Раннее, раннее утро - Павел Вежинов
— Ты мне самого важного не сказал.
— Делать мне больше нечего — женщин пугать! — сказал Янаки недовольно.
Некоторое время мужчины молчали, каждый думал свое. Эмил озабоченно почесал карандашом нос. Хотя рассказ был достаточно подробным, главного он еще не узнал.
— Я хотел вас спросить, — сказал он. — Вы не испугались, когда вспыхнул пожар? Что вас заставило броситься в огонь?
— Испугался? — засмеялся Янаки. — Так я, можно сказать, обрадовался.
— Чему же? — удивился Эмил.
Янаки в затруднении почесал худую жилистую шею.
— Не знаю, как бы вам объяснить, — пробормотал он. — Девять лет на этом месте работаю… Девять лет! И за все время ничего, ну совсем ничего. Хожу по коридорам, кидаюсь на людей из-за каждой сигареты. Всем я осточертел, да и себе тоже… За что я девять лет ем хлеб у государства? Выходит — ни за что. Болгарин не такой человек, знаете. Болгарин даром хлеба есть не станет… Прав я?
Не получив ответа, он тяжело вздохнул, словно вспомнив что-то ужасное, и продолжал:
— Хожу по коридорам, и все мне чудится, будто на меня косятся. Что тут делать? Вернуться в село — перед людьми стыдно. Тут оставаться — тоже несладко! И как случилось это дело — пожар то есть, прямо подхватило меня — и в огонь. Даже и не подумал, что могу сгореть, как крыса, если б взрыв произошел… И с тех пор мне как-то полегчало… с тех пор и сплю как человек, и хлеб мне сладок.
— Верно! — воскликнула как-то порывисто его жена.
Эмил закрыл блокнот. Это последнее объяснение уже не годилось для очерка.
4
Когда Эмил собрался уходить, был одиннадцатый час. На темной улице — ни души, давно погасли и окна домов. Из машины он в последний раз посмотрел на низкое окно подвала. Плотно натянутая белая занавеска светилась, как экран, и на нем на мгновение мелькнули острый нос и приплюснутое темя черной тени Янаки. Что бы там ни говорили, этот пожарник оказался совсем даже неглупым человеком. Если б глаза его жены не стали такими сонными, они сидели бы вдвоем до поздней ночи, пили бы водку, перепробовали бы всю закуску.
Эмил включил мотор и медленно двинулся по разбитой улице. Он был немного пьян, но все же чувствовал, что машина идет нехорошо: руль поводило в сторону, за его спиной что-то постукивало. Когда он выезжал на широкий бульвар, ведущий к центру, парень в куртке энергично махнул ему рукой. Эмил поколебался, но остановился.
— Да ты, друг, на ободе едешь! — крикнул парень веселым голосом.
Эмил выругался и вылез. Правый задний баллон действительно совсем спустил, явно было, что он давно катится на ободе. Только раз до сих пор ему приходилось менять покрышку, и эта маленькая операция отняла у него тогда целый час. Эмил сбросил пиджак и засучил рукава. Пока он поднял машину домкратом, прошло полчаса. И только тогда он понял, что не сможет отвинтить гайки — колесо, оставшись без опоры, соскальзывало с ключа. Он опустил домкрат, но и это мало помогло. Гайки были так туго завинчены, что все его старания окончились тем, что глаза у него полезли на лоб, а шея налилась кровью. На тротуаре возле него остановилась пара грубых башмаков, они немного помедлили, потом насмешливый голос спросил:
— Ты, парень, физику учил?
— Учил! — сердито ответил Эмил.
— А про Архимеда читал?
При других обстоятельствах Эмил объяснил бы ему, что он даже написал пьесу с таким заглавием, но сейчас он только обиженно молчал.
— Нужно рычаг удлинить! — послышался снова голос.
— Верно! — спохватился Эмил и поднял голову.
На тротуаре стоял пожилой щуплый человек, по виду рабочий или мастер ремонтной мастерской. Его небритое лицо казалось насмешливым, но добрым.
— А чем? — обрадованно спросил Эмил.
Не говоря ни слова, человек вытащил из багажника какой-то цилиндрический инструмент и просунул его в свободный конец ключа. И теперь гайки не легко было отвинтить, но, попыхтев вдвоем, они наконец сумели с ними справиться.
— Ого, как ты изрезал покрышку! — сказал человек с искренним сожалением.
— Камера-то цела?
— И камера изрезана. Знаешь, сколько денег стоит?
— Знаю, — ответил Эмил без особого огорчения. — Хуже то, что негде купить…
— Да ты не артист ли? — спросил человек.
— Нет, писатель…
Услышав его имя, человек издал короткое «гм», по которому нельзя было понять, знакомо оно ему или нет. Рука его опытным движением вытащила красное упругое тело камеры, которое напрягалось и сопротивлялось, как живое.
— Да тут целая зарплата! — проговорил он и вдруг воскликнул: — Смотри ты, нарочно проколото!.. Ножиком вроде!..
— Потребую в редакции, чтобы мне оплатили повреждение, — сказал Эмил раздосадованно.
Когда все было готово, он вытащил из кармана новую красную бумажку.
— Ладно, парень! — сказал человек. — Не в магазине.
— Нет я… выпьешь! — пробормотал Эмил смущенно.
— Ты зато хорошо уже выпил! — рассмеялся мужчина. — Больно ты щедрый. Что у вас, деньги с неба падают?
Эмил пристыженно сунул деньги в карман. Когда он снова сел в машину, к нему вдруг вернулось хорошее настроение, словно он проделал всю работу сам. От усилий и чистого воздуха голова его посвежела, он чувствовал себя трезвым, хотелось пить. Он ехал по бульвару, и после каждого нового перекрестка огни становились все ярче, и неон синими, желтыми и зелеными лентами заплясал перед его глазами. Здесь было гораздо оживленнее, приятно и мягко шуршал под шинами остывший асфальт. Только теперь Эмил догадался включить радио, но тотчас же выключил его: по обеим станциям что-то говорили. Громадная черная машина обогнала его, бесшумно и тревожно сверкнув на миг круглыми красными огнями. И все-таки он не был самым неприметным на этом широком бульваре. На углу группа молодых людей в плащах ждала, пока он проедет, и он воспользовался этим, чтобы бросить на них быстрый пренебрежительный взгляд. Он уже доехал до центра, а все еще не решил, где остановиться.
В клубе в этот вечер было почти пусто. Кое-где на белых скатертях алели пятна, с синего бархата стульев еще не стряхнули крошки. В теплой табачной тишине, сквозь клубы дыма, кое-где мелькали сверкающие лысины и увядшие щеки. Эмил осмотрелся и с облегчением вздохнул. За одним из крайних столиков сидели трое его коллег. Все трое подвыпили, отвороты их пиджаков были обильно посыпаны пеплом. Эмил пробрался к ним и заказал бутылку вина. Они не обратили на него никакого внимания. Футеков, сидевший против зеркала, скептически изучал в нем свой угловатый голый череп. Геннадий что-то тихо, но с увлечением говорил Смурому, положившему на стол белые пухлые руки. Его называли так, может быть, потому, что, как горьковский Смурый, он
