Свет – это мы - Мэтью Квик
– В чем дело?
Тогда он сказал, что не считает меня виноватым ни в чем, что касается его брата, и что таким образом я вовсе не обязан делать из него «проект».
– Но тем не менее палатку ты поставил во дворе у меня, – возразил я, и, к моему собственному удивлению, эти слова были наполнены такой уверенностью, какой я от себя никак не ожидал.
Он долго взглядом искал что-то в моих глазах, так же, как я когда-то искал в Ваших, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться – что-то, что позволило бы мне Вам довериться.
– Судьба свела нас вместе, Эли, – сказал я с еще большей уверенностью. Мне казалось, что я временно покинул свое тело и им управляла теперь некая высшая сила.
Тут меня осенило. Я вытащил телефон и набрал номер Исайи. Пока шли гудки, я нажал кнопку, которая позволяла слышать разговор всем, кто находился рядом. Когда мой лучший друг взял трубку, я сказал:
– Доброе утро, Исайя.
– Лукас! Ты застал нас с Бесс на пути от машины в дом Божий, где мы этим чудесным благословенным утром вознесем за тебя усердные молитвы.
– Спасибо, – сказал я. – Я включил громкую связь. Тут со мной Эли.
– И за тебя, Эли, я тоже стану молиться. Я рад присутствовать посредством телефона рядом с тобой и моим любимым воспитателем подростков. Чем я могу быть вам полезным, господа?
Тут я быстро изложил свой план – помочь Эли добыть аттестат за среднюю школу. Я попросил у Исайи полной свободы в отношении выбора дипломного проекта, с помощью которого Эли мог бы выполнить требования к выпуску. Я явным образом упомянул, что пока не знаю, в чем он мог бы заключаться и сколько времени понадобится на его завершение. После чего я передал Исайе решимость Эли не возвращаться в школу – никогда больше не переступать порог этого здания, – но подчеркнул, что существует возможность заинтересовать его работой под моим руководством.
Я выговорился, и Исайя сказал:
– Эли, ты в надежных руках. Я позабочусь обо всем, что зависит от меня. Как только Лукас Гудгейм объявит, что ты проделал достаточно работы, чтобы получить аттестат, ты его получишь. В тот же момент. Однако я хотел бы получать регулярные отчеты о твоем продвижении. Также, если возникнут какие-нибудь затруднения, которые я мог бы разрешить, немедленно звони мне. Слышишь?
Мальчик смотрел на меня в изумлении, и я кивнул на телефон, лежащий перед нами на столе, имея в виду «ответь, пожалуйста», и тогда он сказал: «Да, слышу».
– Лукас, к тебе тоже относится, – добавил Исайя.
На что я ответил:
– Так точно.
– Теперь прошу прощения, воскресное богослужение вот-вот начнется. Я обязательно замолвлю за вас словечко перед большим начальством, – сказал Исайя и повесил трубку.
Эли снова ищуще заглянул мне в глаза, а потом спросил:
– То есть вы теперь мой учитель?
«Я теперь твой Карл», подумал я, но не сказал это вслух. Вместо этого я велел ему помочь мне с приготовлением еды, потом мы уложили сэндвичи в пакеты, добавили к ним немного орехов и сухофруктов, наполнили водой фляжки и собрали рюкзаки. Мною продолжала управлять невидимая сила; мы забрались в машину и поехали прочь из Мажестика. Вскоре мы оказались у подножия Соколиной Горы. Мы поднялись по каменистой тропе к смотровой площадке, уселись на камне и стали наблюдать за полетом хищных птиц, взмывающих ввысь на невидимых нам воздушных потоках.
– Почему вы меня сюда привезли? – спросил Эли.
Я ответил, что мы с Дарси забирались на Соколиную Гору почти каждую неделю.
– Это было ее самое любимое место на свете. Всякий раз, когда мы здесь оказывались, а мы залезали на вот эту груду камней сотни раз, она говорила, как ей хотелось бы уметь летать. С горькой завистью она следила за птицами в бинокль и все повторяла: «Я бы руку отдала, если бы мне было позволено хотя бы раз парить вот так. Смотри, как они царственны. Как они просто обретаются в небе, вне власти всяких сложных эмоций. Жизнь для сокола не таит трудностей».
– Мне очень жаль, мистер Гудгейм, – сказал Эли. – Про вашу жену.
Тут я понял, что ему, наверное, неловко слушать, как я говорю про Дарси, учитывая содеянное его братом, и решил сменить тему.
– И что бы тебе хотелось сделать в качестве дипломного проекта?
– А что это вообще такое – дипломный проект? – спросил он, потому что ученики старших классов в Мажестике уже давно перестали их делать.
Тогда я объяснил, что в прежние времена каждый ученик выпускного класса в последней четверти самостоятельно исследовал какой-нибудь вопрос, а потом должен был лично представить результаты перед комиссией. Правила относительно выбора темы нарочно были расплывчатыми, чтобы поощрять академическую свободу и творческий подход.
– А почему тогда это прекратилось? – спросил он. На этот вопрос у меня не было хорошего ответа, и я просто пожал плечами. Тут Эли сказал:
– Значит, это будет что-то для нас двоих? Никто другой не будет участвовать?
– Это будет то, что ты захочешь, – сказал я, прикрывая глаза от солнца, чтобы разглядеть орла, кружившего высоко над нами. Мне стало интересно, бывает ли здесь окрыленная Дарси, летает ли теперь с орлами, соколами и стервятниками, и если да, то не получила ли она таким странным образом в точности то, о чем мечтала так много раз, сидя на этом камне?
Мы с Эли не торопясь съели свои припасы, продолжая наблюдать за хищными птицами – которые продолжали царить в небесах.
По дороге вниз я спросил Эли, знает ли его мать, где он. В ответ я получил поток ругательств. Из них выходило, что ему все равно, что его мать знает или не знает, и что он считает ее лично виновной в трагедии в кинотеатре «Мажестик».
– Когда мы были маленькие, она часами держала Джейкоба запертым в шкафу. И била его вешалкой для одежды, – сказал Эли, сообщая мне таким непрямым способом, что с ним его мать обращалась похожим образом, если не хуже.
Это наблюдение я решил не облекать в слова. Вместо этого я спросил, не станет ли мать его разыскивать, на что Эли гордо ответил, что ему исполнилось восемнадцать, а стало быть, он уже взрослый мужчина, и потому в моем вопросе нет никакого смысла.
Я вспомнил, как Вы, Карл, сказали мне однажды, во время одной из первых наших встреч, что я дожил почти до пятидесяти, но так и не стал взрослым мужчиной. Это воспоминание наполнило меня жалостью к Эли,
