Иван Тургенев - Том 1. Стихотворения, статьи, наброски 1834-1849

Часть вторая

Прошло шесть месяцев. Зима лихаяПрошла; вернулась ясная весна,Среди полей взыграла голубая,Веселая, свободная волна,Уже пробилась почка молодая,И дрогнула немая глубина…Здоровая земля блестит и дышит,И млеет и зародышами пышет.

А наш Андрей? Наружной переменыВ его судьбе не замечаем мы.По-прежнему к соседу после сценыС его женой — в теченье всей зимыХодил он… «Те же люди, те же стены.Всё то же, стало быть…» Вот как умыПоверхностные судят большей частью…Но мы глубокомысленны, по счастью.

Любовь рождается в одно мгновенье —И долго развивается потом.С ней борется лукавое сомненье;Она растет и крепнет, но с трудом…И лишь тогда последнее значеньеЕе вполне мы, наконец, поймем,Когда в себе безжалостно погубимУпрямый эгоизм… или разлюбим.

Андрей был слишком юн и простодушен…И разлюбить не думал и не мог.Он чувствовал, что мир его нарушен,И тайный жар его томил и жег.Он был судьбе задумчиво послушен,К себе же строг, неумолимо строг…Он уважал то, что любил… а нынеНе верят люди собственной святыне.

Сперва знакомцам нашим было новоИх положенье… но хоть иногдаПризнанье было вырваться готово —Оно не высказалось никогда.Они как будто дали себе словоПрошедшее забыть… и навсегда…И слово то держали свято, твердоИ друг во друга веровали гордо.

Но то, над чем не властны мы до гроба:Улыбка, вздох невольный, взор немой —Им изменяли часто… Впрочем, обаНе пользовались слабостью чужой;И даже подозрительная злобаВ их жизни, детски честной и прямой,Не замечала пятен… (чтобы чудаВ том не нашли, прибавим мы: покуда).

По-прежнему затейливо, проворноВ беседах проходили вечера.Они смеялись так же непритворно…Но если муж уехать со двораХотел — ему противились упорно,И раньше говорили: «спать пора»,И реже предавались тем неясным,Мечтательным порывам, столь опасным.

Всё так… но каждый принимал участьеВо всем, что думал и желал другой.И не совсем их позабыло счастье:Так иногда над тучей грозовой,Когда шумит сердитое ненастье,Откроется внезапно золотойКлочок небес — и луч косой, широкийСквозь частый дождь осветит лес далекий.

Как выразить их тайную тревогу,Когда, на время быстрое пеня,Они шли тихо, нехотя к порогуИ расставались до другого дня?Андрей пускался медленно в дорогуИ, голову печально наклоня,Шагал, шагал так мерно, так уныло…А сердце в нем тогда рвалось и ныло.

Но Боссюэт сказал: «Всему земному*Командуется: марш!» — и человек,Владыко мира, ничему живомуСказать не может: стой вот здесь навек!*Через равнины к морю голубому,Далекому стремятся воды рек…И мчится жизнь, играя на просторе,В далекое, таинственное море,

Не только кучерам, но всем известно,Что под гору сдержаться тяжело.Андрей боролся совестливо, честно;Но время шло, без остановки шло…Великодушье часто несовместноС любовью… Что ж тут делать? И назлоОтличнейшим намереньям, как дети,Мы падаем в расставленные сети.

Андрей любил, но жертвовать собоюУмел; отдался весь — и навсегда.Он за нее гордился чистотоюЕе души, не ведавшей стыда.Как? Ей склониться молча головоюПред кем-нибудь на свете?.. Никогда!Узнать волненье робости позорной?Унизиться до радости притворной?

Предать ее на суд толпы досужной?Лишиться права презирать судьбуИ сделать из жены, рабы наружной.Немую, добровольную рабу?О нет! Душе слабеющей, недужной,Но давшей слово выдержать борьбу,Что надо? Добродетель и терпенье?Нет — гордость и холодное презренье.

А если вам даны другие силы,И сердце ваше, жадное страстей,Не чувствует того, чем сердцу милыДозволенные радости людей,—Живите на свободе… до могилыНе признавайте никаких цепей…Могущество спокойного сознаньяВас не допустит даже до страданья.

Андрей героем не был… и напрасноСтрадать — свободы ради — наш чудакНе стал бы; но, как честный малый, ясноОн понимал, что невозможно такИм оставаться; что молчать — опасно;Что надобно беде помочь… но как?Об этом часто, долго, принужденноОн думал и терялся совершенно.

Им овладело горькое сомненье…И в тишине томительной ночейБессонных — в нем печальное решеньеСозрело, наконец; он должен с нейРасстаться… с ней… о, новое мученье!О скорбь! о, безотрадный мрак! АндреиПредался грусти страшной, безнадежной,Как будто перед смертью неизбежной.

Во всем признаться… не сказавши слова,Уехать — и в почтительном письмеРастолковать… Но женщина готоваВсегда подозревать обман… В умеНесчастного предположенья сноваМешались, путались… В унылой тьмеБродил он… Небольшое приключеньеВнезапно разрешило затрудненье

В Саратове спокойно, беззаботно,Помещик одинокий, без детей —Андрея дядя — здравствовал; но, плотноПокушавши копченых карасей,Скончался. Смерть мы все клянем охотно,А смерти был обязан наш АндрейИменьем округленным и доходным,Да, сверх того, предлогом превосходным

К отъезду… Пять-шесть дней в тоске понятнойПровел он… Вот однажды за столом,С беспечностью совсем невероятной,Играя лихорадочно ножом,Он к новости довольно неприятнойСоседей приготовил… а потомОтрывисто, ни на кого не глядя,Сказал: «Я должен ехать. Умер дядя».

Супруг ответствовал одним мычаньем(Он кушал жирный блин); его женаНа гостя с изумленным восклицаньемГлядит… Она взволнована, бледна…Внезапно пораженное страданьем,В ней сердце дрогнуло… Но вот онаОпомнилась… и, медленно краснея,С испугом молча слушает Андрея.

«Ваш дядюшка скончался?» — «Да-с». — «Я с детстваЕго знавал… я знаю целый свет.Позвольте… Вы теперь насчет наследства?»«Да-с». — «Ну, ступайте с богом — мой совет.Жаль, жаль лишиться вашего соседства…Но делать нечего. Надолго?» — «Нет…О нет… я ненадолго… нет…» И трепетОстановил его смущенный лепет.

Дуняша смотрит на него… РазлукуОн им пророчит… но на сколько дней?Зачем он едет? Радость или муку —Что́,что́ скрывает он? Зачем он с нейТак холоден? Зачем внезапно рукуПо мрачному лицу провел Андрей?Зачем ее пытающего взораОн избегал, как бы страшась укора?

Она разгневалась. Перед слезамиВсегда сердиты женщины. СлегкаКусая губы, ласково глазамиПрищурилась она… да беднякаНасмешками, намеками, словцамиТерзала целый божий день, покаОн из терпенья вышел не на шутку…Дуняше стало легче на минутку.

Но вечером, когда то раздраженьеСменила постепенно тишина,Немую грусть, унылое смущенье,Усталый взгляд Андрея вдруг онаЗаметила… Невольно сожаленьеВ ее душе проснулось, и, полнаРаскаянья, Дуняша молчаливоПо комнате прошлась и боязливо

К нему подсела. Взор ее приветноСиял; лицо дышало добротой.«Андрей, зачем вы едете?» ЗаметноДрожал неровный голос. ГоловойПоник он безнадежно, безответно,Хотел заговорить, махнул рукой,Взглянул украдкой на нее… бледнея…И поняла Дуняша взгляд Андрея.

Она сидела молча, замирая,С закрытыми глазами. Перед нейВся будущность угрюмая, пустая,Мгновенно развернулась… и, со всейСобравшись силой, медленно вставая,Она сказала шёпотом: «Андрей,Я понимаю вас… Вы не лукавы…Я благодарна вам… Вы правы… правы!»

Его рука, дрожа, сыскала рукуДуняши… Расставаясь навсегда,В последний раз, на горькую разлукуПожал он руку милую тогда.Не передав изменчивому звукуСвоей тоски — но страха, но стыдаНе чувствуя, — проворными шагамиОн вышел и залился вдруг слезами.

О чувство долга! Сколько наслаждений(Духовных, разумеется) тобойДается нам в замену треволненийНичтожной, пошлой радости земной!Но по причине разных затруднений,По слабости, всё мешкал наш герой,Пока настал, к тоске дворян уездаБобковского, печальный день отъезда.

Андрей с утра в унылую тревогуВесь погрузился; дедовский рыдван,Кряхтя, придвинул к самому порогу,Набил и запер толстый чемодан;Всё бормотал: «Тем лучше; слава богу», —И сапоги запихивал в карман…*Людей томит и мучит расставанье,Как никогда не радует свиданье.

Потом он начал ящики пустыеС великим шумом выдвигать; в одномИз них нашел он ленточки — немыеСвидетели прошедшего… ПотомОн вышел в сад… и листики сырыеНад ним шумели грустно, старый домКак будто тоже горевал, забвеньеПредчувствуя да скорое паденье.

С тяжелым сердцем к доброму соседуАндрей поплелся; но не тотчас онК нему пришел и не попал к обеду.Уже гудел вечерний, тяжкий звон.«А, здравствуйте! Вы едете?» — «Я еду».«Когда же?» — «Завтра до зари». — «Резон;Лошадкам легче; легче, воля ваша…»Андрей с ним согласился. Где Дуняша?

Она сидела в уголку. СмущеньеИзобличали взоры. В темнотеОна казалась бледной. УтомленьеЕе печальной, тихой красотеТакое придавало выраженье,Так трогательны были взоры те,Смягченные недавними слезами,Что бедный наш Андрей всплеснул руками.

С ней говорил он… как обыкновенноПеред отъездом говорят: о том,Что никого на свете совершенноЗанять не в состоянии; причемОни смеялись редко, принужденноИ странно, долго хмурились потом…Фаддей зевал до слез весьма протяжноИ, кончив, охорашивался важно.

Был у Дуняши садик, но стариннойПривычке русской. Садиком у насВ уездах щеголяют. Из гостинойВели две-три ступеньки на террас.Кончался сад довольно темной, длиннойАллеей… Вечером, и в жаркий час,И даже ночью по песку дорожкиБродили часто маленькие ножки.

В тот вечер, над землей, до влаги жадной,Веселая, весенняя грозаПромчалась шумно… Легкий сон отраднойВолной струится мягко на глазаВсему, что дышит, и в тени прохладнойНа каждом новом листике слезаПрозрачная дрожит, блестит лукаво,И небо затихает величаво…

Во след другим, отсталая, ленивоНесется туча, легкая, как дым.Кой-где вдали возникнет торопливоНеясный шум — и, воздухом ночнымОхваченный, исчезнет боязливо.От сада веет запахом сырым…И на ступеньках редкие, большиеЕще пестреют капли дождевые.

И на террас они пошли все трое…Вот, помолчавши несколько, супругИм объявил, что время не такое,Чтобы гулять, и возвратился вдругВ гостиную. Но небо голубоеИм улыбалось ласково. Сам-другОни присели на скамейке, рядом —Меж светлым домиком и темным садом.

Всё так очаровательно: молчаньеКругом, как будто чутко над землейПоникла ночь и слушает… МерцаньеДалекой, робкой звездочки… покойНемеющего воздуха… ЖеланьеВ сердцах их, полных горестью, тоской,Любовью, загоралось самовластно…А вот луна блеснула сладострастно…

И, словно пробужденные стыдливым,Медлительным и вкрадчивым лучом,Заговорили говором сонливымВерхушки лип, облитые дождем.Внезапно по дорожкам молчаливым,В кустах и на песку перед крыльцомВзыграли тени слабые… ВолненьеСкрывая, смотрят оба в отдаленье.

О ночь! о мрак! о тайное свиданье!Ступаешь робко, трепетной ногой…Из-за стены лукавое призванье,Как легкий звон, несется за тобой…Неровное, горячее дыханьеВ тени пахучей, дремлющей, сырой,Тебе в лицо повеет торопливо…Но вдаль они глядели молчаливо.

Сердца рвались… но ни глаза, ни рукиВстречаться не дерзали… При луне,Испуганные близостью разлуки,Они сидят в унылой тишине.Лишь изредка порывистые мукиИх потрясали смутно, как во сне…«Так завтра? Точно?» — «Завтра». ПонемножкуДуняша встала, подошла к окошку,

Глядит: перед огромным самоваромСупруг уселся; медленно к губамПодносит чашку, благовонным паромОблитую, пыхтит, кряхтит — а самПоглядывает исподлобья. «ДаромПростудишься, Дуняша… Полно вамРебячиться», — сказал он равнодушно…Дуняша засмеялась и послушно

Вошла да села молча. «На прощанье,Андрей Ильич, откушайте чайку.Позвольте небольшое замечанье…(Андрей меж тем прижался к уголку.)Ваш родственник оставил завещанье?»«Оставил». — «Он… в каком служил полку?»«В Измайловском». — «Я думал, в Кирасирском.И жизнь окончил в чине бригадирском?»

«Да, кажется…» — «Скажите! Впрочем, что жеВам горевать? Покойник был и глух,И стар, и слеп… Там лучше для него же.Хотите чашечку?» — «Я больше двухНе пью». — «Да; как подумаешь, мой боже,Что́ наша жизнь? Пух, совершенный пух;Дрянь, просто дрянь… Что делать? Участь наша…Эх!.. Спой нам лучше песенку, Дуняша.

Ну не ломайся… ведь я знаю, радаТы петь с утра до вечера». СперваЕй овладела страшная досада…Но вдруг пришли на память ей словаСтаринные… Не поднимая взгляда,Аккорд она взяла… и головаЕе склонилась, как осенний колос…И зазвучал печально-страстный голос:

«Отрава горькая слезыПоследней жжет мои ресницы…Так после бешеной грозыТрепещут робкие зарницы.

Тяжелым, безотрадным сномЗаснула страсть… утихли битвы…Но в сердце сдавленном моемПокоя нет — и нет молитвы.

А ты, кому в разлучный мигЯ молча сжать не смею руки,К кому прощальных слов моихСтремятся трепетные звуки…

Молю тебя — в душе твоейНе сохраняй воспоминанья,Не замечай слезы моейИ позабудь мои страданья!»

Она с трудом проговорила строкиПоследние… потупилась… У нейВнезапно ярко запылали щеки…Ей стало страшно смелости своей…К Андрею наклонился муж: «УрокиОна, сударь, у всех учителейВ Москве брала… Ну, Дунюшка, другую…Веселенькую, знаешь, удалую!»

Она сидит, задумчиво впадаяВ упорную, немую тишину.Часы пробили медленно. Зевая,Фаддей глядит умильно на жену…«Что ж? Пой же… Нет? Как хочешь… — и, вставая, —Пора, — прибавил он, — меня ко снуНемного клонит. Поздно. Ну, прощайте,Андрей Ильич… и нас не забывайте».

Кому не жаль действительных боренийДуши нехитрой, любящей, прямой?Дуняша не была в числе творений,Теперь нередких на Руси святой —Охотниц до «вопросов» и до прений,Холодных сердцем, пылких головой,Натянутых, болезненно болтливыхИ сверхъестественно самолюбивых…

О нет! она страдала. РасставаньеНастало. Тяжело в последний разСмотреть в лицо любимое! ПрощаньеВ передней да заботливый наказСебя беречь — обычное желанье, —Всё сказано, всему конец… Из глазДуняши слезы хлынули… но тупоВзглянул Андрей — и вышел как-то глупо.

А на заре, при вопле двух старушекСоседок, тронулся рыдван. АндрейВ нем восседал среди шести подушек.Ну, с богом! Вот застава! Перед нейРяды полуразрушенных избушек;За ней дорога. Кучер лошадейПостегивал и горевал, что грязно,И напевал задумчиво-несвязно…

Три года протекло… три длинных года.Андрей нигде не свил себе гнезда.Он видел много разного народаИ посетил чужие города…Его не слишком тешила свобода,И вспоминал он родину, когдаСреди толпы веселой, как изгнанник,Бродил он, добровольный, грустный странник.

Он испытал тревожные напастиИ радости скитальца; но в чужойЗемле жил одиноко; старой страстиНе заменил он прихотью другой.Он не забыл… забыть не в нашей власти!В его душе печальной, но живой,Исполненной неясного стремленья,Толпами проходили впечатленья…

Однажды пред камином на диванеАндрей сидел и думал о былом.(Он жил тогда в Италии, в Милане.)Андрей на чай в один «приятный» домБыл позван и скучал уже заране…Его хозяйка в комнату с письмомВошла… «Рука Дуняши!», — закричал он. —И вот что, содрогаясь, прочитал он:

«Признайтесь… Вы письма не ждалиТак поздно и в такую даль?Вам прежних радостей не жаль?Быть может, новые печалиСменили прежнюю печаль.Иль вам наскучили страданья,И вы живете не спеша,И жаждет вечного молчаньяИзнеможенная душа?..Не возмутили б эти строкиПокоя вашего… меняПростите вы… мы так далеки…С того мучительного дня —Вы помните — прошло так много.Так много времени, что нас…Что мы… что я не знаю вас…Меня вы не судите строго —Во имя прошлого, Андрей!Подумайте; среди людейЖивете вы… а я, мой боже!Всё там же — и кругом всё то же…Что? грустно вам? или смешно?Иль совершенно всё равно?

Андрей, послушайте: когда-тоМы жили долго вместе… СвятоЯ полюбила вас… ко мнеВы привязались добровольно…Потом… но мне сознаться больно,Как мы страдали в тишине.С тех пор, Андрей, со дня прощаний,Хотите знать, как я живу?Как некогда, в часы свиданий,Я вас опять к себе зову…Вот — вы со мной сидите рядом,Не поднимая головы,И на меня глядите выТем ласковым и добрым взглядом…

Когда расстались вы со мной,Я не винила вас. ОднойЗаботой — точно, непритворноВы были заняты. ТогдаМеня щадили вы… Ну да!Я благодарна вам, бесспорно.Я верю — грустно было вам;Не притворялись вы лукаво;Вы в целый год успели к намПривыкнуть; жертва ваша, право,Достойна громкой похвалы…Да; без сомненья: люди злы —Все малодушны, все коварныИ до конца неблагодарны…Вам должно было ехать… яСогласна… но как вы спешили!Нет, нет, меня вы не любили!Нет, не любили вы меня!

Ах, если надо мной жестокоНе насмеялись вы сперва…Андрей, я чувствую, глубокоВас оскорбят мои слова;Но я живу в такой пустыне…Но я ношу такой венец —В моей любви, в моей святынеЯ сомневаюсь, наконец…Я гибну!.. Крик тоски мятежнойСорвался с губ моих… Андрей,Печаль разлуки безнадежнойСильнее гордости моей…Я вас люблю… тебя люблю я…Ты знаешь это… ты… Поверь,Навек, мучительно тоскуя,С тобой простилась я теперь.

Я плачу. Да; ты благороден,Андрей, ты силен и свободен;Ты позабыть себя готов.Из видов низких и корыстныхТы не наложишь ненавистных,Хоть позолоченных оков.О да! Когда перед томленьемРазлуки, в робкой тишине,С немым и страшным упоеньемТебе вверялась я вполне,Я поняла твое молчанье…Я покорилась… От тебяЯ приняла тогда страданье,Как дар, безропотно, любя…Я не могла тебе не верить —Тебе не верить, боже мой!Когда я вся жила тобой…Но не хочу я лицемерить:Потом — казалось мне, что ты…Пустые женские мечты!Мне совестно… но в извиненье,Андрей, ты примешь положеньеМое… Подумай: на когоМеня ты здесь оставил? скука,Тоска… не знаешь ничего…Наедут гости — что́ за мука!Соседки-сплетницы; соседМолчит, сопит во весь обед,Глотает, давится насильноДа к ручке подойдет умильно.С утра ждешь вечера, свечей…Занятий нету… нет детей…Книг нету… душно, страшно душно…Попросишь мужа — равнодушноПроговорит он: «Погоди,Зайдет разносчик»… впередиВсё то же — то же — до могилы…О господи, пошли мне силы!!!

· · ·

Но прежде — прежде жизнь мояБыла спокойна… помню яСебя веселой, безмятежнойПеред домашним очагом…Какой любовью кроткой, нежнойТогда дышало всё кругом!Как были хлопоты, заботыХозяйки, легкие работыВ то время сердцу моему,Сама не знаю почему,Невыразимо сладки, милы!..Но мне прошедшего не жаль, —Тогда ребяческие силыЩадила строгая печаль…

О, мне, конечно, в наказаньеЗа гордость послано страданье…Иль и за то, что в самый час,Когда я вас узнала — вас,Я позабылась малодушно,Дала вам право над собойИ без борьбы перед судьбойСклонила голову послушно!..Тогда я сердца своегоНе понимала… для чегоНикто с суровостью мужчиныМеня не спас… я до кончиныЖила бы в «мирной тишине,Не зная помыслов опасных…»

Я плачу… плачу… Стыдно мнеТех горьких слез — и слез напрасных!Кому я жалуюсь? Зачем,Зачем я плачу? Перед кем?Кто может выслушать упрекиМои?… Быть может, эти строки,Следы горячих слез моих,Друзьям покажет он лукаво,На толки праздные чужихЛюдей предаст меня?.. Но, право,С ума схожу я…

   Вот, Андрей(Теперь мы с вами хладнокровноПоговорим), как безусловноЯ верю вам. Души моейЯ не скрываю перед вами.Конечно, знаете вы сами,Что значит женская печаль…Я вспомнила, в какую дальВас унесло… Мне стало грустно…И то, что высказать изустноЯ не посмела бы… МеняПоймете вы! Что делать, яНе слишком счастлива. Но годыПройдут — соста́реюсь… и тойЛюбви блаженной, той свободыМне не захочется самой.

Я перечла свое маранье…Андрей, не вздумайте в моемПисьме постыдное желаньеНайти… Но, боже мой! о чемМогла я к вам писать?.. Мне больно,Я плачу, жалуюсь невольно…Но легче мне теперь, ясней…И сердце после долгой битвыЖелает отдыха, молитвыИ бьется медленней… вольней…

Андрей, прощайте. Дайте рукуНе на свиданье — на разлуку.Судьба!.. Но если в тишинеТа дружба старая случайноЕще живет… и если тайноХоть изредка… вам обо мне,О стороне родной, далекой,Приходят мысли… знайте: там!Есть сердце, полное глубокойПечалью, преданное вам.Среди волнений жизни новойОб участи моей суровойВы позабудете… Но васЯ буду помнить — вечно… вечно…И в каждый светлый, тихий часБлагодарить вас бесконечно.Прощайте, добрый, старый друг…Какое горькое мгновенье!»Мучительно расстаться вдруг…Но страшно долгое томленье…От полноты души моейНа жизнь обильную, святую…И даже — на любовь инуюБлагословляю вас, Андрей!»

Он жадно пробежал письмо глазами…Исписанный листок в его рукахДрожал… Он вышел тихими шагамиС улыбкой невеселой на губах…Но здесь, читатель, мы простимся с вами,С Андреем и с Дуняшей. Право, страхПодумать — как давно, с каким терпеньемВы нас дарите вашим снисхожденьем.

Что сделалось с героями моими?..Я видел их… Тому не так давно…Но то, над чем я даже плакал с ними,Теперь мне даже несколько смешно…Смеяться над страданьями чужимиВесьма предосудительно, грешно…Но если вас не станет мучить совесть,Когда-нибудь мы кончим эту повесть.

Помещик