Андрей Курков - Не приведи меня в Кенгаракс
Турусов постарался изобразить на лице нечто вроде благодарности за оказанное доверие. Он хотел выйти из этого старинного зданьица, выйти легко и без продолжения бессомненно интересного разговора.
- В котором часу прибудет состав? - по-деловому спросил он.
- Вероятно, уже прибыл. Но мы вас не торопим, у вас есть время до пяти утра, - мягко произнес товарищ Борис.
Турусов закинул на плечо вещмешок, в котором рядом с магнитофоном Смурова лежали две папки. Кивнул на прощанье.
На мгновение встретился взглядом с товарищем Алексеем, и вышел.
Туман уже опускался на город и его белое молоко колыхалось метрах в пяти от мостовой.
За сортировочной горкой на тупиковом пути стоял нужный Турусову состав. Турусов неспеша прошелся вдоль вагонов, цистерн и открытых платформ и вдруг сообразил, что перед ним тот самый состав, на котором он самыми невероятными маршрутами пересекал русскую землю. Он ускорил шаг и вдруг остановился перед коричневым товарным вагоном, на котором белой краской был выведен номер 112. Турусов откатил двери и забрался внутрь.
В дальнем углу все так же стоял ГРУЗ. Сопровождающий перестал чувствовать себя "бывшим" и облегченно вздохнул. Потом подошел к служебному купе и оцепенел: на нижней полке все также неподвижно лежал Радецкий. На впавших щеках выросла добротная рыжая борода.
Турусов приложил ухо к груди Радецкого и услышал едва различимые редкие удары сердца.
- Он умрет, не проснувшись! - взволнованно подумал Турусов, потряс напарника за плечи и удивился, насколько легким и бестелесным показался ему Радецкий. Он с легкостью усадил его, прислонил к стенке служебного купе. Нервно прошелся к грузу и обратно и, приняв окончательное решение, взвалил Радецкого на спину так, как когда-то в школе на уроках гражданской обороны учили выносить раненых, и с этой, показавшейся ему нетяжелой, ношей выбрался из вагона.
Бредя в густом тумане, Турусов все же почувствовал вес Радецкого, хотя тот и здорово похудел.
Обойдя сортировочную горку, Турусов прошел под хиленьким прожектором и свернул налево, туда, где начиналась улочка, ведущая в самый центр, к ратуше и базару. Уже идя по этой улочке, Турусов неожиданно наткнулся на военно-морской патруль. Они остановились друг напротив друга. Пожилой усатый мичман отдал команду одному из своих матросов, и тот натренированно прощупал Турусова.
- Оружия не обнаружено! - доложил матрос мичману.
Опешивший Турусов неподвижно застыл.
- Что вы здесь делаете в два часа ночи? - строго спросил начальник патруля.
- Мне нужна больница, - выдавил из себя Турусов. - Надо человека спасти...
Мичман заглянул за плечо Турусова.
- Пьяный?
- Он умирает! - выкрикнул сопровождающий.
Мичман приказал матросам помочь и они, разгрузив Турусова, поволокли Радецкого под руки, как в усмерть пьяного.
Больницу нашли быстро, на соседней улице. Дежурный врач, низенький еврей с побитым оспой лицом, долго осматривал Радецкого, придирчиво и скрупулезно, словно искал повод отказаться от приема такого пациента.
- Так что, вы говорите, у него за болезнь? - уже пятнадцатый раз спрашивал он Турусова.
- Летаргический сон, - сдержанно ответил тот.
- Ладно, - вздохнул врач. - Занесите его на третий этаж. У нас нет санитаров.
Хорошо, что патруль был рядом. Матросы охотно помогли дотащить Радецкого до третьего этажа и уложили его на раскладушку, выставленную в узком коридоре.
Дежурный врач записал фамилию Радецкого на медицинскую карточку и очень удивился, узнав, что у пациента нет адреса.
- Я наведаюсь на днях, - сказал на прощанье Турусов. - Постарайтесь его разбудить и спасти!
- Что будет в наших силах! - не очень уверенно пообещал врач.
Турусов без труда вернулся к стоящему в тупике составу, забрался в вагон и присел на полку Радецкого.
С Выборгом он был в рассчете.
Вещмешок здесь, а в нем самое ценное достояние Турусова: самодельный магнитофон Смурова и две папки.
Возвращаться в клуб собаководства нет нужды.
Ящик "ТПСБ-1755" стоит в другом углу вагона и на суд редколлегии истории по крайней мере в этот раз не попадет.
Турусов встал, вытащил из-под столика примус, поставил чайник на него и глянул в окошко, сквозь которое ничего видно не было.
- Скоро туман поднимется, - подумал Турусов. - И в путь. Только куда дальше?
Он подтащил к купе для сопровождающих "ТПСБ-1755", выложил на крышку ящика магнитофон, алюминиевую кружку, кусок рафинада.
- Остался я один... - думал Турусов и делалось ему страшно от своего одиночества, но это не был физический страх.
Турусов почувствовал на себе огромную ответственность за прошлое, и еще большую ответственность за настоящее, и понял он, что пришло время спасти историю от костра, пришло время уточнить маршрут состава, а завтра, быть может, появится и получатель груза, который не испугается всей тяжести этих ТПСБ, и крепко пожмет руку Турусову, и скажет:
- Ну вот мы наконец и доехали!
И будет искренне удивляться, почему за семьдесят лет состав преодолел такое короткое расстояние, но все равно будет счастлив и будет кричать прохожим: "Смотрите, что нам привезли! Идите сюда! Вы и не знали об этом!"
Потом Турусов задумался: а подойдут ли прохожие, и если подойдут, то не будут ли возмущаться и требовать, чтобы убрали с такой чистой улицы такие громоздкие и эстетически несовершенные ящики.
Вскипел чайник.
Турусов отодвинул магнитофон на край ящика и вдруг уловил ухом едва заметное шипение, доносившееся из самодельного аппарата. Турусов затаил дыхание и напряг слух в надежде услышать продолжение прерванного монолога инженера-конструктора физической лаборатории Смурова Александра Петровича. Но в возникшей тишине вагона по-прежнему звучало лишь едва различимое шипение.
- Может, он сейчас на запись работает? - мелькнула догадка.
Турусов собрался с мыслями.
- Если вы когда-нибудь услышите меня, Александр Петрович, - он склонился над магнитофоном и произносил слова медленно и четко, - то знайте, что я тоже был сопровождающим груза ТПСБ. Фамилию свою называть не буду. Не потому, что еще не знаю когда и кто станет получателем груза. Я не стремлюсь в историю, я даже еще не уверился окончательно в том, что настоящая объективная история существует, а если она все-таки существует, то чего она принесет больше: вреда или пользы - я не знаю. Без сомнения есть исторические моменты, способные поколебать веру человека в свое правильное и праведное прошлое, а там, где вера в лучшее прошлое ставится под сомнение, переоценке подлежит все, включая отношение к настоящему и будущему. Ведь практически мы строим этажи здания, яму под фундамент которого рыли наши деды, а сам фундамент укладывали отцы. Я не верю, что деды и отцы гнали брак, но нельзя не учитывать и того, что строительные материалы истории у наших поколений были различны, и если не признавать этого, то в один день по, казалось бы, самой безобидной причине, здание даст трещину. И только тогда забегают комиссии, и чиновники будут валить всю вину на тех, кто рыл яму и укладывал фундамент. И выяснится в конце концов, что фундамент строился совсем под другое здание, и что если теперь не снять лишние этажи и тщательно не продумать реконструкцию, то и стены рухнут. Я еще буду на маршруте, буду до тех пор, пока не потеряю веру в полезность своего дела. Но если же утрачу веру... ищите меня в Кенгараксе...
Турусов выпрямил спину и, в глубокой задумчивости глядя на темные кубы ящиков в противоположном углу вагона, тяжело вздохнул.
- Господи, не приведи меня в Кенгаракс! - надрывно прозвучал голос сопровождающего и огненные язычки примуса, продолжавшего гореть и рассеивать тьму, задрожали и заметались как от внезапно налетевшего ветра.
Магнитофон больше не шипел. Когда он замолчал - было неизвестно.
Турусов достал топор, аккуратно вскрыл ящик "ТПСБ-1755", не глядя утрамбовал его содержимое, потом опустил внутрь магнитофон Смурова, а сверху две папки - свое личное достояние. И еще полчаса забивал обухом топора в крышку ящика длинные покладистые гвозди.
Когда не осталось ни одного гвоздя, он забросил топор под откидной столик, а заколоченный ящик волоком оттащил в грузовую часть вагона. Дело было сделано, но состав стоял, тишина и неподвижность раздражали Турусова и он то садился на нижнюю полку, то вскакивал и беспокойно расхаживал по деревянному полу.
Он снова и снова задумывался о том, что он остался один, и грядущее длительное одиночество на всем пути следования казалось ему слишком суровым приговором судьбы, а точнее, не судьбы, а случая. А что случай? Случай мимолетен и изменчив, он может сам себя отменить. Если бы люди научились с легкостью отличать судьбу от случая, сколько бы трагедий, сколько бы самоубийств можно было предотвратить!
Турусов откатил дверь и выглянул. Продолжалась ночь. Земля, погруженная в густой туман, была не видна. До рассвета оставалось еще пару часов.
