Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
– Ты должна понять меня, мама. Я не хочу молиться Богу, которого я не могу ни понять, ни простить. Богу, который не вызывает у меня ни любви, ни уважения.
Она в ужасе смотрела на сына. Бедный Рири! Превратившись в уродливого калеку, страдая от постоянной боли, оставшись без друзей, он перестал находить утешение в молитве – единственном средстве, которое могло бы примирить ее мальчика с незавидной участью, уготованной ему судьбой. Видимо, рано или поздно в жизни каждого наступает момент, когда больше нельзя прощать…
– Понимаю, – бесцветным голосом ответила Адель. – Иногда трудно верить в милосердие Божье… Но очень скоро ты сам поймешь, что без Бога жить еще труднее.
Лето того года они провели в Мальроме, купленном ею совсем недавно замке. Адель всегда угнетало мрачное великолепие Альби – а уж после произошедшего с Анри несчастного случая оно стало просто невыносимым. Мальром же ничем не напоминал о недавней болезни и прочих невзгодах. Особняк с башенками, утопавший в зелени вековых деревьев, находился недалеко от Бордо, среди виноградников и зеленеющих холмов, напоминавших о милом ее сердцу родном Сейлеране.
Анри полюбил Мальром – его тихий сад, окруженный каменной стеной с высокими железными воротами, посыпанные гравием дорожки и ухоженные клумбы, на которых цвели яркие георгины. Иногда он заходил в конюшни, где угощал лошадей морковью и разговаривал с конюхом. Или подолгу сидел на берегу заросшего кувшинками пруда, отрешенно глядя, как в изумрудно-зеленой воде плещутся золотые рыбки. После завтрака юноша дремал в шезлонге на маленькой террасе позади дома. Поддразнивал тетушку Армандин, которая приехала из Альби погостить на несколько дней и осталась на все лето. Он то и дело наведывался в соседнюю деревню, чтобы сыграть в шашки с аббатом Сула, кюре церкви Сент-Андре-дю-Буа, и со временем проникся искренней симпатией к простому и радушному сельскому священнику. Очень часто после обеда они с матерью отправлялись на прогулку в экипаже по пустынным пыльным дорогам, и Жозеф, облаченный по такому случаю в ливрею, снова гордо восседал на месте кучера.
Накануне возвращения в Париж Анри, как обычно, сидел с матерью на террасе, слушая монотонный стрекот цикад и наслаждаясь прохладным ночным ветерком.
– Знаешь, мам, – вдруг нерешительно произнес он, – я знаю, кем хочу стать. Художником.
От неожиданности у нее даже перехватило дыхание.
– Художником?!
Слово само по себе ассоциировалось с чем-то неприличным. За исключением нескольких именитых, всеми уважаемых мастеров, художники в ее представлении были безнравственными, погрязшими в распутстве проходимцами, что обитают в грязных каморках на Монмартре, где предаются беспробудному пьянству и разглядывают голых натурщиц. Это изгои приличного общества, равно как и актеры, писатели, музыканты. Очевидно, одаренный сын какого-нибудь лавочника мог бы лелеять мечту стать художником, но для молодого человека из знатной семьи подобное желание довольно странно. Нет, не подобает урожденному Тулуз-Лотреку…
– Художником! – повторила она. – Но, Анри…
– Я знаю, что ты сейчас мне скажешь, – поспешно перебил он мать, предвидя возражения. – Но ведь мне и выбирать-то особенно не из чего. Ну чем еще я могу себя занять, чем? И потом, мне всегда нравилось рисовать. Помнишь, какие портреты я писал в замке? А быка, которого я непременно хотел нарисовать для монсеньора архиепископа? Конечно, – поспешно добавил Анри, – прежде всего нужно выяснить, есть ли у меня хоть какой-то талант. Вот я и подумал, что, возможно, господин Пренсто – помнишь старого художника, с которым я познакомился несколько лет назад на конных состязаниях, – согласится дать мне несколько уроков рисования…
Ее задумчивый взгляд устремился куда-то в темноту осенней ночи. Конечно, несколько уроков рисования мальчику не помешают. Напротив, помогут хотя бы на время забыть об одиночестве. Какое-никакое занятие… А это очень важно – он должен всегда быть занят…
Между стареньким глухонемым учителем и семнадцатилетним калекой с самого начала установились искренние и чуткие отношения. Они понимали друг друга без слов, выражая чувства и мысли языком мимики и жестов и лишь в крайних случаях прибегая к помощи маленького блокнота.
Пренсто не был великим художником, но он быстро распознал феноменальный талант ученика и был не на шутку встревожен данным обстоятельством. У мальчика были налицо все задатки художника-импрессиониста! Он смело использовал цвет, он стремился к новизне! И это была катастрофа. Людям не нравились яркие, бросающиеся в глаза картины, они желали видеть спокойные, приглушенные тона. Так что пусть он с самого начала научится рисовать правильно, так, как надо. Главное – уметь оперировать небольшим количеством цветов. Для начала это будет черный. Только черный.
Однажды утром Анри увидел на столе гипсовую статуэтку скачущей лошади, а также лист белой бумаги и множество остро отточенных палочек древесного угля. Он с готовностью засел за мольберт. Когда эскиз был готов, учитель одобрительно кивнул и передвинул статуэтку, слегка ее развернув, после чего невозмутимо вернулся к прерванной работе. К концу дня пол в студии устилали угольные наброски скачущего жеребца, а Анри с недовольной миной трудился над двадцать восьмым рисунком.
С тех пор каждое утро на столе его дожидались новая статуэтка, стопка бумаги и уголь.
– Господин Пренсто, – отчаянно жестикулируя, запротестовал он однажды, – может быть, вы все-таки позволите мне писать красками?
В ответ Пренсто лишь покачал головой, и Анри снова взялся за уголь, время от времени бросая свирепые взгляды на учителя, который делал вид, будто не замечает его недовольства.
– Лошади! Лошади! Лошади! – разорялся Анри за обедом. – Знаешь, мам, сколько раз он сегодня заставил меня рисовать одну и ту же несчастную кобылу? Ровно тридцать семь раз! Эти клячи мне уже снятся! А я ведь так хотел рисовать портреты!
Адель посочувствовала сыну, в душе тайно надеясь, что в конце концов затея ему надоест.
Однако Анри день за днем возвращался в студию. И вот однажды утром он увидел натянутый на мольберт чистый холст. А на маленьком столике лежал новенький набор красок. К крышке была прикреплена записка. «От Рене Пренсто – его самому любимому и талантливому ученику».
– О, спасибо, господин Пренсто! – Он был вне себя от счастья. – Я даже не знаю, как вас благодарить.
Анри тут же бросился откручивать крышки тюбиков и выдавливать глянцевые полоски на чистенькую палитру.
– Странно! – вскоре заметил он, сосредоточенно разглядывая аккуратный ряд тюбиков. – Похоже, здесь нет желтого… И зеленого! И синего тоже! И КРАСНОГО!
С каждым новым восклицанием голос его повышался. И вот гневный взгляд ученика встретился с невинным взглядом недавнего благотворителя.
– Господин ПРЕНСТО!
Оперевшись на трость, он склонился над коробкой, вслух зачитывая ярлыки.
– Табачный! Мумия! Каштановый! Темно-коричневый! Красное дерево!
