Николай Почивалин - Последнее лето
- Ты с чаем давай, - засопев, посоветовал Тарас Константинович. Уязвленное директорское самолюбие его так и не взыграло, и грозно хмурился он только для того, чтобы скрыть и одобрение и восхищение. Вот что значит моложе чуть не на тридцать лет: директор тянул, осторожничал, а этот взял и рубанул!
- Молодец! Пиши докладную, с утра завтра - приказ. Хватит!
В прищуренных глазах Забнева запрыгали покаянные и лукавые бесенята.
- А район как же?
- Поставим перед фактом. Семь бед - один ответ! - Тарас Константинович налил в стакан чай, с веселой хитринкой посмотрел на главного агронома: Слушай, Федорыч, а ты знаешь, что такое "РСВ"?
11
Быков зачем-то проверил, плотно ли прикрыта дверь, и только после этого подошел к столу.
- Тарас Константинович, вы получили приказ из треста?
- Какой приказ? - сделав непонимающий вид, спросил директор.
- Об отмене прошлого приказа. В котором вам объявлялся выговор.
- А, получил, получил. - Тарас Константинович похлопал ладонью по столу.
- Почему его нет на доске приказов?
Тарас Константинович нахмурился: тон Быкова не поправился ему.
- Приказ касается только меня. Бухгалтеру погрозили да не дали. Еще вопросы есть?
Быков несогласно покачал курчавой головой.
- Ошибаетесь. Приказ касается всего коллектива.
- Объясни тогда. Чем он касается.
- Тут и объяснять нечего. Была допущена несправедливость - коллектив об этом знал, возмущался. Несправедливость устранили - об этом коллективу поважнее знать. Правду в столе не держат.
- Хм, пожалуй, верно... - чуть опешив, согласился Тарас Константинович, с любопытством и с некоторым удивлением посматривая на парторга. - Ладно, Андрей Семеныч, - с утра вывесят.
- Тогда вопросов больше нет, - удовлетворенно кивнул Быков и ушел.
Неделю назад, в самый разгар рабочего дня, Тарас Константинович обнаружил, что заведующий гаражом уехал в город.
- Кто разрешил? - вскипел он.
- Я разрешил, - сказал вызванный через секретаршу Забнев.
- Что ему там понадобилось? - раздраженно, но чуть тише спросил Тарас Константинович. - Приспичило, называется!
- Надо.
Для порядку, задетый вдобавок спокойствием главного агронома, Тарас Константинович побурчал еще и утих окончательно. Шуметь за глаза, к тому же на парторга, - не особенно тоже, да и по совести если говорить, - за все лето мужик ни одним выходным не пользовался.
Вечером того же дня, когда Тарас Константинович был уже дома, ему позвонили из области.
- Тарас Константинович, дорогой, - выговаривал в трубку секретарь обкома, старый знакомый, - это что же получается? Играем в ущемленное самолюбие? Объявляют человеку за то, что он по-хозяйски действует, выговор, а он молчит? Кукиш в кармане носит? Твой парторг тут на меня навалился, а я знать ничего не знаю.
Похмыкивая, Тарас Константинович начал оправдываться, секретарь обкома выслушал, довольно сказал:
- Все ясно! Приказ мы посоветовали пересмотреть, а твоему Семен Семеновичу нахлобучку дали. - И засмеялся, вспоминая свою давнюю оплошку: - Ну, как там наш садик?..
Контора давно опустела, Тарас Константинович подвигал, проверяя, ящики стола, вышел на улицу и в нерешительности остановился. Такие дни иногда выпадают на стыке лета и осени. Все привычно крутится; привычно крутишься со всеми и сам, и вдруг словно какой-то зубчик безостановочно вращающейся шестеренки промахивает вхолостую, и ты обнаруживаешь с удивлением, что сегодня делать-то, собственно говоря, больше нечего.
Солнце висело еще довольно высоко; у магазина толпились мужички, соображая перед ужином; прошла с коромыслом, сплескивая с полных ведер, дородная счетоводиха, - Тарас Константинович смотрел на все сосредоточенно и чуть недоуменно, словно стараясь что-то вспомнить. Нет, и не забыл вроде ничего...
Навстречу попался комбайнер Василий Морозов, сын москвички, широкоплечий, с крупным, несколько вытянутым, как у матери, лицом и, кажется, чуть навеселе,
- Тоже гуляешь, Василий Петрович? - Тарас Константинович с удовольствием остановился, протягивая руку.
- Утром последний гектар добил. Завтра уж к соседям переберусь. - От загорелого до черноты лица Морозова веяло добротой, покоем, сахарно блестели крупные зубы. - А нынче Галинку навестили. Да вот подмога понадобилась - не хватило чуток.
- Как там Анна Павловна?
- Работает, - словно сам же и удивляясь тому, что говорит, засмеялся Морозов.. - Пускай уж до нового года, А там хватит. И слушать не стану - к себе заберу.
- Ну что ж, правильно, - одобрил Тарас Константинович. - А отец как, пишет?
- Пишет. - По добродушному лицу комбайнера пробежала тень. - Я ведь у него в феврале был. Как в Москву ездил. Меду отвез, валенки - жалуется, ноги стынуть начали. Не сладко ему: та еще молодая, а он согнулся. Пошел меня провожать - заплакал. Что, говорю, батя, - худо? Приезжай - не попрекнем, примем.
Рукой только махнул...
- А мать ничего... - Тарас Константинович поискал слово, - не обижается?
- Сколько помню, всегда внушала: он вам все одно - отец. - Морозов тепло, с какой-то мальчишеской гордостью похвалил: - Мать - это человек!
- Привет ей передавай.
- Спасибо, обязательно. - Комбайнер начал нетерпеливо переминаться с ноги на ногу, но директор не замечал.
- А как без Игонькина?
- Ну - как? Он у нас - восседал. Работал-то Шарапов.
- Правильно, значит, сделали?
- Еще бы не правильно. - Морозов наконец взмолился: - Побегу, Тарас Константинович, - ждут ведь.
- фу ты, а я и забыл совсем! Беги, беги.
Увольнение Игонькина прошло, против ожидания, довольно тихо: чувствуя, что нашкодил, не особо артачился и он сам, не последовало резких звонков и из района.
Оттуда, попросили или велели, это как считать, - только одно: написать в трудовой книжке спасительное "по собственному желанию". Вчера Забнев видел его в районе:
Игонькин уже возглавляет вновь созданный комбинат бытового обслуживания - у него опять все в ажуре...
Дойдя до садов, Тарас Константинович взял вправо - туда, где во всем своем великолепии достаивали последнюю неделю-полторы зимние сорта. Матово, словно покрытая воском, желтела в листве антоновка, краснел, с непривычным фиолетовым отливом, кальвиль, тяжело висел на ветках зеленый, с розовыми полосочками, синап зимний.
Здесь было тихо, торжественно, как бывает разве что в вековых заповедных лесах - голоса сборщиц остались где-то за дорогой, за частоколом подбеленных стволов, и если иной из них - слабо, как из-под земли - и доносился сюда, то он только подчеркивал и глубину садов, и тишину эту.
Тарас Константинович поднял с приствольного круга крупное яблоко, приняв его сначала за антоновку. Однако желтизна его была крепче, гуще, без благородного воскового налета, и, еще не понюхав - убедился, что и пахнет оно не так, как антоновка, - Тарас Константинович узнал его. Желтое присурское. У этого сорта, не обозначенного в книгах плодоводства, была примечательная по-своему история.
Отыскал его лет двенадцать тому назад Забнев. Дерево с такой же широкой разлапистой листвой, как и у антоновки, стояло неподалеку от немногих уцелевших после первой военной зимы и обманно подкидывало свои превосходные по внешнему виду плоды в ящики отборных яблок. Тогда совсем еще молодой агроном-плодовод, Забнев пришел в восторг - налицо был совершенно новый, неизвестный в селекции сорт. Он свез десяток яблок на государственный сортоиспытательный участок - там заинтересовались, взяли, как говорят, сорт на испытание.
Предположения Забнева подтвердились: оставленное без внимания дерево антоновки в результате свободного опыления дало какой-то новый сорт, назвали его незамысловато, по цвету и месту рождения. Спустя несколько лет на сортоучастке плодоносил уже целый рядок желтого присурского, но дальше опытного сада сорт не пошел. При отличных внешних данных плоды его с невыразительным тусклым запахом имели очень посредственный, с горчинкой, вкус. Ежегодно проводимые на участке высокоавторитетные дегустационные комиссии единодушно проставляли новичку высшие баллы за величину и вид и так же единодушно - самые низшие за все остальные и основные качества.
Нечто подобное, рассуждал Тарас Константинович, держа яблоко на ладони, бывает и с человеческой жизнью. С виду человек как человек, даже незаметнее других, а копни глубже - пустышка. И не дай, как говорят, бог никому остаться таким желтым яблоком!..
- Вот тут кто шабаршит, - раздался за спиной неторопливый мужской голос. - А я думал, чужой кто, - стрельнуть хотел.
Тарас Константинович кинул яблоко на землю, повернулся.
- Так бы уж и стрельнул?
- А чего - попугать-то?
Это был сторож Китанин - длинный и худой, с высоким коричневым лбом, изрезанным глубокими морщинами, и вдумчивыми, чуть рассеянными глазами неопределенного меняющегося цвета: зеленовато-серые, что ли.
Был он в линялой синей рубахе; правая рука придерживала за ремень перекинутую через плечо берданку, левая, беспалая - привычно заткнута за узкий поясок, подтянувший и без того плоский невидный живот. Иван Маркелович, - сразу вспомнил Тарас Константинович, назвав про себя сначала довольно редкое теперь отчество, а потом уже имя сторожа.
