный волхвами подарок, прилетел снегирь. Он посидел, краснея грудкой, позволяя любоваться собой, а потом так же бесшумно улетел.
К вечеру подморозило, и он почувствовал недомогание и необъяснимую тревогу. Она была рассеяна в воздухе, как таинственная, причиняющая страдание вибрация, порождающая головокружение. Бесшумно трепетали сучки в потолке, черный остывший уголек, выпавший накануне из печки, забытая на столе чашка, надтреснутое стекло в запотевшем оконце. Казалось, избу омывают медленные волны низкочастотных колебаний, недоступных для слуха, но рождающих в сознании беспричинную панику. Он не находил себе места, гулял у дома по меркнущему, начинавшему похрустывать снегу, под низким небом, в котором открывалась вечерняя холодная лазурь. Казалось, из этого неба несется к нему зов о помощи. Невидимая, удаленная за горизонты душа звала его к себе, хотела проститься с ним, требовала от него отклика и сострадания. Он вдруг почувствовал острую боль в сердце, словно его пронзила острая блестящая игла, и, насаженный на эту иглу, не в силах двинуться, он застыл у колодца, где стояли ведро с голубым зеркалом воды и жестяная кружка. Боль была нестерпима, и он, не дыша, зачерпнул ледяную воду, желая выпить ее, заморозить, оледенить боль в сердце. Но она отступила так же нежданно, как и возникла.
Он поставил кружку на скамью и вдруг понял, что это умер Маквиллен. Далеко, по другую сторону Земли, отделенный от него океанами, материками, на больничной койке, или в автомобильной катастрофе, или от внезапного разрыва сердца. Много лет назад, расставаясь с ним навсегда в осеннем ботаническом саду Хараре, беловолосый синеглазый агент, с которым сражались насмерть, назвал его братом. Сказал, что миг его смерти Белосельцев ощутит как собственную смерть. Просил помолиться за его грешную душу.
Уверенность в том, что Маквиллен мертв, была необъяснима, но абсолютно достоверна. Их таинственная связь продолжалась эти долгие годы так, словно в прежних жизнях, в прежних своих воплощениях они были родными братьями. Теперь, вынужденные враждовать и сражаться, они испытывали странную друг к другу любовь. Смерть Маквиллена, случившаяся минуту назад, была потерей брата. Сулила им встречу в иных мирах и пространствах. Белосельцев в темноте подошел к скамейке, где стояла кружка с водой, и увидел в круглом зеркальце незамерзшей воды крохотный осколок света. Боясь потревожить отражение, он наклонился и понял, что это голубая звезда. Он смотрел на звезду, приславшую из бесконечной Вселенной свой синий лучик, и думал о Маквиллене и об их предстоящей встрече.
В Крещение он вдруг остро осознал свое одиночество в пустой деревне, через которую проехал трактор, отваливая с дороги пласты слежавшегося снега, и канул, словно специально для него приготовил дорогу. Ему захотелось увидеть людей, незнакомых, безымянных. Погрузиться в их толчею, суету. Заметить на их лицах выражение земных забот. Услышать их голоса, увидеть облачка пара у их ртов. Постоять вместе с ними в очереди в магазине, услышать какой-нибудь вздор и пустяк, жалобу или похвальбу. Захотелось оказаться среди людей без всякого дела, без корысти, не называя себя, не навязываясь другим, а просто побыть с ними в стремительно убывающей для него и для них жизни. Он нуждался в них, не требуя от них помощи и внимания, а лишь того, чтобы не отвергли его, позволили быть среди них как самому малому, грешному, любящему их и желающему блага. Он пугался этого влечения. Боялся, что встреча с людьми вовлечет его в новые злосчастные приключения, от которых он с таким трудом отвязался. Но потребность оставалась. Уже в темноте, найдя убедительную причину для поездки в город, уверяя себя, что необходимо закупить хлеб, сахар, масло, он разбросал деревянной лопатой снег до расчищенной деревенской улицы и вывел машину.
Он приехал в городок, на привокзальную площадь, освещенную желтыми фонарями, под которыми, черный на белизне, сновал люд, отъезжали и подъезжали автобусы, вываливала из электрички темная, словно вар, толпа. В воздухе пахло бензином, табаком, сдобными булками. Качаясь, прошел невменяемый пьяный, держа у рта бутылку пива. Просеменили промерзшие размалеванные привокзальные девки, заглядывая в глаза встречным мужчинам. Прошествовали милиционеры с дубинками, словно пастыри, стерегущие свое беспокойное и бестолковое стадо. Белосельцев упивался вкусными запахами, толкотней, видом провинциального заиндевелого вокзала.
В магазине накупил съестные припасы, с удовольствием рассчитываясь с толстобокой, бурачно-румяной продавщицей, которая ловко
