13 дверей, за каждой волки - Лора Руби
«Ты чокнутая?» – нахмурился он.
«Ну, если ты так считаешь».
Черты его лица слегка изменились – расслабились, смягчились: «А, ты шутишь».
Я промолчала.
Он крутанул трость в одну сторону, потом в другую. «Я иногда хожу в тот ресторанчик. Китайский. Ты когда-нибудь ела китайские блюда?»
«Когда бы я их ела?» – ответила я, не отводя глаз от русалок, подскакивающих в воде со льдом.
«Ага, наверное, у тебя не было возможности, ты ушла очень давно. В общем, я хожу в этот ресторанчик в центре города. Он там уже много лет. Может, открылся первым в Чикаго, не знаю. Сажусь за стол с тремя посетителями и становлюсь четвертым, понимаешь? Я не ем в одиночестве. Никогда. Только с друзьями. Говорю на их языке. Ты тоже можешь, если постараешься и захочешь. Это как другой вид музыки: подбираешь мелодию и играешь».
Я искоса посмотрела на него, элегантного молодого человека, в хорошей, очень хорошей одежде и с ножом в шее, но опять промолчала.
Он продолжал: «Когда подходит официант, я прошу фирменное блюдо. Никаких дерьмовых чоп-суи[9]. Это для тех, кто не знает ничего лучше. Я хочу настоящей китайской еды, острой и горячей. Еды, от которой у тебя внутри все горит. Пока другие за столом едят свои блюда, я ем свое – палочками. Я умею ими пользоваться. Главное – ничего ими не проколоть».
Он помолчал с закрытыми глазами. «Ем до отвала. Почти так же вкусно, как я помню».
«А что еще ты помнишь?» – поинтересовалась я.
«Что?»
«Ты помнишь попкорн?»
Он моргнул, бездумно потрогав рукоятку ножа.
«Конечно».
«А кофейные пирожные?»
«Все бы отдал за чашечку кофе. И немного цикория».
«Нет, не кофе. Кофейное пирожное с крупными крошками, которые прилипают к губам, как поцелуй».
Пришла его очередь не отвечать. Он глянул на русалок, почесывая место, где клинок проткнул кожу. Я собиралась спросить, откуда он знает, что меня убило, как он так легко это определил. И собиралась спросить, что сделали с ним и кто был так силен и настолько жесток. Но по его лицу пробежали такие печаль и удивление, что я не стала задавать вопросы. Может, он помнит и другое, то, чего не хочет помнить. Может, он думает, что было бы лучше попасть в бесконечную петлю, утратив все воспоминания, кроме одного.
Все, кроме одного. Маленького и драгоценного. Жемчужины, которую можно держать на ладони…
«Перл», – сказала я.
«Жемчужина?[10] – Его голос внезапно стал прерывистым. – Ты теперь ищешь сокровища?»
«Что мне делать с сокровищами?» – спросила я.
«Сначала русалки, потом сокровища. – Он сильнее почесал кожу рядом с ножом, царапая ее ногтями. – Ты чокнутая».
«Тогда и ты тоже. Все мы такие».
Он не хотел это слышать и пошел прочь, размахивая тростью. Его ботинки так сильно давили на снег, что он оставил следы по всему пляжу.
«Если хочешь, можешь звать меня Бледной Девушкой», – сказала я, и мои слова потонули в криках чаек и плеске воды.
* * *
В последнем письме Вито мало писал о тете Марион, только то, что она собирается повидать Фрэнки и Тони. Но он писал об этом так часто, что Фрэнки надоело читать о ней. Тем не менее после каждого такого упоминания они в очередное воскресенье плелись в комнату для посещений и сидели там как дуры. В конце концов какая-нибудь монахиня замечала, что к ним никто не пришел, и отсылала их в коттеджи.
Поэтому Фрэнки часто плохо думала о тете Марион. Так плохо, что иногда несколько раз читала «Аве, Мария» по собственному почину, на всякий случай.
Как раз этим она и занималась, сидя рядом с Тони, – шептала «Аве, Мария».
– Ты молишься? – спросила Тони.
– Нет.
– Да, молишься.
– Молюсь о том, чтобы ты перебралась в Англию.
– С чего бы мне перебираться в Англию? Разве ты не знаешь, что там идет война?
Фрэнки не ответила, просто закончила «Аве, Мария» и перешла к «Отче наш», главным образом потому, что у нее опять возникли греховные мысли о Тони, а Тони и самой не помешало бы помолиться.
– Ты в самом деле так сильно хочешь, чтобы она пришла? – спросила Тони.
– Нет.
– Да, хочешь.
– Зачем задавать вопросы, если сама лучше знаешь?
Тони вздохнула и принялась теребить подол платья. Сегодня она меньше подпрыгивала, и Фрэнки не приходилось класть руку на колено сестры, чтобы та не раскачивала скамейку. Тони выглядела старше, чем в день, когда отец их покинул. Фрэнки – тоже. Наверное, так и бывает, когда уезжает отец. Ты взрослеешь. Не потому что хочешь, а потому что иначе нельзя.
– В том-то и дело, что не знаю, – ответила Тони. – Когда ты в последний раз видела тетю Марион?
– Тогда же, когда и ты: в День благодарения пару лет назад.
– Я этого не помню.
– Помнишь. Мы ходили в квартиру на Ирвинг-авеню. Папа нафаршировал индейку спагетти. Тетя Марион была там. Она мало разговаривала, но была там.
– Индейку не полагается фаршировать спагетти, – сказала Тони.
– Это ты так думаешь.
– Когда я буду отмечать День благодарения в собственном доме, я буду набивать индейку настоящим фаршем.
– Рада слышать, – отозвалась Фрэнки.
– Ты мне не веришь?
– Мне все равно.
У Тони хватило нахальства принять обиженный вид.
– Ты не будешь приходить в мой дом на День благодарения?
Фрэнки вздохнула.
– Зачем вообще об этом говорить? У тебя нет дома. У тебя нет индейки. И сейчас не День благодарения.
– И нечего об этом напоминать. – Тони схватилась за живот, словно он болел. – Когда ты дашь мне работу на кухне?
– Не дам.
– Почему?
– Потому что от тебя и так полно неприятностей.
– Я ничего такого не делаю.
– Сегодня, – уточнила Фрэнки.
– Фрэнки, тебе надо стать монашкой. Ты говоришь прямо как они.
– Прикуси язык.
– И ты такая же симпатичная, как они.
Фрэнки подняла кулак. В этот момент кто-то прокашлялся. Сестры подняли головы и увидели ее. Низенькая и круглая, как поется в песенке про чайник; с густыми темными волосами и лицом, похожим на полную луну. Она держала огромную сумку и хмурилась.
Фрэнки опустила кулак.
– Тетя Марион?
– Надеюсь, ты не собиралась ударить сестру? – спросила тетя Марион.
Как и отец девочек, она говорила с итальянским акцентом, только не таким сильным. И она не пропускала слов, как делал он.
У Фрэнки кровь прилила к лицу, потому что взрослые не бьют своих сестер.
– Я просто дурачилась.
Тетя Марион хмыкнула и сказала:
– Тогда идемте.
– Куда?
– Не
