Федор Достоевский - Том 9. Братья Карамазовы

145

Мокрое — распространенное название русских деревень и сел. Один из районов старого Омска, где Достоевский провел несколько лет, тоже назывался Мокрым и так обозначался на старых картах города. В биографических сведениях о Чокане Валиханове, составленных Г. Н. Потаниным, говорится: „Чокан жил в это время в центре города (Омска. — Ред.), в той его части, которая называется Мокрое <…> Мокрое было тогда самой грязной в летнее время частью города; в дожди в его улицах стояли лужи во всю их ширину. Оно было расположено на правом берегу Оми, на нижней террасе, которую в большую воду иногда заливало“ (Зап. имп. Рус. геогр. о-ва по отд. этнографии / Под ред. Н. И. Веселовского, СПб., 1904. Т. 29. Соч. Чокана Чингисовича Валиханова. С. XIX).

146

— Митя, ты несчастен, да! Но всё же не столько, сколько ты думаешь, — не убивай себя отчаянием, не убивай! — Ср. совет старого Моора Францу, чтобы он осторожнее писал брату: „…но, смотри, не приводи его в отчаяние!“ и дальше: „Повторяю тебе: не доводи его до отчаяния!“ („Разбойники“, д. 1,сц. 1; см.: Шиллер. Драматические соч. в пер. рус. писателей. Т. 3. С. 12).

147

…а теперь я к Грушеньке пойду — У ее приятелей буду калоши грязные обчищать, самовар раздувать, на посылках бегать…— Ср. в воспоминаниях Вс. С. Соловьева слова Достоевского: „Нет, кто любит, тот не рассуждает, — знаете ли, как любят! (и голос его дрогнул, и он страстно зашептал): если вы любите чисто и любите в женщине чистоту ее и вдруг убедитесь, что она потерянная женщина, что она развратна, — вы полюбите в ней ее разврат, эту гадость, вам омерзительную, будете любить в ней <…> вот какая бывает любовь!“ (Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников. М., 1964. Т. 2. С. 192).

148

…и душу мою из ада извлечет…— Слова Мити восходят к молитве пророка Ионы и вводят высокую библейскую параллель к настоящим и будущим страданиям этого героя: „…отринут я от очей Твоих <…> Объяли меня воды до души моей, бездна заключила меня <…> До основания гор я нисшел, земля своими запорами навек заградила меня; но Ты, Господи боже мой, изведешь душу мою из ада. Когда изнемогла во мне душа моя, я вспомнил о Господе, и молитва моя дошла до Тебя <…> а я гласом хвалы принесу Тебе жертву; что обещал, исполню. У господа спасение!“ (Книга пророка Ионы, гл. 2, ст. 5-10).

149

Чермашня (или Чермошня, или Черемошино) — так называлась деревня в Каширском уезде Тульской губернии. В 1832 г. она была куплена родителями Достоевского рядом с сельцом Даровым, приобретенным годом раньше. В конце жизни Достоевский любил вспоминать эти места своего детства, а летом 1877 г. посетил их. См. об этом: Гроссман Л. П. Жизнь и труды… С. 25–26, 265; Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 313.

150

У нас валаамова ослица заговорила…— В библейском рассказе ослица Валаама, ехавшего по просьбе моавитского царя, чтобы проклясть Израиль, увидела ангела, который преградил ей путь, и остановилась. В ответ на побои Валаама она не тронулась с места, но вдруг заговорила (см.: Числа, гл. 22, ст. 21–31).

151

Ты разве человек — ты не человек, ты из банной мокроты завелся, вот ты кто…„— Смердяков, как оказалось впоследствии, никогда не мог простить ему этих слов. — В записной тетради Достоевского Ï876-1877 гг. среди других заметок есть следующая: „Ты всего-то из банной мокроты зародился, — сказали бы ему, как говорили, ругаючись, покойники из «Мертвого дома“ (а ведь половина, должно быть, теперь уж покойнички), когда хотели обозначить какое-нибудь бесчестное происхождение“ (XXIV, 244). Метафору этого „ругательства“ Достоевский реализует: Смердяков действительно родился в бане. Ср.: Литературное наследство. М., 1971. Т. 83. С. 72.

152

Свет создал господь бог в первый день, а солнце, луну и звезды на четвертый день. Откуда же свет-то сиял в первый день? — О создании света, солнца, луны, звезд говорится в библейской книге Бытия (гл. 1, ст. 3–5, 14–19). Вопрос героя заимствован из „Луцидариуса“ (т. е. „Просветителя“), книги апокрифического характера, переведенной, по мнению Н. С. Тихонравова, на русский язык с немецкого (см.: Тихонравов Н. Летописи русской литературы и древности. M 1859. Т. 1. С. 44).

153

„Вечера на хуторе близ Диканьки“ — первый сборник повестей Н. В. Гоголя, вышедший в свет в 1831–1832 гг.

154

…„Всеобщая история“ Смарагдова…— Имеется в виду учебник С. Н. Смарагдова „Краткое начертание всеобщей истории для первоначальных училищ“. СПб., 1845 (было несколько изданий).

155

Опойковые сапоги — из тонкой кожи, выделанной из шкур молодых телят.

156

Радужная бумажка — сторублевая (наименование возникло от ее расцветки).

157

У живописца Крамского есть одна замечательная картина, под названием „Созерцатель“…— Иван Николаевич Крамской (1837–1887) — русский художник-передвижник. Картина „Созерцатель“ демонстрировалась на 6-й выставке картин Товарищества передвижных художественных выставок в Петербурге с 9 марта по 22 апреля 1878 г. Отчеты о выставке с отзывами о картине Крамского были помещены в „Петербургской газете“, „Русском мире“, „Новом времени“ и т. д. (см.: Бурова Г., Гапонова О., Румянцева В. Товарищество передвижных художественных выставок. М., 1859. Т. 2. С. 33–34, 36–38). С И. Н. Крамским, чрезвычайно высоко ставившим талант писателя, Достоевский был лично знаком. Осенью 1880 г. они встречались у А. С. Суворина (см.: Гроссман Л. П. Жизнь и труды… С. 314–315). Художнику принадлежит рисунок, изображающий Ф. М. Достоевского на смертном одре. Об этом рисунке см. рассказ А. Г. Достоевской: Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 387. Рисунок Крамского хранится в Пушкинском доме (см.: Описание рукописей и изобразительных материалов Пушкинского Дома. М.; Л., 1959. Вып. 5. И. А. Гончаров, Ф. М. Достоевский. С. 109–110).

158

…услышал — об одном русском солдате…— Речь идет об унтер-офицере 2-го Туркестанского батальона Фоме Данилове, взятом в плен кипчаками и погибшем в Маргелане 21 ноября 1875 г. В „Дневнике писателя“ за 1877 г. Достоевский писал, что Фома Данилов, пострадавший за веру и проявивший необычайную нравственную силу, — „эмблема России, всей России, всей нашей народной России, подлинный образ ее…“. Развивая эту мысль, Достоевский говорит дальше: „…чтоб судить о нравственной силе народа и о том, к чему он способен в будущем, надо брать в соображение не ту степень безобразия, до которого он временно и даже хотя бы и в большинстве своем может унизиться, а надо брать в соображение лишь ту высоту духа, на которую он может подняться, когда придет тому срок“ (XXV, 14).

159

…вдруг Смердяков, стоявший у дверей, усмехнулся. — О противопоставлении в романе Смердякова Фоме Данилову см.: Кубиков И. Образ Смердякова и его обобщающий смысл // Достоевский. (Сборник статей). М., 1928. С. 205–206.

160

…иезуит ты мой прекрасный…— Перефразировка стиха Пушкина из „Сказки о царе Салтане…“ (1831): „Здравствуй, князь ты мой прекрасный!“.

161

…сказано же в писании, что коли имеете веру хотя бы насамое малое даже зерно и притом скажете сей горе, чтобы съехала в море, то и съедет…— Имеются в виду слова Христа: „…если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда“, и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас…“ (Евангелие от Матфея, гл. 17, ст. 20), а также: „…если будете иметь веру и не усомнитесь, не только сделаете то, что сделано со смоковницею, но если и горе сей скажете: поднимись и ввергнись в море, — будет“ (там же, гл. 21, ст. 21). См. также: Евангелие от Марка, гл. 11, ст. 23; от Луки, гл. 17, ст. 6. В некоторых житиях и сказаниях эти слова воспринимаются, как и Смердяковым, буквально (см., например: Пролог, 7 октября). Сказания о способности святых сдвигать горы известны „как у восточных, так и у западных христиан по крайней мере с XIII в. и приурочиваются по большей части к Багдаду (в западных версиях) или к Египту (в восточных и частью в западных)“ (Дурново H. H. Легенда о заключенном бесе в византийской и старинной русской литературе. М., 1905. С. 79).

162

…русского мужика, вообще говоря, надо пороть. Я это всегда утверждал. Мужик наш мошенник…— В ответе А. Д. Градовскому на критику речи о Пушкине Достоевский писал о том, что либерализм некоторых русских людей „старого времени“ вполне уживался с презрением к мужику: „Я знаю и запомнил множество интимных изречений <…>: «Рабство, без сомнения, ужасное зло <…> но если уже всё взять, то наш народ — разве это народ? Ну, похож он на парижский народ девяносто третьего года? Да он уже свыкся с рабством, его лицо, его фигура уже изображает собою раба, и, если хотите, розга, например, конечно, ужасная мерзость, говоря вообще, но для русского человека, ей-богу, розочка еще необходима: „Русского мужичка надо посечь, русский мужичок стоскуется, если его не посечь, уж такая-де нация““, — вот что я слыхивал в свое время, клянусь, от весьма даже просвещенных людей» (XXVI, 158–159).