Юрий Трифонов - Единственная
Надежда проснулась от удушья. Рядом тихо сопела Светлана. Она со страхом подумала о том, что могла "приспать" девочку, т.е. нечаянно, во сне причинить ей вред.
Странно, но именно так все и было наяву, двадцать пятого октября семнадцатого года.
Со стороны Зимнего доносились выстрелы, а они бежали в Смольный на второй съезд Советов. Фонари не горели, шел снег, а впереди - тень. Оказалось - старик с палкой. Рядом тащится собака.
Он спросил:
- Куда же вы, девицы, одни?
- По делу, по делу.
- Плохое дело сегодня зачинают, слышите, как много стреляют.
День тянулся мучительно. Болела голова, настроение мрачнейшее, но помог кофеин. Мельком подумалось: "Здесь в Питере доставать спасительные таблетки будет трудно"
После обеда позвонил Сергей Миронович, спросил, как самочувствие и не напугали ли ее ночные гонки.
- Самочувствие скверное. Гонки не напугали, а вот отцу по старой памяти шпики везде чудятся.
- Какие планы?
- Пойти погулять с Васей.
- Куда?
- Ну хотя бы к Неве.
- Я вас встречу у Эрмитажа.
Хотела спросить "Зачем?", но он уже положил трубку.
Вася нашел палку и чиркал ею по всем оградам. Увещеваний прекратить отвратительную игру будто не слышал, и тогда она выхватила палку и сломала ее. Он заорал жутким голосом, и она дала ему легкую пощечину. Ор сменился негромким подвывом. Он упирался, загребая ногами, так и дотащились до Эрмитажа. Она чувствовала угрызения за пощечину, неловкость за зареванное лицо сына и ненужность этой встречи.
"Хоть бы что-нибудь помешало, и он не пришел".
Но он стоял у парапета, курил и смотрел на них.
Вася, видимо, издалека приняв Мироныча за отца, замолк, зашагал нормально, и она почувствовала, как его маленькая ручка крепче ухватилась за ее руку.
"Может чучело Иосифа в доме держать для острастки?"
- А я вот о чем подумал, - сказал Сергей Миронович, когда они подошли, и бросил папиросу вниз в воду. - Вам ведь, наверное, тесно в квартире, и Сергею Яковлевичу покой нужен.
Его широкое, рябоватое лицо чуть покраснело. Он вынул из коробки новую папиросу, сильно затянулся, движением губ переместил ее в угол рта.
- Дай! - вдруг сказал Вася.
Надежда почувствовала дурноту: у Иосифа была совершенно невыносимая игра - он предлагал Васе закурить, она требовала, чтоб он прекратил эту гадость, но всякий раз Иосиф протягивал Васе зажженную папиросу.
- Дай! - повторил Вася.
- Что? - растерянно спросил Сергей Мироныч.
- Не слушайте его, он капризничает. А квартира нам не нужна.
- Почему? - он снова выкинул непогашенную папиросу за парапет. И этот жест покоробил ее. "Зачем же окурки в чистую воду". - Вы не собираетесь оставаться в Ленинграде надолго?
- Собираюсь, но...
- Тогда в чем дело? Подберем вам.
- Но... как только Иосиф позовет меня, мы сразу уедем.
- А если не позовет? - и без того узкие глаза сузились в щелочки, и в лице проступило то ли мордовское, то ли чувашское.
- У нас очень нелегкие отношения, это правда, но мы любим друг друга, это тоже правда.
Папка, которую он держал под мышкой, упала, он наклонился, чтобы поднять, и вдруг она увидела его, лежащим плашмя, папка рядом, и кто-то склонился над ним, кажется, Чудов.
Бесконечно долгий день. В номере было душно, и мутило от темно-красного штофа и дешевой позолоты мебели. Эта претензия на роскошную старину раздражала.
А Иосифа раздражала старая мебель в их квартире: резной буфет с пузатыми ящиками, в детской - круглый стол с гнутыми стульями, красная плюшевая скатерть, расшитая золотистыми ленточками. Это было все, что осталось от прежней жизни в Петербурге, да еще старинная гранатовая брошь.
Из новой "роскоши" - только эмалевая коробочка с драконами , привезенная Алешей из Китая. Да еще в ящике туалетного столика валяются несколько красивых цилиндриков с губной помадой разных оттенков: попытка Жени и Маруси научить ее красить губы. Один раз накрасила, Иосиф посмотрел, прищурившись, и вынес приговор - "Дешевая маруха, чтоб больше не видел". Но она и сама почувствовала себя неловко, глядя в зеркало, потому и вышла на террасу с напряженным лицом, сжав губы. Маруся и Женя залепетали что-то в ее защиту глянцевыми алыми ртами.
- Вам идет, - отрезал он, - а ей - нет. Вы, Женя - особенно с вашим вкусом, можете одевать наших женщин, а она вечно в черном, как кикелка, куда ей.
Маруся тогда надулась. Ее васильковые глаза потемнели, вздернутый носик, казалось, стал еще независимей. Сашико и Марико, приняв "кикелок" на свой счет, тоже смотрели угрюмо. И лишь невозмутимо благодушный Алеша ел с аппетитом, тайком делая ей знаки: "Мол, не тушуйся, выглядишь отлично", а Нюра, как всегда, сказала правду и как всегда неуместную:
- Я помню марух в семнадцатом. Некоторые были очень красивые, особенно те, что из гимназисток.
- Вот и она у нас из гимназисток, сбежавших из дому.
Она вспомнила тот полдень, террасу в Зубалово, пронизанную узкими лучами солнечного света, родные лица, и печаль и давняя обида сжали сердце. И тут же вспыхнула боль в висках и затылке.
Она вынула из сумочки эмалевую коробочку с драконами, достала таблетку, запила горьковатой водой, оставшейся на дне поильничка с картинкой колоннады.
Вышла на балкон. Эта овальная, чуть покатая площадь всегда была как открытие занавеса после увертюры. В этот знойный час пополудня - пустынная, словно приготовившаяся к появлению сладчайшего тенора:"На призыв мой нежный и страстный, о друг мой прекрасный..." - и роза, упавшая с балкона.
Ее любимый цветок - чайная роза. Когда-нибудь, когда она научится выходить на люди с накрашенными губами, она сошьет себе платье из бежевого крепдешина и в волосы приколет чайную розу. Это будет лучший день в ее жизни, и Иосиф неотрывно и восхищенно станет смотреть, как она танцует армянскую лезгинку. Маленький и ладный Анастас Иванович, выпятив грудь будет кружить вокруг нее, а она, застенчиво прикрывая лицо согнутой рукой, ускользает, плывет и снова ускользает. Как когда-то весной в Зубалове.
Ужинали на даче. Гости разъехались, и они остались в доме вместе с Мякой и спящими детьми. Они с Мякой убирали со стола, он вышел в темный сад, и только медовый запах табака в трубке выдавал его присутствие.
Весна была очень ранней и теплой, окна и двери террасы раскрыты, и вдруг в тишине раздался его сладкий тенор:
Ничь така мисячна
Ясная зоряна
Видно хочь голки сбирай
Выйды, коханочка, працею зморена
Хоть на хвылыночку в гай.
Мяка застыла с посудой в руках:
- Вот ведь как прекрасно поет. Истинный Иосиф - песнопевец. Сегодня же день его ангела. И журавль кричит впервые и сверчок голос подаёт, и он как дивно, словно знает. Да вы пойдите к нему, я без вас управлюсь.
Она спустилась во тьму и тихо окликнула: "Ты где?"
- Иди сюда.
Она пошла на голос и, привыкнув к темноте, увидела его светлый френч.
- Иди, иди, моя радость.
По чуть заплетающемуся голосу поняла, что выпито много, и когда он обнял, прижал к себе, почувствовала сильный винный запах.
- Таточка моя, маленькая моя девочка, моя спасительница, - он целовал ее осторожно и нежно, как в давние дни в Петрограде. - Только тебя люблю, только тебе доверяю.
В детской юрте пахло овцами и чуть-чуть псиной. Он снял френч, постелил на землю.
В доме обслуги патефон пищал тоненьким женским голосом:
"Он пожарник толковый и ярый, он ударник такой деловой, он готов потушить все пожары, но не может тушить только мой..."
- Давай сюда, ко мне, а то простудишься, тебе нельзя, а вот так можно, - он как-то очень ловко взял ее к себе на колени и начал, обняв, баюкать, укачивать.
- Давай теперь отмечать каждый год этот день. Это будет только наш день, хорошо?-прошептала она.
- Хорошо. Но только пусть вся страна тоже отмечает.
- Как это?
- А мы им праздник придумаем. День пожарного. Ты - мой пожарный, спасла меня при пожаре, вот пусть и отмечают.
- Ты пьяненький, глупости говоришь.
Когда же это было? Три года назад. После возвращения из Ленинграда. Точно три года, потому что помнит три подарка: кисет, который сшила из куска старого бархата, повязку козьей шерсти (пряла Мяка) на ревматическое колено, простудил, когда в двадцать восьмом ездил в Сибирь. Мяка подарки одобрила, а то все переживала из-за перламутрового перочинного ножичка, который он носил на поясе. Однажды похвалился:
- Это мне Наденька подарила, красивый, да?
Мяка поджала губы и кивнула. Но ей сказала:
- А хоть красивый ваш ножичек, только больше ножей дарить не надо. Не дело это. Примета есть.
А последний подарок оказался неудачным. Решила привести в порядок его библиотеку. Пригласила библиотекаря, он расставил книги по темам, и Иосиф пришел в ярость.
- Испохабили все к чертовой матери, не могу ничего теперь найти. Философия, психология, дипломатия, - передразнил ее, тыча пальцем в таблички, прикрепленные к полкам, - на хер мне эти бумажки, я раньше с закрытыми глазами любую книгу мог выбрать, дура - баба!
