Сексуальная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно
Зато из рассказов подруги Дария знала о настоящем и прошлом её семьи всё. Или почти всё.
«Запиши это, – говорила она, выслушав очередное воспоминание или особенно необычную историю. – Записывай каждую мельчайшую деталь. Пригодится, когда пойдёшь к психоаналитику».
Она была убеждена, что рано или поздно все, кто ругает и клянёт поколение своих отцов и матерей, закончат в этом кресле. В конце концов, что ещё, кроме секса нараспашку, оставалось героине Эрики Йонг, годы спустя ставшей её любимой писательницей? Помните первые слова романа «Я не боюсь летать»? «Рейсом компании "Пан-Ам" в Вену летели сто семнадцать психоаналитиков, и, по крайней мере, шестеро из них пользовали меня»[23].
Ада смеялась над убеждённостью подруги, но оказалась первой из них двоих, кто сдался. И вот уже четыре года у них общий психотерапевт. Пользы, как ей казалось, выходило немного, но один вечер в месяц, посвящённый тому, что она называла «инвентаризацией воспоминаний», давал ей приятное чувство заботы о себе и позволял выйти за рамки ежедневной рутины.
Она не возражала, когда её суждения и выводы критиковал или подвергал сомнению психоаналитик, но когда это делала Дария, как в случае с дядей Таном, Ада отвечала так яростно и возмущённо, что однажды подруга даже поинтересовалась самым провокационным тоном: «А не влюблена ли ты часом в своего дядю? Может, потому ты и с мужчинами позволяешь себе только мимолётные интрижки, что никто из них в твоих глазах не дотягивает до его уровня? Ты поэтому никогда серьёзно не влюблялась, не заводила постоянных отношений и довольствуешься вялым овощным сосуществованием с Джулиано Маджи?»
17
Ада, конечно, бунтовала – в возрасте семнадцати лет, ещё в Доноре, задолго до знакомства с Дарией, у неё была большая, даже огромная любовь. «Ему» стукнуло тридцать два, и он стал её первым любовником (этой тайны не знал никто: даже Лауретта, даже дядя Тан). Звали его Фабрицио Дарди – загадочный красавец с бездонными тёмными глазами и длинными ресницами. Проходимец, говорила тётя Консуэло. Мошенник, добавляла бабушка Ада. Дарди были семейством скромным, а сам Фабрицио выучился на счетовода и теперь работал тривиальнейшим клерком в страховой компании. Но зато он был высоким и смуглым, мог похвастать римским профилем, хрипловатым голосом и длинными пальцами заядлого курильщика в бурых табачных пятнах.
Ради Фабрицио Ада оставила Лео, своего ровесника и друга с самого раннего детства: его отец был секретарём правления в Ордале, родовой деревушке Ферреллов. Хотя, возможно, «оставила» – не самое подходящее слово. Ада и Лео были вместе с четырнадцати лет: согласно принятым в их компании законам он «заявил» свои права на неё, а она их подтвердила. Но отношения оставались совершенно платоническими: скорее друзья не разлей вода, чем влюблённая парочка. На семейных торжествах они танцевали щека к щеке, пару раз робко целовались под омелой, не разжимая губ, держались за руки в тёмном кинозале, но дальше дело как-то не шло. Лео был начитанным, хотя и слишком робким. Дома его научили проявлять уважение к окружающим, особенно к Ферреллам. Он восхищался Адой и разделял все её интеллектуальные пристрастия; читал те же книги, слушал те же записи, любил тех же американских актёров, даже, подражая ей, выучился играть на гитаре. Они мечтали о том, как вместе сделают нечто «по-настоящему великое», планировали грандиозные путешествия, открытия, приключения – но ничего связанного с браком, семьёй или детьми. «Ты разве сегодня не идёшь гулять со своим Патроклом?» – улыбаясь спрашивал племянницу дядя Танкреди.
С появлением на сцене Фабрицио Ада мягко объяснила Лео, что между ними всё кончено, и столь же мягко с ним попрощалась. Он не устраивал сцен и, казалось, спокойно принял отставку, хотя подруги и нашёптывали Аде, что она разбила ему сердце. Впрочем, у неё хватало других забот.
У Фабрицио Дарди была машина, спортивный красный кабриолет, и он каждый день встречал Аду после школы, вызывая восхищённые вздохи одноклассниц, а прежде чем подбросить домой, возил её на «небольшую прогулку» по окрестным полям и лесам. Именно в оливковой роще, на откинутых сиденьях «Джульетты-спринт», рукоятка переключения передач которой больно впивалась ей в бок, Ада и потеряла девственность. Она не жалела о содеянном, напротив, весьма собой гордилась, хотя и надеялась, что об этом не раструбят на весь город. Тогда она ещё не чувствовала себя достаточно сильной, чтобы бросить вызов общественному мнению, а главное – справиться с последствиями трагедии, которую бабушка раздула бы из этого открытия: в высшем свете Доноры в те годы предполагалось, что порядочная девушка должна выходить замуж «нетронутой».
Ада считала такой подход абсурдной несправедливостью, поскольку от мужчин ничего подобного не требовалось. Дома она несколько раз заводила об этом разговор с дядей Таном, но бабушка сразу же начинала сердиться и на неё, и на него, а с донной Адой ругаться – только расстраиваться, да ещё потом извиняться. Поэтому она перестала поднимать такие вопросы в беседах со взрослыми, хотя с Лауреттой и другими кузинами они частенько это обсуждали.
«Перейдя границу», как называли это между собой девушки, она почувствовала не вину, а уверенность в собственных силах.
18
