Дуэль Агамурада с Бердымурадом - Георгий Костин
– Но я вот что не понимаю. Ежели детство естественно перетекает в отрочество, а отрочество в юность, а юность, понятное дело – во взрослую жизнь, то тогда все взрослые должны уметь входить ТУДА, как, наприме это умеет делать твой отец. А ведь таких людей в поселке, как твой отец, еще пару человек и все. Остальные забыли уже, что в детстве наверняка входили ТУДА, и им ТАМ быть нравилось. А на тех, в частности, на меня, кто до сих пор способен входить ТУДА, словно из одной комнаты в другую – смотрят как на сумасшедших. Да и не нужно далеко искать примеры. Взять нашего с тобой друга детства – Бердышку. Он ведь, голову даю наотрез, умел, как ты и я – входить ТУДА, а теперь – разучился. Почему? И мало ему этого, у него теперь навязчивая идея: и меня тоже отучить входить ТУДА…
Говоря это, Агамурад невольно кинул взгляд на идущего рядом Бердымурада и осекся, увидев, что тот как-то странно улыбается сам себя. И похоже было, последних слов, относящихся к нему лично, он не слышал. Агамурад непроизвольно вгляделся в друга детства попристальнее и тут же отдернул от него взгляд, заволновался, потряс головой, и постарался напрочь забыть то, что увидел и особенно то, что ему вдруг пронзительно почудилось. А едва оправился, заговорил с Сергеем совершенно другим тоном и совсем о другом:
– Но вот смотри. Как ни раскладывай: а все равно получается, что входить ТУДА можно на природе, то есть в сельской местности. Как же ты можешь жить в городе, обходясь без ЭТОГО? – И не дождавшись от Сережи и ответа, сам же и предположил его ответ. – Хотя я слышал, ты пишешь там что-то. Рассказчик из тебя, это я знаю – бесподобный. Наверное, ты такой же и – писатель. Но тогда мне вот что скажи: а когда ты пишешь, тоже входишь ТУДА?
6
– Я вхожу ТУДА не только когда пишу, но и когда читаю. – Улыбнувшись неожиданному вопросу, ответил Сережа. Немного помолчав, задумчиво добавил. – Чтение это ведь тоже уход ТУДА. И не менее захватывающий уход, чем охота. Но, думаю, чтобы входить ТУДА при чтении, нужно уметь читать, как, впрочем, нужно уметь и охотиться. Меня научил читать отец по школьному букварю. Я пришел в первый класс, уже умея складывать буквы в слова и произносить их вслух. До сих пор помню, какое взрывное ошеломление, смешанное с восторгом, обуяло меня, когда я впервые в жизни сложил из букв свое самое первое слово. Это было слово «арбуз». Это было как заклинание волшебника, потому как тотчас в моем воображении возник огромный арбуз. Он был ярко-зеленый, со светлыми извилистыми полосами. И выглядел так же реально и подробно, как если бы мне на стол упал с неба настоящий арбуз. Но это еще не все: вызванный мною словом из НИЧЕГО, как заклинанием, этот арбуз уже как бы сам по собственной воле, желая оставить у меня приятное впечатление о нем, тотчас распался на порционные куски, явив ярко-красную сочную мякоть в черных крапинках зрелых семечек. От неожиданности и завораживающего вида его у меня даже в три ручья потекли слюни…
А потом, когда я и слова научился складывать в предложения, в моем уме стали разворачиваться подробные картины, похожие на сон или кино. Это была невероятно таинственно и даже чуточку страшно, но настолько сладко и захватывающе, что я впадал ступор и ничего не мог с собой сделать, пока воображаемые картины самопроизвольно следовали в моем воображении одна за другой… Понимаешь, прежде такие видения вызвал во мне только отец, когда что-нибудь читал или рассказывал. А теперь это я мог делать сам, и получалось, что, я с одной стороны, как бы вырос настолько, что мог быть подобным своему отцу, а с другой стороны, обретал власть над воображаемыми картинами, и мог вызывать их по собственному желанию. Помню, когда я прочитал впервые «мама мыла раму», то увидел и мать, моющую раму, и весь двор, залитый ярким утренним солнцем, и услышал ни только самозабвенное чириканье воробьев и надсадное воркование горлинки, которые доносились со двора, но и далекий мерный шум где-то тарахтящего трактора, и заунывный брех собак… Но самое интересное и удивительное во время этого представления я совершенно не услышал, как в комнату, скрипнув несмазанной дверью, вошла настоящая мать и что-то у меня несколько раз спросила. И только когда она сердито на меня прикрикнула: «Ты что? Заснул, что ли?», я очнулся. И действительно, как после настоящего сна, не смог сразу понять, какая моя настоящая мать. Та ли, что стоит передо мной и недовольно хмурит черные красивые брови, или та, что мгновение назад воодушевленно мыла окна, стоя на подоконнике босыми ногами, и что-то тихо напевала сама себе…
А какое впечатление произвела на меня первая прочитанная книжка! До сих пор помню: она называлась «Волшебное слово». Я проучился тогда в первом классе месяца полтора и захотел записаться в школьную библиотеку. Которая, ты знаешь, была в центральной школе, а в нашей четырехлетке её не было. Я, наверное, с неделю собирался духом, чтобы пойти туда. И таки решился: сразу после уроков, не обедая, а лишь оставив дома ранец с учебниками – пошел. И не через мост в окружную, а напрямик: через канал – в октябре его еще можно было переходить вброд. Спустился там, где мы обычно купаемся; разделся: снял легкие кожаные сандалии с цветными полосатыми носочками, рубашку, брючки. А солнце – ласковое, не жгучее, уютно парит. Купаться – одно удовольствие. Но подумал, если зайду в воду в трусах, как намеривался, то они, сколько ни выжимай их, все равно будут мокрыми. А если одеть на мокрые трусы брюки, то на брюках выступят на попе мокрые пятна. И как с такими пятнами можно войти в школьную библиотеку?.. Хорошо, что никого на канале не было. Разделся догола, и перешел, а воды – больше чем по грудь и не было…Помню также, что вода была такая шикарная: не как парное молоко, каковой она бывает тут летом, а чуть прохладная и бодрящая… И так нетерпимо захотелось покупаться в ней… Но сдержался, разве что только
