Изумрудная муха - Ольга Львовна Никулина
В отличие от Гарика Эдик был совсем другой. Он был целиком погружён в свою науку, океанологию. Ездил в экспедиции, и они надолго расставались. Люба тревожилась за него: как он там, на ледоходе в северных морях или на исследовательском судне в южных широтах. Поначалу он для неё был окружён романтическим ореолом. Вдалеке, затерявшийся в морях, он представлялся ей этаким капитаном Немо в батискафе. Но это длилось недолго. За несколько лет их близости прозаичность быта и прагматичность отношений развеяли романтическую пелену вокруг возлюбленного, но интерес остался. Она притерпелась к его причудам и капризам. Познакомились они в Любиной библиотеке, где он имел, как старший научный сотрудник, абонемент. Библиотека была гуманитарного профиля, но его увлечением была научная фантастика американских авторов. Он глотал книгу за книгой, с нетерпением ждал новых поступлений и звонил Любе по внутреннему телефону, спрашивая: почему лакуна? Вы комплектуете фонд и не знаете, что не весь Азимов представлен в фонде? Когда поступит последняя книга Брэдбери? Он читал на языке оригинала. Наконец они встретились. Люба стала брать для Эдика несколько книг надолго на свой абонемент, что разрешалось только сотрудникам. Как-то он зазвал её к себе в гости. Начался роман. Он жил в Кузьминках в однокомнатной квартире. Он исключил всё лишнее из своего обихода. Квартира отражала его характер и образ мыслей. Просторная комната служила ему библиотекой и кабинетом; стены скрывались за книжными шкафами гарнитура, вероятно, югославского, в продаже называемого «стенкой». Всё блестело, ни пылинки. Книги за стеклом, специальная литература определённой тематики: океанология, физика, математика, химия, геология, биология на русском и английском. Две полки энциклопедий. На нижних закрытых полках в определённом порядке по алфавиту стопки научных журналов. И неожиданно – подборка «национальные кухни народов мира», рецепты приготовления пищи по йоге, медицинские советы о полезном питании. Постель была встроенная и не мешала проходу к широкому письменному столу. Над столом лампа на гибком кронштейне. На столе пишущая машинка в чехле, рядом на открытой полке книжного шкафа телефон и небольшой транзистор. Никакого телевизора. Два стула, один вращающийся. Ничего лишнего. Вместо занавесок пластиковые шторы, которые можно было поднимать и опускать на ночь. Под потолком светлый плоский плафон. Белоснежная кухня, вмещающая газовую плиту, холодильник, посудомоечную машину, небольшой кухонный стол, две табуретки и полки – всё также из импортного гарнитура. Всё близко, на расстоянии вытянутой руки. Или под рукой. В прихожей встроенный гардероб с вешалкой и зеркалом внутри. В белоснежной ванной закрытые шкафчики для белья и туалетных принадлежностей, зеркало над раковиной, под прозрачной шторкой крючки для халата и полотенца. Стиральная машина. Под потолком натянутые струны для выстиранного белья. Освещение боковое, матовое. Всюду блестящие панели, всё скрыто, на поверхности ничего лишнего, всё максимально удобно. Всё доступно. Ничего не надо искать. Поэтому он так злился, когда не заставал Любу дома. Питался «по науке», следуя кулинарным рецептам из своего собрания и советам медиков. Мясо не ел, предпочитая рыбу, овощи, фрукты, орехи и травы. Из круп – рис и овёс. Выжимал соки, алкоголь отвергал. Однажды в гостях у Татьяны выпил бокал красного вина и опьянел настолько, что Люба отвезла его домой на такси. Занимался йогой. Татьяна прозвала его «роботом», Регинка – «прохиндеем». К Любе ездить не любил, Елизавета Ивановна его раздражала, Катерину он не замечал. И всё же Любу тянуло к нему. Он не был похож ни на кого из её окружения. Абсолютный технарь, он не любил и не знал поэзию и не любил музыку. Признавал только Высоцкого и кое-кого из бардов. Не читал ничего, кроме научной фантастики. Театр не любил. В кино его затащить – целая история. Но фильмы Тарковского оценил. И всё-таки с Эдиком она не скучала. Он любил рассуждать, вплетая в отвлечённые умствования рассказы о Мировом океане, космосе и Вселенной, импровизируя на ходу. Сначала она терпеливо выслушивала, потом стала находить в его рацеях оригинальные мысли, пусть даже заимствованные из произведений научных фантастов. Люба почти сразу оставила свои попытки его «одомашнить». Эдик был независимый, упрямый. В отпуск ездил почти всегда без неё – сплавлялся с аспирантами на байдарках по рекам или проводил месяц на необитаемом острове в Белом море, подобно Робинзону Крузо, с той лишь разницей, что он был в компании своих приятелей, таких же любителей приключений. Эдик вызывал её к себе обычно под вечер в субботу, и она оставалась у него на ночь, а в воскресенье днём уезжала домой. К её приезду он готовил насыщенный витаминами ужин. Прежде всего он предлагал ей переодеться в халатик, затем они садились на кухне, он медленно поглощал пищу и говорил, говорил… После ужина сбрасывал посуду в посудомоечную машину, включал, выключал, они шли в душ, и он говорил, говорил, затем переходили в комнату, он говорил, говорил и, не переставая говорить, раскидывал постель… Он был на восемь лет моложе Любы, в нём было полно неистраченной здоровой мужской энергии. На улице он засматривался на хорошеньких девушек, но тут же отворачивался. Боялся, что «окрутят»? Дома, наедине со своими мыслями, Люба спрашивала себя: почему я с ним встречаюсь, тревожусь за него, терзаюсь, жду, когда позовёт? Позвонит, не позвонит? Неужели только ради… этого? Подобная навязчивая мысль вот уже четвёртый год мучила её…
Так всё и шло. Елизавета Ивановна часто обращалась мыслями к прошлому, как бы перелистывая книгу прожитой жизни. Вспоминала эпизоды из своего детства, всегда с особой нежностью рассказывала дочери и внучке о своём «папке», Любином дедушке Иване. (Похоже, она к бабушке Софье, своей матушке, относилась сдержанней, чем к нему.) О его доброте и кротости, о его христианском терпении. О его суровой жизни простого солдата, прошедшего две войны – войну на Кавказе и Первую мировую. Он получил Георгиевский крест за геройство, за то, что вывел свою роту из окружения в Мазурских болотах, но позже был контужен и попал в плен. Пять лет с начала войны семья ничего о нём не знала. Он вернулся из германского плена в девятнадцатом году, нашёл их, обнищавших, полуголодных, в Новогирееве, перевёз в Москву, пошёл работать на завод и стал опорой семьи. Елизавета Ивановна всегда со слезами на глазах говорила о дедушке Иване. Реже вспоминала бабушку и тётю Варю, её родную сестру. И
