Я – спящая дверь - Сьон Сигурдссон
* * *
– Я был тихим ребенком. Я был ребенком, который стоял рядом, когда другие дети играли, ребенком, который молча ждал, пока другие боролись за задние места в автобусе во время школьных экскурсий, лезли без очереди к качелям, протискивались к столу с шоколадным тортом. Я был ребенком, который никогда первым не заговаривал – ни с детьми, ни со взрослыми, ни с нянечкой в детском саду, чтобы пожаловаться на промокшие ноги, ни с мальчишкой, сидевшим рядом в кинотеатре и вылившим на мои колени целую бутылку газировки, ни с почтальоном, когда у него из сумки выпадало на тротуар письмо, ни с малышом, стоявшим под козырьком крыши в тот момент, когда вниз по шиферу съезжал слежавшийся снег. Я был ребенком, который на любое обращение отвечал кивком или покачиванием головы, в крайнем случае, когда отмолчаться было нельзя, невнятно бормотал себе под нос: «Не знаю». Я был беззвучным ребенком, игравшим в одиночестве в дальнем углу детской площадки и сидевшим за последней партой, в ряду, ближайшем к выходу из класса. Я был ребенком, который никогда не предлагал себя на роль принца в школьной постановке о спящей красавице и не поднимал руку, когда нужно было украшать классную доску к Рождеству. Я был ребенком, который никогда громко не смеялся и не плакал вблизи незнакомцев. Я был невзрачным ребенком, которого не замечали взрослые, разговаривая с моим отцом на улице, и которого никогда не обсуждали между собой другие дети. Я был ребенком, имя которого не могли вспомнить, когда просматривали старые фотографии.
* * *
– Человек представляет собой совокупность времен (которые он пережил и свидетелем или участником которых стал – как добровольно, так и вынужденно), мечтаний и мыслей (как своих, так и чужих), деяний (как совершенных им самим, так и другими – как друзьями, так и врагами), рассказов о случившемся с ним (как в дальних странах, так и в соседней комнате – как сохранившихся в памяти, так и забытых). И каждый раз, когда событие или идея затрагивает его, влияет на его существование, сотрясает как его маленькое бытие, так и большой мир вокруг, прибавляется кирпичик в то сооружение, которым он сам станет в конечном итоге, – будь то городская площадь или набережная, мост или пивоварня, вагончик дорожных рабочих или сторожевая башня, дворец или университет, лагерь для военнопленных или аэродром. Истинные очертания и размеры этого сооружения, или, другими словами, – роли человека в обществе, раскроются лишь после того, как он умрет и будет похоронен. Да, его формирование полностью завершится именно тогда, когда от него не останется ничего, кроме развалин, кроме угасающего отблеска в памяти людей, кроме случайных фотографий в альбомах родственников и друзей, нескольких работ, выполненных его собственными руками, каких-то личных вещей, разбросанных по разным домам, вороха повседневной и праздничной одежды, имени и номера социального страхования, всплывающих в разных архивных записях, справки о смерти и некролога в пожелтевшей газете, а также когда это сооружение уже невозможно будет восстановить…
Йозеф переводит дыхание, он сейчас красноречив, от молчаливого мальчика и уставшего пациента не осталось и следа.
– Какой печальный перечень!
– И это я тебя еще от заключительной фразы оградил: …как и разлагающиеся в могиле останки.
– Ну хоть на этом спасибо!
– Эту речь отец использовал в качестве отговорки каждый раз, когда я просил рассказать мне историю его жизни. Он утверждал, что был лишь суммой всего того, что ему пришлось испытать. А кому это интересно? Людям и собственных забот хватает. Вот когда он уйдет, я сам увижу, в чем было его жизненное предназначение…
Йозеф криво усмехается:
– К счастью, после него осталось много коробок с документами. После его смерти на мою долю выпало собрать воедино историю его жизни.
В голосе Йозефа слышатся нотки жалости к себе, но Алета игнорирует их, и он продолжает:
– А чтобы это получилось, необходимо понимать Человека в контексте Мира.
Взяв со столика скоросшиватель, он перелистывает взад и вперед пластиковые карманы, пока не находит нужный, вытряхивает его содержимое, закрывает папку, пристраивает ее у себя на коленях, а сверху кладет две пожелтевшие газетные вырезки.
– Вот, например: что общего у этих двух новостей?
Алета пересаживается к нему на диван: новостные колонки явно вырезаны из внутренних страниц газеты. Она пробегает глазами по заголовкам:
Нападение хищника в Бóргарфьорде
Найден мертвым на трассе
На первой вырезке написано от руки красной шариковой ручкой: «ХВК 29.08.62», на второй: «ХВК 07.09.62».
Йозеф молчит, будто ждет от Алеты ответа на свой вопрос. Та тоже молчит, ожидая, когда он продолжит…
– Ну, короче, в них говорится о кончине филателиста Храпна В. Карлссона. Как он, превратившись в вервольфа, нападал на овец и перекусывал им горло и как его голым нашли на обочине дороги неподалеку от сельскохозяйственного училища в Квáннэйри. По всей видимости, он собирался обратиться за помощью к тамошнему ветеринару, когда звериное неистовство начало его отпускать. Но это еще не всё…
Йозеф тянется к небольшой фотографии в рамке, стоящей на комоде рядом с диваном, на вязанной крючком салфетке, и протягивает ее Алете. Дав знак подождать, роется в разложенных на столике бумагах, пока не находит листок с рукописным текстом. Водрузив на нос висящие на цепочке очки, читает вслух:
ПОРТРЕТ МОЕЙ МАТЕРИ
Все детские и отроческие годы фотография моей матери была первым, что я видел, просыпаясь по утрам. Черно-белая, размером с игральную карту, она стояла у основания настольной лампы, на тумбочке между моей и отцовской кроватями – в стилизованной под бронзу металлической рамке, призванной выглядеть дороже, чем была на самом деле, с двумя продольными бороздками по бокам и декоративными завитками по углам. Эти завитки, когда я их поглаживал, щекотали мне подушечки пальцев.
На снимке, под блестящим выпуклым стеклом, запечатлен полупрофиль моей матери: повернувшись к фотографу правым боком, она смотрит немного вниз и в сторону, так что видны оба ее глаза, а овал лица очерчен мягким дневным светом. Взгляд одновременно серьезный и ласковый. Она выглядит задумчиво. Из-под высокой шляпки без полей на лоб выбивается темная густая челка. На матери белый жакет с поднятым к тонкой шее воротником, от которого к краю фотографии тянется ровный глубокий плечевой шов.
Задний план изображения косо разделен надвое.
В верхней части видна светлая стена с четко выделяющейся на ней жирной поперечной полосой. Долгое время я считал ее трещиной в штукатурке, но позже решил, что это декоративная лепнина.
