Елена Ткач - Самодурка
Дверь отворилась. На пороге — Георгий.
— Надя, вы скучаете. А это не есть хорошо! И сейчас я буду с этим бороться.
— Да нет… — она вздохнула, — тихо тут у вас. Устала немного. Чуть-чуть в себя приду — и вернусь ко всем. Ничего, что я тут? Это ведь ваш кабинет?
— Да, это моя келья. Вы погодите — я сейчас!
Он выскользнул, плотно прикрыв дверь за собой, и через пару минут вернулся с бутылкой Хванчкары и двумя бокалами, разлил вино и причел перед ней на корточки.
— Ну вот, наконец-то мы с вами и выпьем! — они чокнулись. — За театр! Я вообще-то никогда и не думал, что буду работать в театре — я ведь по специальности переводчик. Поэзия начала века — англичане, в основном. Перевел несколько пьес. Попросили — сделал пару инсценировок… Потом как снег на голову — пойдешь завлитом в Большой? Ну, я конечно… растерялся сначала. До сих пор не понимаю, почему позвали меня. Но отказаться не смог. Большой! Кто ж откажется! Вот. Теперь занимаюсь программками…
— А что вы переводили с английского, если не секрет?
— Какой тут секрет. Много! Всего и не перечислишь… Дороти Сэйерс, Агату Кристи — разное. А из поэзии… да, что это я — вот!
Он взял со стола лист бумаги с ровными колонками строк и начал читать:
Я срезал упругий ореховый прут,Нитку к нему привязал,Наживкой на мой самодельный крючокЛесную ягоду взял.В моей голове негасимо пылалЖелания огненный хмель.С первым рассветом я в речке поймалСеребряную форель.Форель лежала на свежей траве,Осталось зажарить улов.По имени кто-то окликнул меня,И оглянулся на зов:Из света был облик её сотворен,А волосы — яблони цвет,И в бледном рассвете уже исчезалМерцающий силуэт.С тех пор я скитаюсь, не в силах изжитьОгненный хмель в голове,Чтоб её отыскать, и её приласкать,И увлечь по свежей траве.И вплоть до скончанья земных временСрывать мы будем вольныЗолотые яблоки солнцаИ серебряные — луны.[1]
— Вот. Это Йейтс.
— Кто?
— Йейтс, великий ирландский поэт.
— Это ваш перевод?
— Мой.
Георгий снял очки, привычным жестом потер переносицу, и Надежда впервые разглядела его глаза — синева лучилась в них переливчатым ясным светом, взгляд был спокоен и тверд, но незнаемое затаилось в нем, как будто ход в небеса… и горело светоносным потоком.
Взгляд мужчины… как бы это сказать, — подумала ошеломленная Надя, плоский, что ли… В нем угадывается дно — как в обмелевшем колодце. А тут… Даже не по себе стало, когда он так на меня поглядел, — словно из звездной бездны…
Георгий надел очки и взглянул на часы.
— Ого, скоро одиннадцать!
… И словно крышка захлопнулась. Даль небес не глядела больше на Надю, и встрепенувшееся в ней волнение мигом прошло.
Да, оно и к лучшему, — подумалось ей, — ишь, вспорхнула! Нечего трепыхаться — цветом небесным тут у нас владеет Лидок!
— Какое, оказывается, великое искусство — балет! — он подлил ей немного вина в бокал. — Я даже близко не представлял себе его сути. Совершенно выпадающее из времени искусство…
— То есть?
— Любое время — оно житейское, к земной суете привязанное. А уж наше-то… А балет, кроме высочайшего мастерства, требует внутренней отстраненности от суеты… особых душевных сил. А точнее — духовных. Впрочем, что это я, — так у любого истинного художника.
— А что, душевное и духовное — это разные вещи?
— Очень разные. Но это разговор особый — для него время требуется, на бегу не поговоришь…
— А разве мы сейчас на бегу? — Наде смерть как хотелось противоречить!
— В каком-то смысле… Так вот, я все гну о своем — это же удивительно, как человек, живущий в нашей корявой реальности, способен стать воплощением духа музыки, образом совершенной гармонии и не знаю, чего там еще… Тончайшее искусство! Полу взгляд, полу вздох… светотени, полутона, и эта парящая невесомость… Намеки, понимаете? Отблески чего-то высшего. Иной высшей красоты, — такой, которая органична как вздох… Не знаю, я сбивчиво говорю. Это мне ещё не родное, да никогда и не станет родным — я ведь, как все, только зритель. А вот вы…
— А что я?
— Вы несете в себе этот намек.
— ???
— Ну, не знаю… я просто вижу в вас крылатость души. Она в вашем облике, в чем-то неуловимом и драгоценном. Понимаете, вы из тех, кому адресован зов. Важно только его расслышать.
— Я не совсем вас понимаю.
— Надюша, давайте лучше «на ты» — так быстрее поймем друг друга. «Вы» между родными — это нелепость.
— А мы, что, родственники?
— В каком-то смысле. Мне кажется, есть родство по крови — это очень часто ложное родство, которое соединяет абсолютно чуждых друг другу людей. Кровное родство — это, порой, только внешние узы. А духовное — оно как невидимый тайный узор… И люди, ведомые свыше, влекутся друг к другу, чтобы ткать, вышивать свой узор.
— А как вы распознаете своих родных? — В Наде вдруг ожил внезапный интерес к этому странному разговору, но вместе с тем привычный дух отрицания мешал ей довериться этому. — У них, что, клеймо на лбу? Или, как сейчас говорят, третий глаз?
— Это… это в глазах, в выражениях лиц, в их тональности, что ли… На лице всегда отсвет внутренней жизни… если она вообще есть. Сейчас это редкость. Хотя нет, я не прав. В тяжелые времена живые ростки, может, и реже, но ярче. А суть человека видно сразу. Конечно, тому, кто умеет видеть… Да что это я — вот, взгляни!
Георгий выдвинул ящик письменного стола, извлек из него футляр для электробритвы с маленьким зеркальцем внутри. И поднес это зеркальце к Надиному лицу.
— Это ведь на лице написано — у тебя дар, Надя! Дар Божий. И ты просто обязана воплотить этот дар. Ты же за этим и пришла сюда — не ко мне конечно, не в эту квартиру, — а вообще в этот мир. И как хорошо, что ты есть в этом диком мире — живая, такая вот, с этой твоей изысканной беззащитностью, с этими вот глазами… Да, не ерзай ты — это не комплимент! Я понимаю, что быть такой сейчас — участь довольно жестокая! Когда все продано, когда убивают просто так — оттого, что кто-то посмел занять чье-то место на автостоянке… Все гноится и даже воздух устал — уж очень смердит! А мы дышим, как бы махнув на себя рукой, с безразличием или со злобой. Мы злобнодышащие! Так помоги нам глотнуть свежего воздуха!
— Да, что вы в самом деле…
— Не вы, а ты!
— Ну, хорошо, ты! Что ты несешь? — Надя залпом допила свой бокал. Как помочь? И что я могу?
— Ты можешь дарить радость. Творить её в себе, а значит во всех, кто с тобою соприкоснется. Не дать мороку победить твою ясную светлую душу.
— Да никому я ничего не должна! Ясную! Светлую! Это только слова.
— А что не слова?
— А не слова… каждый прожитый день. Мой сломанный город… Сумки, магазины, метро. Вечное безденежье и долги. Тупое покорное остервенение. Жизнь, которая превращает тебя в автомат: должен то, должен это… а за этим ничего — пустота… Люди совершенно замученные… Нищая, бесправная страна. Бандитские рожи кругом — что в Думе, что в любом изуродованном подъезде… То, что ты говоришь, — это, конечно, очень красиво, но к реальности не имеет никакого отношения.
— А ты уверена, что знаешь реальность?
— Да уж, как нибудь, смею надеяться! Наша реальность — это абсолютное несмыкание того, на что ты надеялся, и того, что существует на самом деле. И выбирать не приходится. У каждого — свой крест, а от него не уйти.
— Крест — это да! Это серьезно. Но вот про надежды… Разлад мечты и действительности — старушка, да ты романтик!
— Перестань, я не о том.
— А о чем?
— Ну, возьмем, к примеру, твой распрекрасный балет. Не спорю — в нем есть ощущение какого-то высшего смысла…
Надя вдруг осеклась, задумалась… и начала понемногу вчувствоваться в то, о чем говорила. Она теперь не просто отстреливалась по привычке от неверия в возможность достичь какого-то понимания, а пыталась размышлять вслух предельно искренне. Похоже, Георгий победил, — лед был растоплен, Надя освободилась от своей защитной брони и теплела на глазах.
— Ты понимаешь, эта наша дикарская жизнь… Балет, вроде бы, позволяет подняться над ней… но это только видимость. Суть-то везде одна и та же: урвать побольше, уехать подальше — та же материя, та же скудость… Золотой телец — его царство! А балет — он по природе свей стремится оторваться от этого… от земли. Встать на пальцы! Только бы приподняться над своей кухонной природой и не толкаться так судорожно, стараясь зацапать кусок, а ощутить себя существом иного порядка, что ли… На самом деле он оказывается просто средством зарабатывать деньги. Все как у всех! Конечно, я утрирую, но смысл от этого не меняется. Это какой-то замкнутый круг. Если ты живешь в этом мире, то будь любезен — соблюдай правила игры. А не то затопчут! Не вижу выхода. Я устала этому сопротивляться, я уже ничего не хочу…
