Последний день - Михаил Иосифович Нуайме
Подумать только! Это маленькое существо стремится уместить все галактики Вселенной на своих ладонях, в своих глазах! Удивительно!.. Быть может, человек более велик, нежели все миры, вместе взятые? Или же все миры заключены в одном человеке? В том самом человеке, который, прекращая дышать и видеть, говорить и слышать, оборачивается бессловесной, бесчувственной тушей, пищей для червей и удобрением для трав?
Вот ради этого конца и живет человек. Удивительно, не так ли?
Ребенок, строящий песчаные башни на берегу моря, чтобы оставить их волнам и ветру, нередко слышит от взрослых много нелестных слов о своей неосмотрительности и бессмысленности своего дела. Но создатель человека – жемчужины творения, знамения тонкого, искусного устроения природы! Может ли он так же неосмотрительно и бессмысленно взрастить своего «сына» и оставить его смерти, которая уничтожит плоды вложенных в него лет «божественных» игр?.. При всем при этом мне абсолютно все равно, кто является этим создателем-инженером – единый ли Бог, пантеон ли хозяев, или природа. Моя первая и последняя забота – доктор Муса ал-ʻАскари, сидящий у распахнутого окна и прощающийся с последним своим утром… Он-то хочет продлить его до конца времен и бесконечности…
– Бред. Сущий бред.
– Бред? А кто не бредит? Видел ли ты поэта или писателя, философа или ученого, художника или рабочего, священника или государственного служащего, военачальника или солдата, который не бредил бы? Какой вообще смысл в человеке, который не несет бред среди запутавшихся в трех соснах невежд, не ведающих ни смысла жизни при жизни, ни смысла смерти при смерти?.. Все мы бредим, но те, о которых я сказал, хоть и делают это, – ошибаются, спотыкаются о порядок своих жизней и смертей. О порядок жизни и смерти всего мироздания.
Бред. Порядок. Бред порядка и порядок бреда. Пускай дегенераты понимают это, как им вздумается!..
Кто стучится в дверь? Наверное, ʼУмм Зайдан.
– Входи!
– Доброе утро, сынок! Ты слишком долго спал, вот я и решила тебя проведать. В этот час ты обычно осматриваешь цветы в саду, пьешь там кофе, выкуриваешь сигарету. Я уже сварила кофе… Надеюсь, ты выспался после того, как я оставила тебя несколько часов назад?
– Да, поспал всласть.
– Слава Богу. Слава Богу. Но…
– Что «но», ʼУмм Зайдан?
– Твои глаза говорят о другом.
– О чем, например?
– Об отрешенности, которую я увидела пару часов назад.
– Бред, ʼУмм Зайдан. Бред.
– Бред? Я и не слыхала раньше об этой болезни.
– Все мы не слышали о ней. Это – бред порядка, ʼУмм Зайдан.
– Бред порядка? Упаси Бог! Это страшная болезнь, дорогой мой?
– Очень.
– И как давно ты ею болен?
– С минувшей – но пока еще не отмершей – полуночи.
– Боже мой! Будь здоров, сынок! Пусть лучше ʼУмм Зайдан умрет вместо тебя!.. Что тебе приготовить на завтрак?
– Ничего. Посмотри на мой живот, он и так вываливается из штанов. Ожирение в моем возрасте чревато инфарктом.
– Не дай Бог! Я умру вместо тебя!
– А Хишам? Он-то позавтракал?
– Хишам? Свет моих очей! Он поел еще до рассвета. Он съел яичницу с беконом, большой тост с маслом и медом и запил все это кофе с молоком. Вот бы ты поел столько же, сколько он…
– Ты не знаешь, какой сегодня день, а, ʼУмм Зайдан?
– Я знаю, что сегодня суббота. Одна из суббот июня. Да вот же календарь – здесь, на стене.
– Да-да. Сегодня двадцать первое число июня месяца. Самый долгий день года.
Случайно я посмотрел на лицо ʼУмм Зайдан, расплывшееся в странной улыбке: ее увядшие губы обнажили два желтых клыка – все, что осталось от нижних зубов. Почему-то она стеснялась слов, которые сейчас так и рвались у нее наружу.
– Будь они прокляты, эти старухи! Вечно они болтают, предсказывают, хлопочут… Хочешь, расскажу тебе о сне, который я видела утром?
– Валяй.
– Только не смейся, сынок! Я ведь верю в свои сны.
– Давай, говори.
– Мне приснилось, будто ко мне вошел торговец рыбой, держа в руке – просто в руке, не положив в корзину! – безумно красивую рыбку. Прежде чем я успела раскрыть рот, он сказал: «Я выбрал эту рыбу специально для доктора. Бери ее бесплатно». Я возразила: «Может, это и есть весь твой улов?» Он начал меня успокаивать: «Я поймал много разных рыб; среди них есть те, что больше и красивее этой. Не знаю почему, но, когда я поймал эту рыбку, то подумал о докторе и решил: она должна принадлежать ему».
– И ты забрала у него рыбу?
– Да, забрала.
– Заплатила за нее?
– Заплатила.
– И сон закончился?
– Закончился.
– Так в чем же его смысл?
– А смысл в том, что рыба, принесенная в дом, символизирует дорогой подарок или… невесту.
– Невесту? Мою невесту?
– Да-да, твою. Не обязательно новую. Эта невеста может быть… может быть… ну, старой, что ли. Впрочем, ты понял. Тебя ждет твой кофе.
И голос ʼУмм Зайдан, и ее глаза выдавали самое что ни на есть безнравственное благочестие.
Час седьмой
Я добросовестно исполнил все свои обычные утренние формальности: умылся, побрился, надушился, натянул на себя рубашку и брюки, позавтракал, полистал свежую газету. Мне стало больно, больно почти до тошноты, когда я снова наткнулся на ее страницах на те сети невежества, глупости, злости и лжи, в которых барахтается человечество в этот, последний мой день. Пораженный ими, я уставился в одну точку, не зная толком, что мне делать, о чем думать или говорить.
Внезапно для себя я рассмеялся, но смех мой был похож на хохот умалишенного или идиота. Его услышала на кухне даже ʼУмм Зайдан и тотчас выбежала из дома, решив, что ко мне зашел незнакомый гость. В ее глазах посторонний человек мог бы заметить самые разные оттенки удивления и непонимания. Выдержав минутную паузу, она подняла руку, смахнула со лба несколько седых прядей и стыдливо пролепетала:
– Горе мне! Я думаю, ты смеешься надо мной, – над моими растрепанными волосами, длинным фартуком, коротким платьем и дырявыми чулками… Да-да, ты смеешься над моей неуклюжестью. Что я могу поделать? Разве может старуха, такая, как я, вернуть свою молодость? Будь они прокляты, старухи эти…
Меня задело, что ʼУмм Зайдан так истолковала мой глупый смех. Я приложил все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы разубедить ее, но, похоже, она так и осталась при своем мнении. Как, как мне убедить эту
