В. Розанов - Опавшие листья (Короб первый)
Она остановилась, ниже склонила голову, и слова стали тише:
…в уме, подавленном тоской,Теснится тяжких дум избыток;Воспоминание безмолвно предо мнойСвой длинный развивает свиток:
Робко, по-детски:
И с отвращением читая жизнь мою,Я трепещу и проклинаю,И горько жалуюсь, и горько слезы лью,Но строк печальных не смываю.
Остановилась.
Я вижу в праздности, в неистовых пирах,В безумстве гибельной свободы,В неволе, в бедности, в чужих степяхМои утраченные годы.Я слышу вновь друзей предательский приветНа играх Вакха и Каприды…
Так и сказала "Каприды"…
Я чувствовал, многих слов она не понимала…
И сердцу вновь наносит хладный светНеотразимые обиды.И нет отрады мне…
Теперь она почти шептала. Я едва уловлял слова:
— и тихо предо мнойВстают два призрака младые,Две тени милые — два данные судьбойМне ангела во дни былые!Металличнее и холоднее, как чужое:Но оба с крыльями и с пламенным мечомИ стерегут… и мстят мне оба.
Опять с сочувствием:
И оба говорят мне мертвым языкомО тайнах вечности и гроба.
За всю семейную жизнь свою (20 лет) я не пережил волнения, как слушая от Тани, "которая туг где-то около ног суетится", стихотворение, столь для меня (много лет) разительное. Да, но — для меня. А для нее??? С ее "Катакомбами"[167] Евгении Тур, и — не далее? Почему же не «далее»? Оказывается, она пробегла гораздо «далее», чем нам с мамой казалось. И не сказала ни слова. И только на случайный вопрос, сказав стих почти как «урок» (к «уроку» этого никогда не было), вдруг открыла далеко не «урочную» тайну, — о, как далеко пересягаюшую все их уроки, классы, учителей.
— Хорошо, Таня. Как ты запомнила?
— Я очень люблю это стихотворение.
— С "Каприда"?!
Прочел маме (в корректуре).
— Как мне не нравится, что ты все это записываешь. Это должны знать ты и я. А чтобы рынок это знал — нехорошо. Ты уж лучше опиши, как ты ее за ухо драл.
Но это был другой случай, на Иматре. Когда-нибудь расскажу в другом месте.
* * *
Неумолчный шум в душе.
(моя психология).
Днем, когда проснусь ночью, — и, странно, иногда продолжается и в сон (раза 3 «разрешались» во сне недоумения, занимавшие этот день и предыдущие дни).
* * *
Не сторожит муж, — не усторожит отец
(судьба девушек).
* * *
"Поспешно"
— прочел я над адресом, неся Надюшкино письмо на кухню (откуда берет их почтальон). И куца это Пучек (прозвище) пишет свои письма все «поспешно». Раньше все кричали: "Папа!" — мне заказное" (т. е. послать "заказным"). Я наконец рассердился на расходы и говорю: "Да зачем тебе заказным?" — "Скорее доходит!" — "Да, напротив, заказное идет медленнее, а только вернее доходит".
С тех пор не пишут «заказным», а зато надписывают «поспешно». И куда они все торопятся — 11,12,13-ти лет.
Важничанье письмами — необыкновенное. Избави Бог дотронуться до открытки. Глаза так и сверкают, губы трясутся, и, брызгая слюной, Пучек кричит, отцу ли, матери ли:
— Это бессовестно читать чужие письма!
— Милая, да открытки на то и пишутся, чтобы их все читали.
— Вовсе нет!!! Это — письмо!!! Ведь не к тебе оно написано!!!!!
Трясется.
— Милая, — да ведь и глупости там написаны. Что такое "твоя Зоя", или еще: "Я узнала важный секрет. Но скажу тебе осенью, когда соберемся в школу". Правда, в письме есть еще: "Бабушка захворала воспалением легких", но это — в самом конце, сбоку по краю листа и с кляксой, так что, очевидно, «секрет» важнее.
Раз нам не пришло ни одного письма, а Наде две открытки: то она, схватив их, — выскочила в сад, пробежала огромную аллею, и уже только тогда взглянула на адрес и от кого, и даже — что с картинками. Восторг и, главное, важность сорвали ее как вихрь и унесли как свеженький листок в бурю…
У одной основные подруги — это «Зоя» и еще какая-то «Гузарчик», у другой — вечная "Наташа Полевая".
(12 июня 1912 г.).
* * *
категория времени, ужасна эта связь с временем.
Человек — временен. Кто может перенести эту мысль…
У, как я хочу вечного. "Раб времени", тысячелетия или минуты — все равно. У, как я не хочу этого "раба времени".
(1 июля 1912 г.).
* * *
Только горе открывает нам великое и святое.
До горя — прекрасное, доброе, даже большое. Но никогда именно великого, именно святого.
(1 июля 1912 г.).
* * *
Мы рождаемся для любви.
И насколько мы не исполнили любви, мы томимся на свете. И насколько мы не исполнили любви, мы будем наказаны на том свете.
(1 июля 1912 г.).
* * *
Не спас я мамочку от страшной болезни. А мог бы. Побольше бы внимания к ней, чем к нумизматике, к деньгам, к литературе.
Вот одна и вся моя боль. Не «Христос», нисколько, «Христос» и без меня обойдется. У него — много. А у мамочки — только я.
Я был поставлен на страже ее. И не устерег. Вот моя боль.
* * *
Жизнь требует верного глаза и твердой руки. Жизнь — не слезы, не вздохи, а борьба; и страшная борьба. Слезы — «дома», «внутри». Снаружи железо. И только тот дом крепок, который окружен железом.
Во мне было мало железа: и вот отчего мамочке было так трудно. Она везла воз и задыхалась; и защищала его. И боролась за меня.
И возничий упал. А я только оплакиваю его.
(2 июля 1912 г.).
* * *
Попы — медное войско около Христа.
Его слезы и страдания — ни капли в них. Отроду я не видал ни одного заплакавшего попа. Даже «некогда»; все «должность» и "служба".
Как «воины» они защищают Христа, но в каком-то отношении и погубляют его тайну и главное.
(может быть, только "наши попы"?
притом очевидно — не все).
(через 1/2 года после "пришла
мысль", т. е. после записи).
* * *
Между прочим, ни в ком я не видал такого равнодушного отношения к смерти, как у попов. "Эта метафизика нам нипочем".
(ну, это — не все), (через 1/2 года после "пришла мысль").
Но, однако, при всех порицаниях как страшно остаться без попов. Они содержат вечную возможность слез: позитивизм не содержит самой возможности, обещания.
Недостаток слез у попа и есть недостаток; у позитивистов — просто нет их, и это не есть нисколько в позитивизме «недостаток». Вот в чем колоссальная разница.
(все-таки попы мне всего милее на свете), (приписка через 1/2 года).
* * *
Режет Темное, режет Черное. Что такое?
Никто не знает.
* * *
Всегда в мире был наблюдателем, а не участником.
Отсюда такое томление.
* * *
Есть люди, которые, как мостик, существуют только для того, чтобы по нему перебегали другие. И бегут, бегут: никто не оглянется, не взглянет под ноги. А мостик служит и этому, и другому, и третьему поколению.
Так была наша «бабушка», Александра Андрияновна, — в
* * *
Тайный пафос еврея — быть элегантным. Они вечно моются и душатся. Еврей не выберет некрасивую в танцы а самую красивую, и будет танцевать с ней до упаду. Вообще они всё "до упаду". Но остановимся на элегантности: еврей силится отмыть какую-то мировую нечистоту с себя, какой-то допотопный пот. И все не может. И все испуган, что сосед потихоньку отворачивается от этого пота.
(вспомнив вечеринку в Брянске,[168] с провизорами).
* * *
Талант у писателя невольно съедает жизнь его.
Съедает счастье, съедает все.
Талант — рок. Какой-то опьяняющий рок.
(1-го августа 1912 г.).
* * *
Иногда и "на законном основании" — а трясутся ноги; а другой раз "против всех законов" — а в душе поют птички.
* * *
С детьми и горькое — сладко. Без детей — и счастья не нужно.
Завещаю всем моим детям, — сын и 4 дочери, — всем иметь детей. Судьба девушки без детей — ужасна, дымна, прогоркла.
Девушка без детей — грешница. Это "канон Розанова" для всей России.
(кроме "лунных людей", с "не хочу!не хочу!" природы).
* * *
Мы не по думанью любим, а по любви думаем. Даже и в мысли — сердце первое.
(за занятиями).
* * *
Осложнить вдохновение хитростью — вот Византия. Такова она от перепутанностей дворцовой жизни до канонов и заставок на рукописях.
(в лесу на прогулке).
* * *
…откуда эта беспредельная злоба?
И ничего во всей природе[169] Благословить он не хотел.
(о Гоголе)
…демон, хватающийся боязливо за крест.
(он же перед смертью).
* * *
Говорят, дорого назначаю цену книгам ("Уед."), но ведь сочинения мои замешены не на воде и даже не на крови человеческой, а на семени человеческом.
* * *
Не полон ли мир ужасов, которых мы еще совершенно не знаем?
