Николай Переяслов - Урок кириллицы
- Такую рекламу только в "Городке" показывать.
- Да где угодно, главное - что мне это неинтересно делать. А вот я сейчас пишу сценарий телевизионного фильма "Джентльмены у дачи" - так это мне в кайф, там чуваки приехали к другу на дачу, а в его доме какая-то шобла гуляет. И они на своей собственной территории оказываются в роли рабов и вынуждены ублажать узурпаторов. Показывают им, где хранятся ружья, отдают мобильники, собственными руками разбивают на потеху блатякам иконы...
- Короче, полная модель сегодняшней России! - заметил Берлинский, с чем согласились и Чохов, и остальные. - Разоружение перед наглым чужаком, оплевывание своих святынь, все прочее...
- Ну да, - кивнул Фертоплясов. - Только боюсь, что это никому сегодня заведомо не нужно. Они же теперь все демократы, требуют легкого стиля. Вот, как у него! - кивнул он в сторону Отпадова. - А серьезное слово всех прямо в дрожь бросает.
- А что ты хотел? - подал голос обычно отмалчивавшийся Анаврин. Время "самовыражения" в литературе закончилось. В нашем массовом, потребительском обществе писатель должен стать "демократом". У него нет другого выхода, как пойти навстречу публике и говорить то, что ей интересно и для неё важно.
- Но это почти стопроцентно значит, писать "массовую литературу", то есть всякого рода "чернуху", "порнуху", детективчики, триллеры, фэнтези, в лучшем случае постмодернистские хохмы. Одним словом, дешевку, - резюмировал Берлинский.
- Почему же обязательно дешевку? - обиделся Анаврин. - Между массолитом и серьезной литературой есть узкая зона, которую я как раз и пытаюсь превратить в "ничейную землю" - то есть территорию, на которой действуют законы обеих враждующих сторон.
- Вот-вот! - поддержал его Борька. - Именно этого сегодня нашей литературе и не хватает!
- А почему герои твоих романов, - не удержался от вопроса и я, - живут словно во сне? Я тут почитал на днях "Гений рации П" и "На задворках Великой Ичкерии" - и все герои там либо находятся в страшном алкогольном угаре, либо дуреют от съеденных мухоморов или слизанной с марок ЛСД...
- Это не совсем так, - нехотя отозвался Анаврин, снисходя до случайного собеседника. - А может быть, и совсем не так, потому во сне находятся не герои, а сам мир. Это он, этот мир, представляет из себя сон и бред, понимаешь? Вся наша реальность, которая якобы дана нам в ощущениях, это только иллюзия и мнимость. Она - наш коллективный глюк, и поэтому, когда мой герой напивается или съедает мухомор, он этим как раз и возвращает всё в свое первоначальное положение.
- Да разве у тебя герои? - задираясь, бросил Берлинский. - Это какие-то куклы-марионетки, которые пассивно следуют за любыми случайными поворотами судьбы и ничего не пытаются делать сами.
- А зачем? - не дав ответить Анаврину, подал голос Бройлерман. Мнимость сущего заранее обесценивает любое действие, лишая смысла любую попытку переменить судьбу, а тем более улучшить мироздание.
- Точно, - опять подпрягся на помощь Борька. - Человек есть то, что он ест. То есть, когда любой из нас садится перед телевизором, он превращается в пустую перчатку, в которую виртуальный субъект с экрана входит, как рука. И не более того.
- Ну не скажите! - раздался вдруг чей-то спокойно-уверенный голос и, оглянувшись, я увидел незаметно сидевшего за всеми отца Мирослава. - Ведь в этой, как вы говорите, перчатке, - провел он легким жестом руки вдоль своего тела, - уже давно присутствует нечто гораздо более реальное и более законное, чем пытающаяся вскользнуть в неё с экрана информация, то есть моя душа, причем не просто душа, а созданная по образу и подобию самого Творца - потому-то она и вмещает в себя весь окружающий мир.
- Да ладно, отче, не надо, - криво ухмыльнулся Анаврин. - Весь этот мир, о котором вы говорите - это только анекдот, который Господь Бог рассказал самому себе. Да и сам ваш Господь Бог - то же самое.
- Религия - это такая же часть человеческой культуры, как театр, живопись или та же литература, - лениво добавил Бройлерман. - А значит, она находится в зоне действия тех же самых законов, что и любая другая сфера творчества, которые без постоянной модернизации просто отмирают, превращаясь в рудименты былых эпох.
- И из этого следует, что богослужения в православных храмах должны проводиться в сопровождении группы "На-на"? - усмехнулся отец Мирослав.
- Так далеко, к сожалению, наши архиереи не шагнут, но обновить язык богослужений надо было ещё в начале восьмидесятых, - не обращая внимания на иронию отца диакона, продолжал проповедник постмодернизма. - Ну не смешно ли - третье тысячелетие на пороге, а там всё "аки" да "паки"?
- Вот и обновите язык литературы, возвратив ему не только понимание этих забытых слов, но и утраченную ныне возможность обозначать действие "в чистом виде", то есть не зависящее от времени и происходящее вне времени, в Вечности, - предложил отец Мирослав.
- Что вы имеете в виду? - удивленно вскинул брови Бройлерман.
Анаврин и остальные тоже заинтересованно повернули лица к отцу диакону.
- Я имею в виду так называемый аорист - "не-ограниченное" или, как его называли славянские книжники, "всегдашнее" время. Дело в том, что из современных переводов "Библии" и "Нового Завета" на наш сегодняшний русский язык как бы сам собой исчез тот догмат о безначальном и бесконечном, от времени не зависящем и временем повелевающем бытии Слова, который был возвещен миру самовидцами Божия Слова апостолами и передан затем нам на языке, специально созданном для славян равноапостольными Кириллом и Мефодием. И, печатая в новых изданиях Евангелий от Иоанна не славянское "в начале Бh слово", а осовремененное "в начале БЫЛО слово", мы, сами того не замечая, как бы лишаем свой мир развития, говоря, что бытие "слова" уже окончилось в прошлом... Или же возьмем для примера такой фрагмент Библии, говорящий о делах Божиих. Там, в начале книги Бытия, различие между "церковнославянским" и "русским" текстами при их записи по принятым теперь орфографическим нормам получается вообще всего только в одной букву: "СОТВОРИ Бог небо и землю" и - "СОТВОРИЛ Бог небо и землю". Казалось, бы такая ничтожная разница (всего-то лишь одна буковка!), а смысл получается принципиально разный. Так, если современный русский текст, выражая действие Бога перфектом (совершенным прошедшим временем), утверждает, что акт творения всецело относится к прошлому и по окончании этого акта Бог уже не вмешивается в дальнейшее бытие твари, то традиционный "церковнославянский" текст, выражая "дело твари" аористом, утверждает, что Бог его не прекращает никогда и, активно вмешиваясь в наше "мирное бытие", этого мира Своим творчеством не оставляет... А ты, - отец Мирослав повернулся к Бройлерману, - предлагаешь этот длящийся в аористе Вечности процесс обновления всего бытия, в том числе включающего в себя и литературу, запереть псевдомодернистским реформированием в клетку навеки завершенного перфекта. Кто же в таком случае больший приверженец модернизма - ты с твоими апологетами или наши консервативные архиереи?..
- Это всё, отче, софистика, - вяло парировал Бройлерман, тогда как остальные присутствующие оживленно загудели, признавая позицию отца Мирослава и оригинальной, и не лишенной смысла.
В этом галдеже и шуме никто не заметил, как открылась входная дверь и в квартиру вошел уходивший на какое-то свое пенсионерское собрание Панкратий Аристархович. Его увидели только тогда, когда он сделал несколько шагов в центр комнаты и молча там остановился.
- Дед, что с тобой? - испуганно спросил Борька, когда все вдруг замолчали. - Что-нибудь произошло? Дед?..
- Включите телевизор, - тихо ответил он.
Глава q (400).
УКаз о введении чрезвычайного положения зачитывался сразу по всем телевизионным каналам одновременно. (Так же дружно его завтра опубликуют "Независтливая газета", "Тень литературы", "Вечерний клоп", "Документы и пакты", "Is bestiya", "Завтрак", "Литературная разиня", "Пир новостей", "Черная сводня", "Московская бравада" и целый ряд других, заклято сотрудничающих друг с другом на просторах российской информации, изданий).
Суть же рожденного в недрах президентской головы решения объяснялась следующим. Пока я отлеживался после полученного на Пушкинской площади удара, пока вникал в Борькино экспериментальное творчество да пока мы сидели на пивогоровской квартире и спорили о роли буковок в истории человечества, в стране произошло одно весьма немаловажное событие. Вернее, само-то событие было по нынешним беспредельно-криминальным меркам вроде бы даже и "так себе" - хотя и выходящим за пределы нормальности, но уже как будто бы и притершимся к нашей российской ментальности и психике. Коротко говоря, в районном центре одной из располагающихся чуть севернее от Москвы областей - небольшом двухэтажно-деревянном городке под названием Сенокосово - разгулявшаяся по случаю удачной реализации турецких арбузов группа лиц кавказской национальности заманила в оккупированную ими гостиницу трех сенокосовских школьниц несовершеннолетнего возраста и, удерживая их там силой, в течение трех суток совершала с ними всевозможные развратные действия. Когда одной из девчушек (отпросившейся якобы в расположенную в пятидесяти метрах от гостиницы уборную) удалось наконец убежать и рассказать обо всем дома родителям, те, не в состоянии стерпеть такого надругательства, подняли всю свою улицу и устремились к гостинице бить кавказцев. Через какие-то полчаса к ним присоединились родственники и соседи двух других девчонок, а к вечеру, увлеченные азартом справедливого возмездия, уже все жители Сенокосова, кто с оглоблей, а кто со штакетиной в руках, бегали толпами по деревянным тротуарам городка и с криками "Мочи их в сортирах!" вытаскивали позабивавшихся во все щели напуганных черноусых торговцев и тут же, на месте, вымещали на них всеми имеющимися под рукой средствами свою накопившуюся в душах обиду, в основе которой лежали и продаваемые втридорога нитратные помидоры и арбузы, и идущие бесконечной чередой из Чечни цинковые гробы с телами обезглавленных сыновей, и растлеваемые за вино и деньги малолетние дочери-школьницы...
