Юрий Домбровский - Обезьяна приходит за своим черепом
Как же не учесть всего этого при объективном исследовании!
Кто, например, не только из анатомов, но и просто из образованных людей не знает, какой мягкостью отличается череп Тургенева, - а ведь он умер в очень преклонном возрасте.
Предположим теперь, что этот череп попал бы сначала под равномерно-медленное давление земляной массы, а потом, эдак лет через сто, очутился в руках изобретательного профессора. Какой бы страшный облик придал тогда этот ловкий ученый ("мы бы не желали применять другое слово", - оговаривался Кениг) великому писателю!
Здесь стоит вопрос только о добросовестном заблуждении. Но если продолжать мысль, то позволительно спросить: а что же будет с черепом, специально обработанным с целью удалить полностью или частично кальциевые соли? Ведь тогда и года хватит для получения любых результатов!
О, он не ставит точки над "и", он ничего не утверждает, он только предполагает и спрашивает. Он просто считает, что работы института нуждаются в проверке.
А что при такой проверке могут получиться самые неожиданные результаты, он скоро попытается доказать.
И вот в следующем же номере журнала появилась целая серия снимков с "Коллекции доктора Кенига".
Чего тут только не было!
Черепа - удлиненные, как тыквы, круглые, как арбуз, сплющенные с боков. Какие звериные облики должны были иметь их обладатели, если бы они оделись кожей и плотью!
В сопроводительной статье, очень короткой, впрочем, доктор Кениг писал, что он не требует лавров профессора Мезонье, а только доказывает ему, что и он мог бы их иметь, если бы захотел. Что же касается нападок профессора на истинную науку и на великий принцип чистоты крови, который так не нравится профессору, то он очень советует ему прочесть две хорошие книги - "Моя борьба" Гитлера и "Миф XX века" Розенберга.
И отец поднял перчатку.
Он опять поднялся на второй этаж, в свой кабинет, уже давно освобожденный от бормашины, и через месяц в Париже и Лондоне вышла его книга "Моя борьба с мифом XX века".
Вот тогда-то ему и прислали эту петлю.
Сопроводительное письмо, приложенное к ней, было немногословно:
"На ней повесит вас первый немецкий офицер, перешедший с нашими войсками через границу".
Вместо подписи стояли крючок, точка и клякса.
Теперь этот офицер пришел в ждал отца в кабинете.
Глава третья
Офицер стоял перед картиной, на которой парили розовые ангелы, и курил.
Это была его вторая папироса.
Первую он вместе с раздавленной спичечной коробкой бросил в череп питекантропа, видимо, приняв его за пепельницу.
У него было удлиненное, острое лицо с тяжелым подбородком, небольшие серые и как будто бы мутные, но на самом деле очень зоркие глаза, которые подолгу задерживались на одном пред-мете, гладкий лоб, короткие темные волосы. Говоря, он часто поднимал руку и проводил рукой по голове, как будто приглаживая прическу.
Увидев отца, он быстро шагнул к нему навстречу, и на лице его, вернее - на одних тонких лиловых губах, появилась ласковая и в то же время сдержанная улыбка...
Он щелкнул сапогами - тонко и остро звякнули шпоры - и, глядя в лицо отца, пристально и дружелюбно спросил по-французски, имеет ли он высокую честь видеть профессора Мезонье.
Он именно так и выразился - "высокую честь".
Вообще же я сразу заметил, что говорит он плохо, запас слов у него ограничен и, прежде чем сказать фразу, он предварительно должен составить ее в уме.
Отец кивнул головой - он волновался и не хотел, чтобы слышали его голос.
- В таком случае разрешите пожать вам руку! - быстро сказал офицер и протянул отцу прямую и жесткую ладонь.
Отец порывисто пожал ее и глубоко вздохнул.
Я взглянул на мать.
Лицо у нее было утомленное и туманное.
Она поймала мой взгляд и медленно закрыла и снова открыла глаза, показывая этим, что все обстоит благополучно. Потом она тоже вздохнула и улыбнулась.
Так улыбаются, так вздыхают, так смотрят очнувшиеся после угарного обморока.
- Я являюсь вашим давнишним почитателем, профессор, - сказал офицер, не спуская с отца тяжелых, оловянных глаз. - Я тоже учился в археологическом институте. Но война... - Он остановился, вспомнил что-то и добавил: - Кто-то из поэтов выразился так: "Когда говорят пушки, то музы бегут с Парнаса". Не правда ли? Но главная цель моего посещения...
- А мы можем говорить по-немецки, - сказал отец, - я окончил Гейдельбергский университет.
- Да? - радостно, но спокойно изумился офицер. - Прекрасно! С питомцем старейшего европейского университета на другом языке и не подобает говорить! Так вот, моя миссия... - У него догорела папироса, и он остановился, разыскивая глазами череп синантропа, но мать быстро подставила ему пепельницу. - Моя миссия заключается в том, чтобы передать вам привет от вашего родственника. - Тут он вынул из кармана перламутровый портсигар и положил его на ладонь. - Привет и письмо, которое он просил передать вам лично. Это и к вам относится, сударыня, - обернулся он с легким полупоклоном к матери.
Затем он щелкнул портсигаром и достал узкий синеватый конверт.
- Пожалуйста! - сказал он.
Отец полез в карман за очками. Их там не оказалось, и он в отчаянии взглянул на мать.
- Они в столовой, сейчас я принесу, - сказала она и вышла.
Отец надорвал конверт, и оттуда выпал лиловый листок.
- Сударь, - сказал отец, глядя на офицера, - если бы вы только знали, как я все эти годы ждал этого письма. Мой несчастный брат, который с тысяча девятьсот тридцать второго года пропал без вести...
- А вот вы прочтите письмо, - посоветовал офицер и улыбнулся снова, спокойно, вежливо и жестоко.
В кабинете было совсем темно.
Ганка неслышно подошел к окну и опустил тяжелые синие шторы.
Потом он наклонился над столом и зажег лампу. Тогда на письменном столе неясно замерцала тяжелая бронза дорогого письменного прибора в египетском стиле, а райские птицы на шторах вспыхнули и миграли матовым, перламутровым свечением. Офицер шагнул к столу, взял пресс-папье и подбросил его на ладони. Потом поднял и опустил крышки на чернильницах в форме лотоса.
- Дорогая вещь, - сказал он с уважением, - редкая, дорогая вещь.
Дотронулся до штор и уже ничего не сказал, а только покачал головой.
Мать возвратилась с очками.
Отец надел их и быстро перевернул листок, разыскивая подпись.
- Господи, Боже мой, - сказал он в друг изумленно. - Да ведь это!.. Берта, ты знаешь, кто это пишет?
Он хотел что-то сказать еще, но взглянул на офицера и прищелкнул языком. Потом прочитал письмо до конца и молча протянул его матери.
- Дорогая вещь, - повторил офицер, глядя на чернильницу, - редкая, дорогая вещь. У меня с детства наклонность к бронзе, и если бы вы... - он, как кошку, погладил бронзового сфинкса, - если бы... - повторил он. Потом вдруг спохватился и даже нахмурился. - Я сегодня буду гово-рить по прямому проводу с Берлином. Так вот, если вам нужно передать что-нибудь спешное...
Отец растерянно поглядел на мать - она кончила читать письмо и спокойно положила его на стол.
- Нет, чего же передавать! Как будто нечего. А? Берта? Мы ему ответим письмом.
- Ну, а вы, сударыня, - офицер повернулся к матери, - не захотите ли вы передать чего-нибудь вашему брату?
- Скажите Фридриху, что мы его ждем, - ответила мать, - и чем скорее он приедет, тем лучше.
Отец быстро взглянул на нее.
- Чем скорее, тем лучше, - упорно повторила она, не спуская с отца глаз. - Это я вас прошу передать от нас обоих.
- Хорошо! - сказал офицер, и рот его слегка дрогнул. - Передам от вас обоих.
- И потом вот еще что, сударь, - мать секунду подумала, - вам понравился наш черниль-ный прибор, а у нас в семье такой обычай: если гостю, дорогому гостю, потому что вы приносите нам весть о моем пропавшем брате, - подчеркнула она, - что-нибудь понравится...
- Ну что вы, что вы! - радостно забеспокоился офицер. - И потом же вы меня совсем не знаете... С какой же стати?.. А вот, я вижу, вас интересуют библейские сюжеты! - он обрадованы о кивнул головой на розовых ангелов с гусиными крыльями. - Я вывез из Галиции недурную коллекцию старых византийских икон, так я сегодня же вечером пришлю их вам...
- А что, сударь, - вдруг спросил Ганка, - вот эту коллекцию икон, что вы вывезли из Галиции, вам тоже подарили? - Он стоял около двери, и лица его не было видно.
Офицер вздрогнул и остановился.
- Что такое? - спросил он с недоумением и даже с легкой оторопью.
- Иконы, иконы, византийские иконы! - настойчиво повторил Ганка. - Их вам тоже подарили в Галиции? Вы зашли в церковь, похвалили их, и священник сказал: "Дорогой господин офицер, - не знаю, к сожалению, как вас следует именовать, - возьмите, будьте добры, на память эти иконы, раз они уж вам так нравятся. Почему-то мне кажется, что они теперь все равно не удержатся". Так, что ли?
Офицер уже понял и смотрел на Ганку неподвижно и прямо, тяжелыми, белесоватыми глазами.
