Разноцветные шары желаний. Сборник рассказов - Нина Шамарина
Потому как, быстро выйдя замуж, Людмила так же скоро вновь оказалась почти одна, с маленьким сыном в придачу. Муж очень скоро умер от разрушенной печени, оставив Людмиле кроме ребёнка и комнаты в коммуналке муторные воспоминания о своей развесёлой жизни, так рано закончившейся.
И вот теперь, проведя два долгих года, что называется, у окошка, мечтая, как женится вернувшийся сын, «нарожает» детишек, и будет шумен и полон игрушек их дом, она получила это письмо.
Назавтра у Людмилы наступал день рождения, и это добавляло в её рыдания трагичных нот. Снова справлять свой день рождения самой с собой мерещилось невыносимым.
Избавление пришло с неожиданной стороны. Позвонила жена директора (а работала Людмила на крошечной фирмочке кладовщицей) и сказала, что они приедут, если Людмила не возражает. Людмила не возражала, не поняв, правда, кто это – они, и сколько их будет.
Утром следующего дня стол был накрыт на шестерых (по количеству тарелок в сервизе). К водочке в хрустальном графине подавались холодные закуски: грибочки собственноручной засолки (исключительно опята); маринованные огурцы; помидорчики в собственном соку; холодец (боялась, что не застынет, два раза ночью бегала проверять на балкон); селёдка под шубой и, конечно, салат «Столичный» (почти, как оливье, но с курицей, а не с колбасой).
И, хотя гостей приехало двое: жена директора Ольга и Татьяна – главный бухгалтер, Людмила смущалась и робела. Но девчонки оказались мировыми. В какой-то момент Людмила расплакалась-таки, жалуясь на одиночество. Гостьи уважительно помолчали, а потом Ольга вдруг сказала:
– А если жениха тебе найдём, замуж пойдёшь?
– Отчего ж не пойти, – отвечала Людмила, с силой вытирая глаза.
И через неделю, этот, как представлялось Людмиле, ничего не значащий разговор, получил своё продолжение. Жена директора разворачивала перед изумлённой Людмилой брачные объявления в различных газетах, расспрашивала о том, каким должен быть жених, требовала фотографий в выигрышном ракурсе. Позже давала Людмиле читать письма от мужчин – много писем! Но Людмила никак не помогала, лишь смотрела, изумляясь, на весь этот спектакль, где главная роль выпала ей. В конце концов, жена директора махнула рукой на бездействующую Людмилу и всё делала сама. Через два месяца от начала «манёвров» со смешком сказала:
– Ну на свидание за тебя я не пойду, – и положила на стол фотографию: мужчина, как мужчина, – не красавец, но вполне приятный. Карие глаза смотрели строго и немного устало.
– Тоже намыкался бедный, – предположила Людмила. Прочитав в письме имя – Амирам – и представив почему-то перо на пурпурном берете, как у мушкетёра (Сама удивилась: при чём тут мушкетёры?) спросила:
– Нерусский, что ли?
Ответить Ольга не могла, и Людмила тут же спохватилась:
– Да какая разница?
На первом свидании Амирам Людмиле не понравился: суховат, мрачен, молчалив. Правда, очень опрятен и в одежде, и в еде, что Людмиле, в общем-то, вполне импонировало.
Она смеялась его шуткам, коих почти и не произносилось, и вообще, всячески показывала расположение и симпатию, помня наставления своей «свахи» – жены директора:
– Даже если не понравится, дай жениху шанс на второе свидание, – говорила она, – пойми, что ему тоже непривычна и неловка эта ситуация.
Вот Людмила и давала шанс, и второе свидание закончилось у Амирама в квартире.
Квартира поразила высокими потолками, просторной кухней, чистотой. А утром, когда Людмила позвала Амирама завтракать:
– Мир, иди кушать, всё на столе (овсяная каша, блинчики с мёдом, бутерброды с колбасой и сыром), – застыл, не притронувшись к еде, как будто сказать что-то хотел, но никак не решался.
Людмила гладила Амираму рубашку, почти не смотря на утюг (конечно, он всё сам отлично делает, но и ей не трудно). И Амирам, не сводя глаз с этого самого утюга, сглотнув, пробормотал:
– Людмила, выходи за меня, – и добавил не к месту: – Хотя на маму ты совсем не похожа.
Стали жить вместе. Суховат, мрачен и молчалив – как был, так и остался, ни второе свидание его не изменили, на даже жизнь под одной крышей. Иногда на Людмилин хохоток отзывался слабой улыбкой, а так и не поймёшь за его карими, почти чёрными глазами – что на уме. Но, решила Людмила, раз замуж позвал, и живут они в его квартире, значит – так и быть тому. И почему его так те дела восхищали, которые она делала, как говорится, не глядя? Иногда тесто месит, а сама в это время анекдот рассказывает, сама же веселится, на Амирама оборачивается – какая реакция? А он на руки её глядит неотрывно, как будто и нет его здесь, в поднебесье где-то витает.
И не рассказывает ничего. Людмила-то – душа нараспашку – всю свою жизнь выложила ему на ладошку. И про детство в деревне, и про мужа непутёвого сам-себя сгубившего, и про ЗИЛ, и про то, как после перестройки, когда завод на глазах сыпаться стал, работу никак не могла найти и впроголодь жила. Да, так многие тогда жили – чего интересного?
Всё, да не всё рассказала Людмила. О главном умолчала. О сыне. То ли обида сказывалась, что решил он по-своему, её не спросясь и даже не сказав сколь-нибудь заранее; то ли решила для себя, что сыночек – отрезанный ломоть – возможно, больше и не появится. Наездишься разве из Находки?
Так или иначе, но молчала Людмила про сына, как будто и не существовало его вовсе. В квартиру свою редко, но наведывалась, пыль вытирала, за свет платила. Про квартиру Мир знал – вон и ключи на гвоздике в передней висят, не прятала. Адресом не интересовался, а Людмиле это и на руку. Как поженились, с работы она ушла. Амирам сказал, мол, хватит моей зарплаты нам с лихвой. И как будто дверь Людмила в прошлую жизнь закрыла, плотно-плотно. Там, за дверью, всё и осталось: и квартира, и работа, и сын. Писем он не писал (ящик почтовый Людмила проверяла), по телефону не звонил. Амирамка ей трубку купил сразу, как вместе жить стали, дорогую, «Эриксон» называется. Да трубка Людмиле без надобности: сын не звонит (номер сразу ему отправила), Мир тоже не позвонил ни разу. А ему зачем звонить? Он без Людмилы только на работу ходил, а с работы возвращался всегда без задержки – можно часы по нему проверять. Муж на порог, а у Людмилы – всё горячее. Пока он руки моет, как раз на тарелку положить. Но и ошибок не прощал. Да какие ошибки? Людмила однажды вилку на стол не положила, что в голове?! Главное, и хлеб на маленькой тарелочке,
