Мелодия Второго Иерусалима - Александр Пышненко
Я углублялся хотя бы на пару километров вглубь леса, передвигаясь по одной и той же, выбранной, дороге. Что происходило на протяжении четырех лет, пока я писал эти романы и рассказы, пока работал в самом городе; старался достигнуть заветного пня, — в полутора километрах от опушки, — на склоне глубокого, заросшего лесом, склона, обращенного впечатляющим амфитеатром к ближайшей ирригационной канаве, на берегу которой, в камышах, иногда, можно было видеть даже сидящих с удочками рыбаков. Пару раз и сам, я, выходил с такой же удочкой на бережок, и тогда в моем меню появлялись бычки и еще какая-то рыбная дребедень.
Я снимал, тогда, комнату в хозяйки, — Анны Степановны, — семидесятилетней полной и прижимистой женщины, проживающей самую обычную жизнь пенсионерки; очень любящую деньги и способную их добывать, содержащую, кроме меня, еще двоих квартиросъемщиков-строителей. Судя по ее словам, ранее она работала на “Антонове”, проработав там едва ли не три десятка лет; похоронившая мужа; имевшая двух замужних дочерей, внучат, и сумевшая обеспечить всех квартирами, продав землю, в Ворзеле. Эта земля была ее вкладом у двоюродного? братца, которому она, в свое время, когда это было возможно (в советское время) настояла купить этот участок — домик с 25 сотками огорода. Брат жил где-то неустроенной жизнью, она настояла чтоб он переехал туда. Потом, оказалось, что она нашла: “мешок с деньгами”. Когда брат умер своею смертью, продала землю и получила, по ее словам… что-то… более 70 тысяч американских денег. “Стол был завален долларами”, — вспоминала она. На эти деньги, она сразу же купила старшей дочери трехкомнатную квартиру. Может тогда она и заболела этой болезнью — стала обожать деньги? Шучу. Это было в ее крови еще из советских времен. Она рассказывала, как они ездили при СССР за огурцами и салом по всему региону, скупая где дешевле….
…Прогуливаясь по лесу, я предпочитал — гордое одиночество. Скоро ко мне присоединялась Инна. Без женщин плохо находиться в творчестве.
Мы не гуляли в Беличанском лесу. Мы застревали, надолго, возле самой Ирпенки, а, потом, поднимались к Дому Творчества украинских и советских писателей-пропагандистов. Иногда устраивали на берегу пикник. Перед этим мы заходили в тамошний “Фуршет”, набирали доступных сладостей и отправлялись на берег. Мне нравилась Инна, ее молодость и внешность: молодой и очень красивой цыганки, хотя она уверяла меня, что это был щедрый подарок от ее бабушки.
Отправляясь к лесу, я двигался по “6-й линии” спускался к пойме, на которой, в зависимости от исторического промежутка времени, располагались огороды горожан, иногда больше по площади, иногда меньше, если год выдавался благополучным, шел по слегка пылящей дороге, наблюдая, что растет на огородах, достигал Ирпенки, перегораживающего ее шлюза с шумным сливом зеленоватой воды, и переброшенного через русло, сваренного из железных листов и арматуры, мостика, продолжал двигаться дальше уже по дамбе, по водоразделу между старым и новым руслом Ирпенки, мимо пляжа, и попадал сначала на опушку, а потом и в сам Беличанский лес. В жаркие дни, иногда, я брал бутылку недорогого вина, и сидел в компании нескольких тополей, на водоразделе между старым и новым руслом, время от времени окунаясь в воду. Дамба заглушала старое русло речушки, образовывая кругообразный залив, с теми же высокими тополями на берегу, обрамлённому камышами, рогозой, лепехой, по земляной насыпи, можно было подняться к живописной опушке: с соснами и полуразрушенным, плоским сверху, советским ДОТом № 456, сейчас раскопанным какими-то юными следопытами, установившими таблички: когда? и кем? державшим оборону во Вторую мировую войну.
Отсюда вело несколько дорог в лес. Я облюбовал ту, которая уводила вдоль края леса.
Так начиналась моя каждодневная прогулка по лесу. Позже я выучил все дороги, и начал колобродить по лесу: видел насаждения сосен на вырубленных на лесосеках, подсекая еще дороги, которые непременно выводили меня к знакомой опушке. Со временем, наткнулся еще на один дот — более разрушенный. Это были доты, так называемого: “Киевского укрепрайона”. Немцы обошли эти заграждения, — так что они не пригодились в 1941 году. Сооружения выглядели капитальными, с крупнозернистыми вкраплениями гранитной крошки. В тотально голодающей стране, питающейся часто человечиной (по признанию будущего руководителя СССР, Никиты Хрущева, который, в одно время, руководил Украиной), предпочитали вкладываться в военные строения. Мне жаль теперь Украину, которая не поняла этих азбучных истин.
Дороги доходили до самой станции Беличи, и, дальше, до Киева. Считалось, что до столицы не больше 15 километров, если идти строго через лес.
В лесу росли сосны и дубы, березы и ольха (в амфитеатре). Густой подлесок, в самом низу был устлан нежно-зеленым ковром недотроги мелкоцветной с ее крохотными, белыми цветочками; чистотела и гравилата, с желтыми цветом; подмаренника и еще многих и многих прелестных насельников. Здесь можно было проверять свои познания в ботанике, что я делал регулярно.
Я добирался до заветного пня, на склоне амфитеатра, и в любовался всякими копытняками и звездчатками. Здесь было много сине-красных медуниц и ажурных хохлаток, в самом начале весны. Это были первые украшения леса. Ах, как они цвели! Какие нежные ароматы насыщали воздух, в апрельском, Беличанском лесу!
Много ландышей в мае, и не меньше крапивы в июне…
Я полюбил Беличанский лес. Я отдавал ему все свое свободное время. Я не приходил сюда только, когда дежурил в местном, ночном клубе. На квартире, я писал два романа. И еще кучу всяких мелких, “киевских” рассказов.
Здесь я остановился на целых, четыре года. Дом в котором я снимал квартиру находился на "6-й линии" пересекающей Жовтневую улицу — по которой шла дорога на Киев. “6-я линия”, тянулась через весь пригород к пойме, а, потом, к шлюзу и к дамбе, перед развороченным бетонном доте на сосновой горке. Расстояние составляло не менее 2-х километров.
Иногда я заходил по дороге в магазинчик, пил пиво, сидя на террасе, в окружении красивых, шумящих, высоченных сосен, которые украшали своим великолепием весь пригород.
В хозяйской времянке, жили еще два строителя, оба пьяницы, эпические. Хозяйка обожала деньги; была очень прижимистой женщиной; не обращала на их пристрастие никакого внимания. Муж у нее так же много пил, отчего и рано помер.
Строители были замечательные в своем постоянстве. Они получали зарплату на стройке, закупались, — “затаривались”, на их языке, — спиртным в ближайшем маркете, закрывались в летней кухне, и “квасили” дня три, лишь, время от
