М Загоскин - Вечер на Хопре
-------------
Исправник замолчал. Я слушал с большим вниманием его рассказ, но это не помешало мне заметить, что Заруцкий и Черемухин толковали о чем-то меж собою вполголоса, этот последний поглядел на свои часы, и в то самое время, как внимание наше было обращено на рассказчика, вышел потихоньку из кабинета. - Ну, племянник, - промолвил, улыбаясь, хозяин,- что ты скажешь на это? - Если б Алексей Дмитрич не был сам очевидным сви детелем этого происшествия,- отвечал Заруцкий,- то я ска зал бы вам, что это просто сказки. - Ну, а теперь что скажешь? - Теперь скажу, что это странное стечение обстоя тельств - не совсем обыкновенный случай, и больше ничего. - Как ничего? - Разумеется. Сон, который видела Жозефина, есть не что иное, как повторение того, о чем она беспрестанно ду мала наяву; и если б Казимира возвратилась благополучно из своего путешествия, то этот сон был бы забыт точно так, как тысячи подобных снов, которые не сбываются и о которых никто не говорит ни слова. - Экой ты, братец, какой! Да ведь ты слышал, что это сбылось. - Да что ж удивительного, когда из миллиона вздорных снов какой-нибудь один нечаянно сбудется! Например, если б жена морского офицера, который отправился кругом света, Она стала бы очень тосковать о своем муже, то, вероятно, часто бы видела во сне, что он утонул. И если в самом деле он погибнет на море, так вы скажете, что ей было это предсказано во сне? - Да что ты наладил, племянник, во сне да во сне! Ведь ты слышал, что она видела это наяву. - То есть ей казалось, что она не спала. Но, так и быть, согласен! Она видела это не во сне; так что ж? Разве не случается видеть наяву предметы, которые существуют только в одном расстроенном воображении нашем? Испытайте не поспать несколько ночей сряду, и вы увидите , наяву такие диковинки, какие не пригрезятся вам никогда и во сне. Поговорите об этом с курьерами, которые скачут и день и ночь, не имея времени соснуть ни на минуту. Я сам однажды видел на большой дороге, обсаженной одними липками, целые улицы огромных палат и дворцов, а, кажется, не спал и даже, чтоб не задремать и не свалиться с тележки, пел песни и разговаривал беспрестанно с ямщиком. Знаете ли, до какой степени может иногда приготовленное к чуде- сам воображение обманывать все наши чувства? Вот, например, теперь темная осенняя ночь, ветер воет, близко полуночи, и мы уже часа три сряду рассказываем друг другу страшные повести. Я уверен, что теперь каждый из нас, не исключая меня, гораздо более обыкновенного расположен к испугу и несравненно легковернее, чем во всякое другое время. Нечаянный стук, неожиданное появление какого- нибудь нового гостя, скрип двери, порыв ветра -одним словом, все может нас потревожить и показаться нам неестественным; и если б в эту самую минуту, как я с вами говорю, кто-нибудь, подмостясь, с надворья заглянул к нам в окно, то, без всякого сомнения, самое обыкновенное лицо показалось бы нам нечеловеческим. - Вот еще вздумал чем пугать! - прервал хозяин, по сматривая робко вокруг себя. - Какой вздор! - сказал я, взглянув невольно на окно. - Нет, не вздор! - продолжал Заруцкий.- Мы все имеем какую-то врожденную наклонность верить чудесному; и хотя страх - чувство вовсе не приятное, но мы любим это судорожное сжимание сердца, этот холод, которым обдает нас с ног до головы, когда нам кажется, что мы видим чтонибудь неестественное, и коль скоро мы дадим волю нашему сознанию, лишь только оно возьмет верх над рассудком, то мы готовы верить всему, пугаться всего, и точно так же, как в сильной горячке, хотя и сохраняем физические наши способности, а, несмотря на это, и видим, и слышим, и даже чувствуем все навыворот. Но вот, кажется, и полночь... чу! На дворе стали бить часы. - Как страшно завывает этот колокол, - продолжал Заруцкий, считая вполголоса удары. - Пять... шесть... Не правда ли, что в этом звуке есть что-то могильное, злове щее? Восемь... девять... Как заунывно и протяжно раздает ся этот Глагол времен - металла звон!.. Одиннадцать... двенадцать!.. Боже мой!.. Смотрите, смотрите!.. Что это? Я вскрикнул, Кольчугин уронил на пол свою трубку, исправник и хозяин вскочили с своих мест, и все взоры, по направлению руки Заруцкого, обратились на одно из окон кабинета.
- Кой черт! - вскричал хозяин. - Да что ж он видит? Не знаю, как вы, господа, а я не вижу ничего.
- И я также, - сказал Кольчугин, подымая свою трубку. - Ах он проказник! - прервал исправник с громким хохотом.- Смотри, пожалуй, как он всех нас переполошил! Ого! Да ты, брат, славный актер, - продолжал исправник, обращаясь к Заруцкому. - Полно, полно, любезный! Не кобенься - никого не обманешь. Я взглянул на моего приятеля - нет, это не комедия! Его почти безумный и неподвижный взор был устремлен на среднее окно кабинета; все члены его дрожали, волосы стояли дыбом, а на помертвевшем лице изображался не изъяснимый ужас. - Что ты, что ты, мой друг, - спросил я, подходя к нему, - что с тобою сделалось? Заруцкий не отвечал ни слова. - Не трогайте его, -сказал исправник, - он теперь на сцене и так сроднился с своею ролею, что не хочет с нею расстаться. Вдруг послышались в коридоре скорые шаги, дверь отворилась, и вошел Черемухин. - Фу, братец, как ты меня напугал, -проговорил Заруцкий, садясь на канапе, - насилу могу отдохнуть! - Я тебя напугал? - повторил Черемухин. - Да, ты. - Чем, если смею спросить? - Как чем? Я говорил тебе, когда часы на дворе будут бить полночь, чтоб ты при последнем ударе колокола загля нул к нам в окно, а никто не просил тебя закутаться в ка кой-то белый саван и надеть на голову женский чепец. - Женский чепец?.. Что ты, в уме ли? - Ну, вот еще!.. Запирайся! - Помилуй, братец, да я и с крыльца не сходил. - Что ты говоришь? - Ну да! Когда я вышел на крыльцо и увидел, что дождь льет как из ведра, так, не погневайся, не заблагорассудил промокнуть до костей, чтоб для твоей забавы выкинуть проказу, за которую и маленьких детей секут. - И ты не смотрел к нам в окно? - Нет. - Послушай, Александр! - вскричал Заруцкий, побледнев снова. - Эта шутка никуда не годится.
- Какая шутка?.. Ах, батюшки! Да что с тобою сде лалось? - Говори правду, я это требую.
- Тьфу, пропасть! Да если ты мне не веришь, так сту пай в переднюю и спроси у людей. Я тебе говорю, что я не только не заглядывал к вам в окно, но даже и с крыльца не сходил. Слышишь, какой идет дождь!.. Если б я был на дворе, то на мне бы сухой нитки не осталось, а вот, по смотри!.. На, пощупай мое платье!.. Ну что, был ли я под дождем? Приятель мой замолчал. - Да разве ты в самом деле что-нибудь видел? - спросил я его вполголоса. Он сжал крепко мою руку и прошептал прерывающимся голосом: - Да, мой друг!.. Я видел... О, что я видел!
- Да что такое?
Заруцкий, не отвечая на мой вопрос и как будто бы го воря с самим собою, сказал: - Кажется, сегодня суббота... Да! Точно, суббота...
- А если хочешь, так и воскресенье: двенадцать часов уж било. Да скажи мне...
- Нет, мой друг! Быть может, это один обман моих чувств... Мне могло показаться!.. Но я видел это так ясно, - промолвил он, поглядев с невольным содроганием на среднее окно кабинета. - Вот тут!.. Против меня!.. - О чем вы, господа, там перешептываетесь? - Так, дядюшка, ничего! - сказал Заруцкий, стараясь улыбнуться. - Опять какой-нибудь заговор, чтоб перепугать нас, подхватил исправник.- Да не трудитесь, господа! Не знаю, как другие, а я за себя отвечаю, два раза сряду не испу гаете. - Ну, не ручайся, любезный! - прервал хозяин. - Если б ты знал историю моего дома и то, что некогда случилось в этой самой комнате, где мы теперь беседуем, то не стал бы так храбриться. Я давно уже здесь живу и благодаря бога никаких страстей не видывал, а как вспомню про эту ужасную историю, так, признаюсь, меня и в петровки мороз по коже подирает. - А кстати, Иван Алексеевич! - подхватил исправник.Расскажи-ка нам это предание. Мне давно уже хотелось узнать подробнее об этом ночном поезде, о котором так много толкуют во всем нашем уезде. - И, верно, всякий по-своему,- заметил хозяин. - Да, каждый по-своему, в одном только все согласны, что эта сказка имеет какое-то истинное происшествие. - А почему вы называете это предание сказкою? спросил я исправника. - Потому, что оно с начала до конца походит на сказку. - А то, что ты нам сейчас рассказывал, - прервал с улыбкою Черемухин, - чай, по-твоему, история? - О, это другое дело! - сказал я. - Появление умершей это сообщение мира невещественного с миром земным; это гармоническое сочувствие душ, доказывающее небесное наше начало; и способность проявления в видимых формах существ, не подчиненных никаким физическим законам, может менее или более оправдаться понятием нашим об организации... то есть о внутренней способности существа бестелесного, которое в отношении своем к внешним пред метам... то есть к видимому или, лучше сказать, к вещест венному миру... Но, может быть, вы меня не понимаете? - Помилуйте! - вскричал преважно Черемухин. - Как не понять, это ясно! - Смейся, смейся! - прервал исправник. - О, человек совершенно земной! Ты понимаешь и веришь только тому, что дважды два - четыре. - А тебе бы хотелось, чтоб дважды два было пять? - Да что с тобой говорить! - продолжал исправник. Расскажите-ка нам лучше, Иван Алексеевич, эту страшную историю, от которой, как вы сами говорите, и вас иногда мороз по коже подирает. - Да уж не поздно ли, господа? - сказал хозяин. - Ах, сделайте милость!--вскричал я.- Мне завтра поутру должно с вами проститься; так я, может быть, никогда ее не услышу. - Ну, так и быть! - продолжал хозяин. - Только если вы станете зевать, так прошу припомнить, что теперь уже за полночь и что благодаря бога мы все, кажется, бессонницей не страдаем. Ну, слушайте, господа!
