Фокус - Мария Михайловна Степанова
Я в цирк пришла, сказала предприимчивая М., у меня поезд отменили, и я в цирк пришла, на представление. Только оно что-то не начинается у вас, почему? Я из Г. приехала, поезд отменили, а тут, говорят, цирк.
Женщины переглянулись и как-то разом потеплели, видимо, нелепость ситуации расположила их к М. больше, чем та заслуживала. Будет, будет представление, уверили ее Ноги, в полдевятого кассу откроем. Местные всё знают, они раньше и не появляются. Афишки-то старые.
А вы сегодня выступаете, уточнила М., а потом продолжила, не понимая, почему настаивает: нет, правда, если вам нужен доброволец из зала, я могу, мне не трудно.
Высокая прыснула и посмотрела на подругу, словно приглашала ее разделить шутку, но ответного взгляда не дождалась. Ноги изучали М. с прямо-таки коммерческим интересом, принимая в расчет и ее физические стати, и еще неведомые свойства. Да нет, сказала вторая по-русски, не потянет она, и рост слишком большой. Попробовать-то можно, молвили Ноги задумчиво, at least we can try. А можете встать, пройтись? Спортом занимались?
И вот они сидели на лавке уже втроем, да еще к ним пришла ничья желтая собака и улеглась поодаль на боку, вытянув сонные лапы, и обсуждали свои дела на языке, который не был своим ни для одной из них, больше того, не был даже языком той земли, где все они находились. Постепенно дело дошло до конструкции неведомого саркофага и возникла необходимость его осмотреть и прикинуть на месте, получится ли у них что и сможет ли М. выполнить задачу, которая перед ней стояла, и они пошли куда-то на зады шапито, проталкиваясь через толпу, теперь тут всюду были люди, теснились у кассы, покупали в ларьке напитки и кренделя, и слышался звук трубы, одновременно далекий и близкий, призывавший к действию и готовности.
Саркофаг был действительно огромен – непомерный, ни на что, кроме себя, не похожий, отливавший литым темным стеклом, прочно укрепленный на козлах – и, казалось, стягивал на себя летний опасный сумрак. С торцов были прорезаны круглые отверстия, два внизу, одно наверху; верхняя часть откидывалась с пружинным шорохом, и обнажалось бархатное нутро. Давай ложись, сказала та, что помоложе. На спинку, вот так, плечи разверни, а теперь подтягивай, подтягивай коленки к подбородку, еще-еще-еще, молодец. М. послушно свернулась калачиком, как эмбрион на старой картинке, удивляясь тому, что тело ведет себя так, словно ничего необычного с ним не происходит и оно радо стараться. Теперь давай поворачивайся на бочок, а голову оставь как была, сможешь? Тело, покряхтывая, выполнило и это, собравшись в узел, и шея начала затекать. Закрываем, сообщила татуированная. Крышка с мягким клацаньем стала на место. Голова М. торчала из отверстия в саркофаге, опереться было не на что, кроме боли. Девушки что-то проверяли, прилаживали не спеша, что там происходит, было не разглядеть. Хлопнуло, щелкнуло; верх опять пополз, открываясь, и писательница с наслаждением съехала вниз по плюшевой обивке и помотала головой, устраивая ее поудобней. Не так плохо, сообщила стриженая откуда-то сбоку, сойдет, сойдет.
В полутемном помещении пахло черным маслом и спиртом, свисали платья в чехлах, изредка докатывали аплодисменты и смех. М. лежала, отдыхая, и даже головой не крутила. Девушки о чем-то совещались вполголоса, словно о ней забыли. Я с Коном поговорю, обещала высокая. Не откажет? – сомневалась вторая. Скажу, есть замена, ему что, он не будет расспрашивать. Просто не показывать ее никому, пока не отработаем.
М. вдруг стало наново клонить в сон, будто она была воздушный шарик на тонкой нитке и ее то подергивали, то медленно, томительно отпускали. Потолок, под который она стремилась, был недоступно высок, но зато сверху, из сумрака, можно было разглядывать разверстую утробу саркофага и собственное тело с задранными коленками и кривой, крысиной какой-то линией рта. Женские голоса обсуждали, сколько им выплатят. Потом один из них как бы прорезался из бархатной мглы и сказал весело, что вставать пора, и М. завозилась в своем ящике и свесила ноги, готовая спрыгнуть.
Не так и плохо, сказала еще раз стриженая, можно работать. Главное, не вертись и как поджала ноги, так их и держи, держи как дорогую душу, поняла? М. покивала, сонно хлопая глазами, такой на нее накатил уют, что она была еще не вполне согласна расстаться с саркофагом; к тому же за пределами помещения громыхало так, что она не сразу поняла, что это уже не аплодисменты, а настоящая гроза, надвинувшаяся на цирк и сотрясавшая снаружи шаткие стены. Ну что, ты завтра придешь тогда, договаривалась с ней стриженая, еще раз отрепетируем, все проверим и сразу же отработаем. Это у нас последний вечер, в воскресенье пакуемся и едем дальше, только завтра и надо будет помогать. А ты, подруга, кстати, откуда – почему по-русски знаешь?
Вопрос, настигнувший М. сегодня уже не в первый раз, нуждался бы в подробном ответе, особенно сейчас, с этими именно собеседницами. Но М., почему-то не хотевшая знать, откуда взялись они сами, словно незнание могло уберечь ее от вины, которая так или иначе была у нее за плечами, опять затаилась и только следила, как набравшееся дерзости тело само, безо всякого ее участия, взвесило варианты и выдало самый легкомысленный и неправдоподобный – и самый, как оказалось, приемлемый. Я с юга, сказало тело и мотнуло головой, неопределенно обозначая направление и удаленность этого юга, мы в школе учили, второй иностранный. Это не вызвало почему-то у девушек ни недоверия, ни тревоги. Да кто его не учил, сказала та, что с косами, равнодушно, пол-Европы если не говорит, так понимает. Ну так что, пойдешь или переждешь, пока гроза пройдет? Ты же вроде в цирк хотела – сейчас мы тебя проведем, посадим, у Кона нормальная программа, без халтуры. Так придешь завтра? Ты уж не обмани.
13
В первом ряду, у самого форганга, в чудном и новом мире, совершенно к ней равнодушном, писательница М. окончательно то ли в детство впала, то ли выпала из себя, как ключ из кармана: снаружи были грохотание и горизонтальные удары ветра, внутри – сплошное сияние, блистание и чудеса, которые она созерцала, раскрыв рот и прижав к животу кулаки. Не знаю уж, что там было в первом отделении, которое она провела, примериваясь к хрустальному гробу, но во втором все было так, словно ей, маленькой, накрыли наконец праздничный стол с бенгальскими огнями
