М Загоскин - Вечер на Хопре
- И сама не знаю. Вот тут на сердце у меня так тяже ло!.. Мне так грустно!.. Вы скажете, что это малодушие, ребячество,- быть может! Да что же делать, когда в нас есть что-то такое, что несравненно сильнее всякого рассудка. Конечно, и я могу притворяться веселою, но это будет одно притворство. - А вы его ненавидите, княгиня. Однако ж так и быть, притворитесь! Я слыхал, что иногда актеры увлекаются своими ролями; почему знать, может быть, и вы забудете ваше горе; протанцуйте первую мазурку нехотя, а вторая будет забавлять. Пойдемте! Княгиня молча подала мне руку, и мы, составив четвер тую мазурку, пустились танцевать наперерыв с другими. В самом деле, Жозефина поразвеселилась, и к концу бала на прекрасном лице ее не оставалось даже и следов прежнего беспокойства и горести. Вот после ужина гости стали расходиться; ближайшие соседи разъехались по своим деревням, а те, которые жили подалее, остались ночевать в замке; в числе последних было несколько молодых барынь. Хозяйка, уложив их спать в одной большой горнице, расположилась и сама ночевать вместе с ними. Я отправился также в свою комнату и верно бы проспал крепким сном до самого обеда, когда бы рано поутру не разбудила меня какая-то необычайная тревога в целом доме: везде хлопали дверьми и по всем коридорам поднялась такая беготня, что если б хотя немного пахло дымом, так я подумал бы, что мы горим. Я вскочил с постели, оделся на скорую руку и побежал узнать причину этой суматохи. Любимица панны Жозефины, черноглазая Юлия, на которую я давно уже засматривался, первая по встречалась со мною в коридоре и сказала мне мимоходом, что княгиня занемогла, что ей сделалось ночью очень дурно, что она во сне или наяву, наверное не знают, но только видела что-то страшное и лежит теперь без памяти. Не прошло и двух часов, как все остальные гости разъехались, и этак часу в десятом пришли мне сказать, что княгиня просит меня к себе. Я нашел ее в совершенной больной; она сидела совсем одетая на канапе и на вопрос мой о внезапной ее болезни отвечала, что чувствует себя совершенно здоровою. В самом деле, кроме необычайной бледности, на лице ее не заметно было никаких признаков болезни, но с первого взгляда на ее мутные и распухшие глаза не трудно было догадаться, что она очень много плакала. - Садитесь вот здесь, подле меня! - шепнула Жозефина тихим голосом. - Что с вами сделалось, княгиня? -сказал я, садясь на канапе. - Ничего. Я знала это наперед. О! Сердце мое пред чувствовало, оно меня никогда не обманывает. - Да что такое? - Я ее видела. - Видели?.. Кого? - Ее. Она приходила со мною проститься. - Да о ком вы говорите? - О моем друге. - О вашей невестке? - Да. - Что вы, княгиня, помилуйте! Это так - расстроенное воображение. Вы много танцевали, кровь ваша была в вол нении, и какой-нибудь сон...
- Сон! - повторила Жозефина с грустной улыбкою. Сон! Нет, я не спала... Послушайте, я расскажу вам все.
В продолжение сего чудного рассказа я беспрестанно смотрел на нее, надеясь подглядеть в глазах ее признаки бреда или горячки, но, кроме тихой и спокойной грусти, я не мог заметить ничего на ее бледном и усталом лице. То, что она мне рассказала, было так странно и в то же время носило на себе такой отпечаток истины, что все слова ее врезались в мою память, и я могу вам повторить ее рас сказ без всякой ошибки и перемены, точно так, как будто бы слышал его вчера.
Жозефина, уложив спать своих гостей, заснула сама крепким сном часу во втором утра. Засыпая, она даже, сверх обыкновения, ни разу не подумала о Казимире. По ее догадкам, она спала уже более часу, как вдруг ей послы шался тихий шелест, и на нее повеяло какою-то приятной весенней прохладою. Она проснулась. У самого ее изголовья стояла женщина в белом платье с остриженными волосами; на ней не было никаких украшений, кроме красного ожерелья на шее и черного пояса с стальной пряжкою. Несмотря на то что в комнате горела одна ночная лампада, Жозефина рассмотрела все это с первого взгляда. Лицо этой женщины было покрыто, или, лучше сказать, на него было наброшено короткое белое покрывало; она стояла неподвижно и держала руки, сложив крестом на груди. В первую минуту испуга Жозефина не могла выговорить ни сло ва, а потом, когда хотела позвать своих девушек и разбудить гостей белая женщина подняла покрывало и сказала тихим голосом: - Не пугайся, мой друг, это я! - Боже мой! - вскрикнула Жозефина.- Это ты, Кази мира?.. Возможно ли? Когда же ты приехала? - Она при поднялась, чтоб обнять свою невестку, но Казимира отсту пила шаг назад и прошептала едва слышным голосом: - Не прикасайся ко мне, Жозефина! Еще не пришло время, когда тебе можно будет обнять меня и чувствовать, что ты меня обнимаешь. Я пришла проститься с тобою. - Проститься? - Да! Разве ты забыла нашу клятву? Тут Жозефина вспомнила все, и как вы думаете: испугалась или, по крайней мере, пришла в отчаяние? Залилась слезами?.. Нет! Она не чувствовала ни страху, ни горести; и то и другое овладело ее душою после, но в эту минуту она была совершенно спокойна. - Итак, мой друг, ты умерла? - спросила она Казимиру. - Да, я умерла в Париже. Мне отрубили голову. - За что? - За мою привязанность к французской королеве. - Злодеи!.. - Не кляни, а благословляй их, Жозефина! Они отперли двери моей темницы. - Твоей темницы?.. Какой темницы? Привидение кротко улыбнулось и не отвечало ничего. - Скажи мне, мой друг, - продолжала Жозефина, страшно ли умирать? - Да, точно так же, как страшно слепому от рождения взглянуть в первый раз на светлое солнце и ясные небеса.
- Ах! Последняя минута должна быть ужасна! - Да, мой друг! Последняя минута ужасна; но зато первая!..
Неподвижные взоры привидения одушевились. - И что я прочла в них! - говорила Жозефина, рыдая.О! Как ничтожно это чувство, которое мы все, минутные гости земли, называем нашей радостью и блаженством! - Но мы должны расстаться, - сказало привидение. Прощай, Жозефина! До свиданья... там - в нашей родине!.. - Постой, мой друг! - вскричала Жозефина.- Скажи, уверена ли ты, что мы опять увидимся? - О, я не сомневаюсь в этом! Я вижу твою душу: она рвется из оков своих; она не любит своей неволи. Послу шай... Тут тень Казимиры наклонилась и прошептала несколько слов на ухо своему другу. - Потом,- продолжала Жозефина,- глаза мои сомкнулись, мне послышалось, что в вышине надо мною раздаются какието неизъяснимо приятные звуки, и я или заснула опять, или лишилась чувств - не знаю сама; но только все исчезло. - А что такое шепнула она вам на ухо? - спросил я с любопытством. - Не спрашивайте меня об этом, - прервала Жозефина, эти слова умрут - да!.. Они должны умереть вместе со мною. Как я ни убеждал ее открыть мне эту тайну, все было напрасно. Я заметил только одно, что всякий раз, когда говорил с ней об этом, она начинала плакать; но эти слезы не были слезами горести. Через три недели мы прочли в парижском журнале Друг народа , что вскоре после убийства графини Ламбаль казнена была одна иностранка, и как, по обыкновению французских писателей, ни исковеркано было имя этой не счастной, но, к сожалению, нам нетрудно было отгадать в нем фамильное прозвание князей Лю....ких.
-------------
Исправник замолчал. Я слушал с большим вниманием его рассказ, но это не помешало мне заметить, что Заруцкий и Черемухин толковали о чем-то меж собою вполголоса, этот последний поглядел на свои часы, и в то самое время, как внимание наше было обращено на рассказчика, вышел потихоньку из кабинета. - Ну, племянник, - промолвил, улыбаясь, хозяин,- что ты скажешь на это? - Если б Алексей Дмитрич не был сам очевидным сви детелем этого происшествия,- отвечал Заруцкий,- то я ска зал бы вам, что это просто сказки. - Ну, а теперь что скажешь? - Теперь скажу, что это странное стечение обстоя тельств - не совсем обыкновенный случай, и больше ничего. - Как ничего? - Разумеется. Сон, который видела Жозефина, есть не что иное, как повторение того, о чем она беспрестанно ду мала наяву; и если б Казимира возвратилась благополучно из своего путешествия, то этот сон был бы забыт точно так, как тысячи подобных снов, которые не сбываются и о которых никто не говорит ни слова. - Экой ты, братец, какой! Да ведь ты слышал, что это сбылось. - Да что ж удивительного, когда из миллиона вздорных снов какой-нибудь один нечаянно сбудется! Например, если б жена морского офицера, который отправился кругом света, Она стала бы очень тосковать о своем муже, то, вероятно, часто бы видела во сне, что он утонул. И если в самом деле он погибнет на море, так вы скажете, что ей было это предсказано во сне? - Да что ты наладил, племянник, во сне да во сне! Ведь ты слышал, что она видела это наяву. - То есть ей казалось, что она не спала. Но, так и быть, согласен! Она видела это не во сне; так что ж? Разве не случается видеть наяву предметы, которые существуют только в одном расстроенном воображении нашем? Испытайте не поспать несколько ночей сряду, и вы увидите , наяву такие диковинки, какие не пригрезятся вам никогда и во сне. Поговорите об этом с курьерами, которые скачут и день и ночь, не имея времени соснуть ни на минуту. Я сам однажды видел на большой дороге, обсаженной одними липками, целые улицы огромных палат и дворцов, а, кажется, не спал и даже, чтоб не задремать и не свалиться с тележки, пел песни и разговаривал беспрестанно с ямщиком. Знаете ли, до какой степени может иногда приготовленное к чуде- сам воображение обманывать все наши чувства? Вот, например, теперь темная осенняя ночь, ветер воет, близко полуночи, и мы уже часа три сряду рассказываем друг другу страшные повести. Я уверен, что теперь каждый из нас, не исключая меня, гораздо более обыкновенного расположен к испугу и несравненно легковернее, чем во всякое другое время. Нечаянный стук, неожиданное появление какого- нибудь нового гостя, скрип двери, порыв ветра -одним словом, все может нас потревожить и показаться нам неестественным; и если б в эту самую минуту, как я с вами говорю, кто-нибудь, подмостясь, с надворья заглянул к нам в окно, то, без всякого сомнения, самое обыкновенное лицо показалось бы нам нечеловеческим. - Вот еще вздумал чем пугать! - прервал хозяин, по сматривая робко вокруг себя. - Какой вздор! - сказал я, взглянув невольно на окно. - Нет, не вздор! - продолжал Заруцкий.- Мы все имеем какую-то врожденную наклонность верить чудесному; и хотя страх - чувство вовсе не приятное, но мы любим это судорожное сжимание сердца, этот холод, которым обдает нас с ног до головы, когда нам кажется, что мы видим чтонибудь неестественное, и коль скоро мы дадим волю нашему сознанию, лишь только оно возьмет верх над рассудком, то мы готовы верить всему, пугаться всего, и точно так же, как в сильной горячке, хотя и сохраняем физические наши способности, а, несмотря на это, и видим, и слышим, и даже чувствуем все навыворот. Но вот, кажется, и полночь... чу! На дворе стали бить часы. - Как страшно завывает этот колокол, - продолжал Заруцкий, считая вполголоса удары. - Пять... шесть... Не правда ли, что в этом звуке есть что-то могильное, злове щее? Восемь... девять... Как заунывно и протяжно раздает ся этот Глагол времен - металла звон!.. Одиннадцать... двенадцать!.. Боже мой!.. Смотрите, смотрите!.. Что это? Я вскрикнул, Кольчугин уронил на пол свою трубку, исправник и хозяин вскочили с своих мест, и все взоры, по направлению руки Заруцкого, обратились на одно из окон кабинета.
