Плавающая черта. Повести - Алексей Константинович Смирнов

Я был одет как обычно: джинсы, кроссовки, футболка, ветхая ветровочка. Думал, что труднее всего мне придется без табака, и решил, что не стану отказываться, если кто-нибудь угостит. Да Бог и не запретит попросить. А может быть, и запретит. Образа я тоже спалил. Следовало (или не следовало) раздать нуждающимся всё, что было, - я так и собирался поступить, но прикинул, какая это выйдет морока, какой соблазн остановиться. Такие рекомендации не стоит понимать буквально, надо думать своей головой. "Всё" - это что? "Следуй за мной" - я бы последовал, когда бы видел за кем; я никого не вижу и просто иду, но за Ним ли? Ведь Он - во всем, и куда бы я ни пошел, Он будет меня направлять.

Я ни разу не оглянулся на покинутый дом. Никто еще не кричал о пожаре, никто не смотрел на меня, благо покамест я не выделялся из толпы. Вид у меня был зауряднейший, хотя я не мог рассчитывать, что так сохранится надолго. Я полагал, что изменюсь уже после первой ночевки неведомо где. Сколько я сумею пройти без отдыха - двадцать километров, сорок, пятьдесят?

В сгоревшем паспорте я звался Адамом Гиполётовым. Это не самое частое имя, согласитесь. Отчасти оно и подтолкнуло меня к решению, а больше - к обоснованию; спасибо почившим в бозе родителям и прочим пращурам.

Пламя за плечами разгоралось; я воображал, будто слышу, как оно угрюмо гудит.

Дорога на Скать

Местечко, куда я направился, отсутствовало на картах и называлось коротко: Скать. Я понятия не имел, что это и где находится - город, деревня, село, пустыня, но точно знал, что отправлюсь туда. Кривая вывезет. Небеса - они ведь отчаянно боятся, когда мы что-нибудь делаем сами. Они постоянно торопятся опередить нас. Вот Авраам собрался умертвить Исаака и ножик занес, и тут ему сразу явилась замена в форме барана или козла - короче, телец. Или, допустим, троллейбуса долго нет. Ты самовольничаешь, закуриваешь с перспективой благополучно курить и дальше, но он уже мчится, страшась, что ты успеешь докурить. Не дай Бог самому разобраться. Небеса ревнивы.

Я дошел до вокзала. Ехать было некуда, я собирался шагать пешком, но привык, что путешествия начинаются с вокзалов.

Спрыгнул на пути и зашагал по обочине. Шел часа полтора, потом присел отдохнуть, думая о потопе, который, наверное, уже случился в моем воспламененном жилище. Рядом пристроился железнодорожный дедок. Он заколачивал кувалдой горбыль или костыль, утомился, решил подышать сиренью, пора которой давно миновала; необычная живучесть сирени укрепила меня в намерении увидеть Скать.

Старикашка, не медля, заговорил по существу:

- Зря ты это затеял...

- Затеял - что?

- Поволокло тебя зря. Совесть точит?

Я отряхнул руки от воображаемых крошек.

- Совесть чистая. Не знаешь, где такое местечко - Скать?

Болтливый дед закивал:

- Гладкое имечко для наших ухабин. Что тебе там?

Простоватый и разговорчивый, дед несколько переразвился в этих качествах.

- Тебе, Гиполётов, понадобится крыша.

- Откуда ты...

- Да видно, что Адам Гиполётов. Ищут тебя?

- Не знаю. Был - не стало меня. Ну, немного поищут, конечно.

- Значит, позвало тебя...

Я дивился, но не тому, что деду известно слишком многое, а скорому и недвусмысленному подтверждению теории, с которой выступил в путь.

Обходчик сам пригласил меня в гости. Я не навязывался и не отказывался. Отказ увлек меня в странствие, и он же себя отменял, потому что мой замысел предписывал плыть по течению и про себя отмечать сгущение маловероятного.

- Ступай в горницу, Гиполётов.

Я вошел в эту горницу, поморщившись народному слову. Комната есть у каждого, а горница намекает на выдуманную народную правду, которая сродни петушиному слову; живущие в горницах знают истину, но если выскажутся, то непременно прокукарекают. Стены были безобразно грязные, в коросте и паутине; свисал бороденками войлок, стол ножками врос в земляной пол. Остатки какой-то тараканьей еды в щербатых тарелках, кружка с цветущим чаем.

Старик затеял меня поить; я не стал. Обходчик не настаивал. Не предлагая больше ничего, он начал пить сам. Самогонку он называл вином; у таких все вино, чего ни налей. Я, тоже не спрашивая, выбрал сухарь поприличнее и стал грызть. Хотелось чего-нибудь дополнительного, желудок опомнился, и его недоверчивое отношение к происходящему сменилось протестом.

- Мне бы пожрать чего, хозяин, если не жалко.

Хлебосольный дед распахнул холодильник, выглядевший ему приятелем, собутыльником и ровесником; там хранились гамбургеры. Они напоминали двулапых жаб, замерзших и замерших с разинутыми пастями, забитыми котлетой. Кетчуп был похож на кетчуп и вызывал тошноту, а стылый майонез смахивал на крем для бритья.

- В буфете беру, - пояснил старик. - По знакомству. У них остаются, так я прибираю.

После короткого поединка с желудком я отказался. Обходчик не настаивал, вернулся за стол, допил стакан и уставился на меня с выражением внезапной и мучительной задумчивости. В нем творилась авральная смена внутренних декораций.

- На Скать захотел, - голос деда просел; внутри понесли что-то тяжелое.

Прелюдия начинала меня раздражать. Я пожал плечами. Дед опустил глаза и заерзал на табурете, издавая много старческих звуков, якобы извиняющих дурость. Я сам и выдумал эту Скать, однако то, что я о ней сочинил, натуральным образом выводило на всезнающего обходчика.

- Держись железки. Скать сама подскажет, куда свернуть, где прилечь.

- Бывал там?

- Сам не бывал, а люди ходили. Никто не вернулся. Их поначалу ко мне выносило. На инструктаж. Выпей, а?

- Нет.

- А чего?

- А того - мало ли что...

Дед покрутил головой, впитывая ответ и находя его мудрым. У меня же вдруг зазудел слон, я сунул руку под стол и от души почесался.

Мы посидели молча. Тикали ходики, как в кино. За окном что-то ездило.

Обходчик очнулся:

- Адам Гиполётов - это ведь редкое имя? Не каждый божий день услышишь?

- Да, имя редкое.

- А жил обыкновенненько?

Я пожал плечами:

- Как все.

- Покатился ты. Имя тяжелое, не удержало, а ноги слабые.

Он поднялся, пошел к Николаю Угоднику, затеял класть поклоны.

Мне это не очень понравилось.

- Ты отпеваешь меня, что ли?

- Попы отпевают. Гришку Борозду туда гоняло, - захрипел обходчик, уклоняясь от пояснений.

- Но он не дошел. Ему шагов двести осталось пройти, спускался по круче... и