Наваждение - Вениамин Ефимович Кисилевский
— Слушаю, — прозвучал в трубке надтреснутый старческий голос — не разберешь сразу, мужской или женский.
Андрей назвался, попросил позвать — с трудом дозволил себе сейчас подобною фамильярность — Кешу и услышал в ответ, чтобы перезвонили через полчаса. Тут же послышались короткие частые гудки.
Андрей расстроился. Полчаса — это пропасть времени. Нетерпение сжигало его, одолевало беспокойство, — ждать столь долго не хватало сил. Выбора, однако, не было. Он медленно повесил на рычаг надсадно воющую трубку, вышел из холодной, с выбитым стеклом кабинки. Ощутил вдруг резкие, сильные позывы голода, вспомнил, что с самого утра ничего не ел, зашарил по карманам. Набралось почти полтора рубля, и Андрей, радуясь возможности с пользой убить время, зашагал к столовой на углу.
Ровно через тридцать минут, ощущая чугунную тяжесть в желудке после быстро проглоченной котлеты с макаронами, снова позвонил. Ответил тот же голос, сказал, чтобы через тридцать минут Андрей ждал возле входа в Центральный телеграф…
Услышав свое имя, Андрей закрутил головой, пытаясь разглядеть Кешу в людской толчее, пока разобрался, что зовут его из остановившегося неподалеку такси. Подбежал, сел рядом с Кешей на заднее сиденье, зеленая «Волга» плавно тронулась. Кеша ни о чем не спрашивал, Андрей же понимал, что такси — не лучшая обстановка для разговоров о посещении кабинета Крымова, тоже молчал. Машина вскоре остановилась возле городского рынка.
— Подкупить кое-что надо, — сказал Кеша, — заодно и поговорим.
Многолюдный базар не показался Андрею подходящим для предстоявшей беседы местом, но возражать не стал. Он не понял, что именно хотел «подкупить» Кеша, — тот просто ходил между рядами, ни к чему не прицениваясь, слушал, что говорит поспешавший за ним Андрей, лишь изредка оборачиваясь, коротко о чем-нибудь спрашивая. Такая манера беседовать все сильней раздражала Андрея, но по-прежнему терпел, приспосабливался. Больше всего, он заметил, заинтересовало Кешу появление Гоголева, его записка, после которой Андрея попросили из кабинета.
— И на этом всё? — без выражения спросил Кеша.
— Почти. Потом ничего интересного: то-сё, Галкино поступление летом, как часто заходила ко мне, кто от меня к ней заглядывал.
— Точно помнишь, что первым мое имя назвал он, а не ты? — Кеша наконец остановился, повернулся к нему лицом.
— Память еще не отшибло! — огрызнулся Андрей. — И знаете, мне неудобно общаться с затылком собеседника. Это что — элементарное неуважение или какая-нибудь идиотская конспирация? Мне надо хорошо, обстоятельно поговорить с вами, неужели не понятно?
— Понятно, — ровным голосом сказал Кеша. — Ну ладно, двинули дальше.
Они уже прошли через рынок, приблизились к его тыльному, выходившему на узкую, загроможденную ящиками, коробками, машинами, неопрятную улицу. Кеша неожиданно, к немалому удивлению Андрея, открыл дверцу стоявшего в длинном ряду белого «Москвича», сел на водительское место, распахнул дверцу напротив. Через пять минут они проехали через мост, а еще через десять — свернули на едва заметную раскисшую тропинку в ближней рощице. Еще с минуту липкие голые ветви цеплялись за крышу, потом Кеша заглушил мотор.
— Андрей, — сказал он молчавшему подавленно спутнику, — у меня мало времени для ненужного трепа, поэтому не устраивай истерик и слушай внимательно. Мне опасаться нечего, но тебе следует серьезно подумать о собственной безопасности. А на меня собак вешать не рекомендую, мой тебе добрый совет.
— Это вам-то нечего опасаться? — взвился Андрей. — Ну, знаете! На вас же Галкина смерть! У вас руки в крови! С собаками и без собак! Зачем ее надо было убивать? Кому она мешала?
У Кеши ни одна мышца на лице не дрогнула.
— Я же сказал, прекрати истерику. И заруби на носу: к убийству твоей крали я никакого отношения не имею и иметь не могу. Много чести оправдываться перед тобой, но у меня, если что, имеется железное алиби, комар носа не подточит.
— А кто ее зарезал, я, что ли? — Голос у Андрея сорвался.
— Не знаю, — невозмутимо ответил Кеша.
— Да вы что, смеетесь?
— Знаю только одно, — не обращая внимания на судороги Андрея, продолжил Кеша. — Ее убили твоим ножом. Ножом, которым открывали бутылки и консервы твои дружки-приятели, любой из них, докопайся менты, сможет его опознать.
— Не делайте из меня идиота! — ощерился Андрей. — И из них тоже! Если нож мой, убийца, значит, обязательно я?
— Не исключено, — одним губами улыбнулся Кеша. — Потому что на этом ноже кровь не только Галины Неверовой и не только ее смерть. Забыл? Так я тебе напомню! Могу по дружбе сказать больше: дело по тому, уж точно твоему, убийству на полном ходу. А вышка, извини, дружочек, за негуманную откровенность, бывает лишь одна — хоть за одну жизнь, хоть за тысячу. Так что не очень-то рыпайся.
— Закладывать меня собираетесь?
— Закладывать — не в моих правилах. И не в интересах тоже. Просто хочу тебя немного отрезвить, чтобы не очень-то выступал. Но главное не это. Не стал бы я ради того, чтобы прописные истины напоминать, везти тебя сюда.
— А… что… главное? — Андрей сейчас мало походил на себя, каким был еще несколько секунд назад. Глаза влажно заблестели, затрясся подбородок.
— А главное то, чтобы с этого мгновения ты даже имя мое забыл, не то что телефон, понял? Ни тебя, ни Галки я не знаю и знать не желаю. И не дай тебе Бог заикнуться где-нибудь о той нашей поездке на дачу! Пожалеешь, что на свет родился! Выйди из машины!
— Зачем? — побелевшими губами спросил Андрей.
— Выйди, я сказал, падло!
Не сводя выкатившихся глаз с преобразившегося Кеши, Андрей зашарил по обшивке, пытаясь нащупать дверную ручку. Кеша протянул руку, толкнул дверцу, а вслед за тем, неожиданно сильно, — Андрея. Тот вывалился, упал на четвереньки, по самые запястья погрузившись в липкую грязь. Сухой щелчок захлопнувшейся дверцы, взревел мотор — и «Москвич» дал задний ход, удаляясь в сторону шоссе…
Я удовлетворенно откинулся на спинку стула, прикрыл глаза. И прекрасно все это представлял: гнилая февральская роща, черные, корявые ветки под низко нависшим серым небом и — поверженный, скулящий Андрей, на карачках, в грязи. Потом он, хлюпая носом и подвывая, измаранный и униженный, поплетется в город. И плестись будет долго, потому что ни одна машина не подберет это болотное пугало. О чем он
