Наш человек в горячей точке - Роберт Перишич

Он не только держался так, будто они действительно пара, но и имел важный условный рефлекс: мгновенно выдумать, что соврать. Я посмотрел на него почти с восхищением. Если отбросить тот факт, что всё это было бессмысленно, у него реально ловко получалось.

— А, так? — откликнулась Сильва. Потом посмотрела на меня: — А почему ты её защищаешь?

Я ответил не сразу, а Чарли посмотрел на меня таким взглядом, который говорил: да ты что, мы же парни, неужели выдашь меня…

— Да так, — сказал я Сильве, вздохнув, — девчонка совсем о’кей.

— Из бухгалтерии? — спросила она. — Неужели? Её недавно взяли?

Теперь я больше не был уверен насчет того, что она думает. Что я скрываю, о чем мы говорили или что я трахаюсь с бухгалтершами, убейте меня — не знаю!

— А чем плохи девушки из редакции? — спросила она игриво.

О-о, не наклоняйся ты так низко вперёд со своим декольте, подумал я.

— Представляете? С мессы коллективно к тотализаторам! — Чарли продолжал бороться за внимание. — Это просто апофеоз… Такого нигде не найдешь, — ему хотелось подчеркнуть гротескность нашего религиозно-посткоммунистического исторического момента.

Сильва лаконично перебила его: — Ну так большинство людей ходит в церковь, чтобы повысить свой коэффициент.

Чарли расхохотался. Было заметно, что он считает её самой остроумной особой во всей Европе.

Когда у человека есть верная ему публика, подумал я, он всегда сможет выглядеть остроумным.

Я почувствовал, что лучше мне отсюда убраться. Глаз у Чарли был ревнивый, а это её декольте после иракского кризиса было для меня дополнительным стрессом…

— Можно к вам? — рядом вдруг возник представитель молодёжи, Дарио.

Он всё чаще подсаживался к нам. Должно быть, видел в возможности общения с нами нечто вроде служебного продвижения.

Я посмотрел на него, он был очень кстати, чтобы прекратить наш разговор.

— Да, да, — сказал я.

Усевшись, Дарио озабоченно прошептал: — И что вы думаете? Слышали Главного? — Ему было очень страшно, но он этим наслаждался.

Сильва смотрела на него с иронией, а Чарли ждал её реплики, чтобы засмеяться. Дарио почувствовал это и, ища союзника, повернулся ко мне: «Вообще-то эти репортажи из Ирака — просто супер!»

Я вздрогнул. Мне совершенно не хотелось, чтобы начался какой-то разговор об этом. И тем более не хотелось похвал от этого парня. Когда кто-то что-то хвалит, всегда найдется еще кто-то, кто всё обгадит.

Я сказал: — Стандартный текст… Да и над ним же еще работали.

— Ну да, но по мне так это супер, — сказал Дарио.

Хватит вонять об этом, подумал я.

— Не знаю, с меня войны уже хватит, — теперь подключилась и Сильва.

И с меня, подумал я, и с меня.

— А мне это кажется гениальным, потому что я думаю… — продолжил Дарио.

— Перестань подхалимничать! — оборвал я его.

Нервы у меня шалят, это неадекватная реакция, я сразу понял. Он посмотрел на меня с удивлением и покраснел.

Я попытался представить это как шутку: — Я пошутил, сорри, — сказал я. — Эй, я просто пошутил.

Он избегал смотреть на меня.

Я сказал: — Тут дело не в тебе. Я почти свихнулся из-за этого типа…

— Из-за кого ты почти свихнулся? — переспросил Чарли.

Всё пошло наперекосяк, подумал я. И встал.

— Ну, пока! — сказал я им. Они смотрели мне вслед, как смотрят на ушедший из-под носа автобус.

Я припарковался рядом со своим небоскребом, перед витриной агентства «Last minute», заполненной написанными огромными буквами названиями: ТАИЛАНД, НЬЮ-ЙОРК, КУБА, ТИБЕТ, МАЛАГА, КЕНИЯ… В любой день можно принять решение в последний момент.

Было бы неплохо, подумал я.

Закрывая машину, я смотрел на эту витрину. Следует ли отправиться на Кубу? Или в Нью-Йорк, туда, где центр всего? А может быть, в Тибет? Познать там что-то и вернуться изменившимся?

Отправился я тем не менее в квартиру, проверил почту, увидел, что от Бориса ни слова текста, а уж тем более ничего о том, когда он возвращается. Я принялся снова читать его предыдущие мейлы, пытаясь проникнуть в его психику…

Саддам молодой крестьянин из окрестностей Басры, назвали его так в честь президента, что теперь делать, разводит руки, разводит руки, разводит руки, как пугало, и я развожу, развожу и я, развожу и я, и мы разговариваем, как два пугала посреди поля, но здесь ничего не посажено, нет ни одного растения, нет травы, нет птиц, которых мы должны были бы пугать, один песок и железяки, а его село, говорит Саддам, оно на плохом месте, разводит руки, на очень плохом месте, говорит, там огонь, говорит, большой огонь, поэтому он загнал своих коз в дурацкий, как из старого фильма, грузовик и отправился on the road, как Керуак, но тут нет литературы, нет Нила Кэссиди, нет поэзии, нет тенёчка во садочке, как говорит народ, тут пробило шину, а запаски нет, вот беда, Саддам латает свою резину, козы блеют в грузовике, идиллия, проходят танки Абрамс, все смотрят вперёд, вокруг Саддамовых коз концентрируются вооруженные силы, я сижу на корточках рядом с ним, смотрю на колесо, ну, знаешь, так, будто хочу помочь, но не помогаю.

Читаю это так, как будто осматриваю его, так, как в армии врачи осматривают симулянтов, но, черт возьми, он больше проникает в меня, чем я в него. Его фольклорные фразы вертятся у меня в голове, так бывает, когда услышишь какую-нибудь банальную мелодию и она никак не отвязывается… Нет тенёчка во садочке, представляешь.

Он это умышленно делает, я чувствую. Я сразу же заметил, как он на меня смотрит, когда мы встретились с ним в Загребе месяц назад, после всех тех прекрасных лет, когда мы не встречались.

В тот день у Златко, он из нашей типографии, родилась дочка, и он позвал нас отметить это дело, а потом я зашел на кофе неподалеку от нашей конторы… Родственник опаздывал уже больше чем на полчаса… Я